Он вернулся к кровати, взял скальпель. — Знаете, что будет дальше? — Отрезанная рука — это символ чиновничьего беспредела? — спросила Петелина. Токаев кивнул: — Как и фотография Высоцкого. Вор должен сидеть в тюрьме — это закон жизни всякого нормального общества, но почему-то по отношению к высокопоставленным подонкам он не работает. — Я так не считаю, — возразила следователь. — Если чиновник украл… — Да бросьте! — перебил ее Токаев. — За мной вы охотились, а его оберегали. Он заглянул в глаза вице-губернатору и остался доволен. Пленник уже все понимал, был перепуган и пытался шевелить непослушными от наркоза губами. — Сейчас ты будешь смотреть, как потеряешь руку, а после будешь любоваться своей кровью. Ты толстый, ее будет много. Три литра крови — и ты в аду. Какую артерию тебе перерезать, на шее или на бедре? Считай это последним своим желанием. Васильев замычал в страхе, голос и тело плохо слушались его. Токаев улыбнулся: — Если хочешь быстрее, рекомендую шею. Правда видок потом будет не очень. Он вновь обернулся к Петелиной, чтобы поинтересоваться: — Вы оценили эффективность моего метода? — Доверю это право суду. — Вот вы какая. Вы и ваш суд защищает только таких, как этот. Им в вашем суде ничего не грозит. Ни Локтеву, который потратил деньги на свой комфорт, а не на больницы, ни Ивакину, который разрушил жизнь Холодова и пошел на повышение. Ни этому убийце с мигалкой. И пока так будет продолжаться, для такого, как он, всегда найдется такой, как я! — Холодов не чиновник, а врач, но вы и его прикончили, — напомнила Петелина. — Пришлось. Тогда я еще не добрался до главной цели. Кулику нужен был Живорез, и он его получил. Но вы и ваш Головастик… — Токаев сморщился от головной боли, но быстро отошел. — Впрочем, я не в обиде. Каждый должен делать свое дело. Я тоже. — У Холодова остались дети. — Счастливый. Не то, что я. — А ведь вы заранее планировали его подставить, воспользовались его принтером. — А вы забыли, что первая ткнули пальцем в его сторону. Совесть не гложет? — Я планировала допросить Холодова, но мне запретили. — Меня тошнит от таких оправданий. Я оправдываться не собираюсь. Маньяк взялся за скальпель. Петелина попыталась его отговорить: — Послушайте, Токаев. Я не могу гарантировать, что подниму старое дело об аварии, но обещаю посадить Васильева в тюрьму за экономические преступления. Есть заявления, которые положили под сукно, но я дам им ход, я начала сбор доказательств. Если он виновен в краже бюджетных денег… — Деньги? — возмутился маньяк. — Если бы эта сволочь меня разорила, тогда… Нет, он лишил меня не денег. Он лишил меня сына. Того, в ком текла моя кровь. Кровь за кровь. — Я могу понять, почему Локтев. Я понимаю, почему Васильев. Но почему все остальные, убитые вами? Вам лично они ничего не сделали. — Зато сделали другим, я уверен. Они все заслуживают наказания, но не каждый может отомстить, а я смог. Токаев сжал веки, сморщился и распахнул воспаленные глаза, безуспешно пытаясь снять боль. — И еще. Мне надо было отработать методику, я не анестезиолог, дозы подбирал опытным путем и теперь… — Он указал скальпелем на Васильева. — Он будет видеть свою смерть. Физически ему будет не больно, но его будут разрывать изнутри отчаяние, бессилие, злость, мольба, раскаяние, все возможные душевные страдания, которые в сотни раз сильнее боли тела. Уж я-то знаю. Он умрет в муках. — Если сейчас вы пощадите его, я обещаю… Токаев снова скривился и замотал головой: — Как же болит башка. И есть только одно средство, мне нужно видеть кровь. Его кровь. Петелина ужаснулась: — Токаев, вы не сможете остановиться. Вы уже не человек, вы превратились в Живореза. — Теперь смогу. Убью его, избавлюсь от боли и смогу. — Как? — Увидите. — Боль вернется, вам потребуются новые жертвы. Уж лучше… — Елена замолчала. — Что посоветуете? — заинтересовался Токаев. — У вас есть яд. — Елена кивнула на шприц-пистолет, которым ей угрожали. Токаев понял ее, но не разозлился. Он говорил спокойно и рассудительно: — Яд портит внутренние органы, это плохо. — Он дотронулся до кармана халата. — У меня в кармане документы. — О той аварии, в которой виноват Васильева? — предположила следователь. — Обо мне. Токаев отошел к окну и задержался там, рассматривая что-то сквозь жалюзи. Елена вспомнила про Марата. Где он, что предпримет? Он не успокоится, пока она в опасности. Если сейчас ворваться в палату, есть шанс обезвредить маньяка. Сколько прошло времени? Успела ли прибыть группа захвата? — Засуетились, — словно отвечая на ее мысли откликнулся Токаев. — Уверен, лучшая хирургическая бригада уже в сборе. Готовятся спасать его или вас. Но у меня другие планы. Он перешел к решительным действиям. Вернулся к кровати, прижал правую руку Васильева к постели и провел скальпелем поперек запястья. Кровь хлынула из раны на белые простыни. Васильев с ужасом смотрел на происходящее, хрипел, но не мог пошевелиться. — Нет. Остановитесь! — потребовала Елена. Токаев отбросил скальпель и взял большой нож. — Опять предложите его посадить? Какой срок ему светит? — Десять, пятнадцать лет. — Следователь готова была пообещать что угодно, лишь бы прекратить этот кошмар. — Сдохнуть за пятнадцать минут или за пятнадцать лет. Хорошая альтернатива. Токаев продемонстрировал острый нож Васильеву, отчего у того глаза еще больше выкатились от ужаса, а тело беспомощно дернулось. — Смотри, — сказал он и опустил лезвие в кровавую рану на запястье. Но не надавил на нож, а лишь измазал его. Поднял кверху острием, полюбовался стекающими каплями крови и подошел к Петелиной. — А ваш защитник оказался трусом, бросил вас, — нарочито ласковым голосом произнес он. — Он не трус, — обиделась Елена. — С виду такой решительный, готов был выстрелить. — Токаев приставил нож ей под грудь. Елена сжалась, но нашла в себе силы ответить: — Дойдет до дела, выстрелит. Не промахнется. — У, герой, — покивал Токаев то ли с сомнением, то ли с одобрением. Левой рукой он потянулся к окну, нащупал шнурок и потянул за него. Жалюзи открылись. Окровавленный нож при дневном свете приобрел особый алый оттенок. Он чуть надавил на него, и Елена почувствовала, как острый кончик прошел сквозь одежду и проткнул кожу. У нее перехватило дыхание, малейший вздох причинял боль. Она во власти маньяка, который излечивается только при виде крови. Одно резкое движение, и он получит удовлетворение. Токаев бросил взгляд в сторону и неожиданно напомнил: — Пятнадцать лет, вы обещали. — А вы обещали меня отпустить. — Елена вжималась в кресло, но нож давил на нее с той же силой. — Я же маньяк, мне верить нельзя. Токаев взмахнул ножом высоко вверх и ударил вниз резким режущим движением.