них были запечатлены грубые нагие тела с головами птиц. Видимо, те самые картинки, о которых рассказывал мне «Билл».Остальные художества изображали вариации одного и того же пейзажа: деревья, голая земля, запущенные полуразрушенные строения. Картинки были грубоватые и достаточно бесталанные, тем не менее детали на некоторых были прорисованы с большой кропотливостью, чего не скажешь об остальных — сердитые взмахи и росчерки черного с зеленым; при этом ландшафт явно тот же самый, только созданный в порыве гнева и горя. И на каждой картинке высился большой, величавый каменный шпиль. Это место было мне знакомо, потому что его изображение я уже встречал. Это был Галаад.— Энди, а почему ты рисовал именно это место? — спросил я.— Так там все и происходило, — сказал он. — Сюда они меня отвозили.— Откуда ты знаешь?— На второй раз, когда они меня затаскивали, с меня сполз мешок. Я брыкался, и он не до конца, но соскользнул. И я успел это все увидеть, пока они его снова не натянули. Увидел церковь и нарисовал, чтобы можно было показать Фрэнку. Тогда меня переправили сюда и рисовать больше не давали. Даже с собой не разрешили их взять. Я попросил мисс Прайс, чтобы она о них за меня позаботилась.— Получается, Фрэнк эти картинки видел?— Ну а как.— А тех людей, что тебя туда затаскивали, ты никак не запомнил?— Лица нет. Я ж говорю, они были в масках.— А другие какие-нибудь приметы, отметины? Шрамы там, татуировки?— Да какое там. — Он нахмурился, а затем удивленно застыл лицом. — А хотя нет, постойте. Ну да, у одного была птица. Вот здесь. — Келлог ткнул себе в левое предплечье. — Голова белого орла, с желтым клювом. Потому он, наверное, маску орла и носил. И всем остальным говорил, что делать.— Ты сказал об этом полиции?— Ну. Только толку-то. Никак, видно, не пригодилось.— А Фрэнк? Ему ты говорил о татуировке?— Может, — подумав, скривился Келлог. — Хотя не помню. А могу я задать вопрос? — неожиданно спросил он.— Конечно, можешь, Энди, — слегка оторопело ответила Эйми.Он повернулся ко мне.— Вы же думаете тех людей найти, да? — спросил он.В голосе у него слышались нотки, которые мне не понравились. Мальчишки за стеклом уже не было, а заменил его не взрослый и не ребенок, а какой-то ущербный, гадкий полубес.— Да, — кивнул я.— Ну так тогда вам лучше поторопиться, — выговорил он тоном язвительным, если не сказать издевательским.— А что?Улыбка опять возвратилась, а с ней тот зловещий отсвет враждебности.— Потому что Фрэнк обещал их поубивать. Всем, говорит, бошки поотрываю, как только выйду.И тут Энди Келлог, встав в полный рост, со всего маху шарахнулся о плексигласовый барьер прямо лицом. Нос у него тут же сломался, оставив на стекле кровяной мазок. Он грохнул мордой снова, отчего на лбу под волосами вскрылась рана. Вот он уже истошно вопил под навалившимися на него охранниками, в то время как Эйми Прайс растерянно взывала к нему по имени и умоляла охрану не делать ему больно. Зашлась трезвоном сигнализация; на помощь подоспела подмога, и вот уже Энди, брыкаясь и вопя, оказался окончательно подмят грудой тел, накликая на себя новую боль, что глушила память о старой.Глава 18На обратном пути в вестибюль сторожевой полковник тихо исходил паром. Там он нас на какое-то время оставил. Эйми села, и мы молча дожидались, когда Лонг вернется с новостями о состоянии Энди Келлога. Разговаривать о происшедшем в присутствии посторонних было затруднительно. Я смотрел на окружающих нас людей, погруженных в свою боль и в отчаяние тех, кого они пришли навестить. Разговаривали лишь немногие. В основном здесь были люди постарше, возможно отцы, братья, друзья. Некоторые из женщин привели с собой ребятишек, но и те держались тихо, подавленно. Они знали, что это за место, и оно их пугало. Если здесь бегать или даже громко разговаривать, то может все обернуться, как с папой: не отпустят отсюда домой, а чужой дядька отведет и закроет тебя в темноте на замок, как всегда и делают с плохими детьми. Запирают на замок, а у них гниют зубы, и они хлещутся лицами о заслон из плексигласа, чтоб поскорей наступило желанное беспамятство.За стойкой вестибюля появился Лонг и жестом позвал нас к себе. Он сообщил, что у Энди серьезный перелом носа, что он лишился еще одного зуба, а также нахватал синяков, пока его уминали. Хотя в целом он все такой же, ни хуже, ни лучше. На лоб потребовалось пять швов, так что теперь он в изоляторе. К нему даже не применили «черемуху» — видимо, постеснялись присутствия за стеклом его адвоката. Сотрясения вроде как нет, но ночку его подержат под наблюдением, на всякий случай. Тем не менее он сейчас зафиксирован, чтобы, паче чаяния, не понаделал чего себе, а заодно и другим. Эйми уединилась переговорить по сотовому, оставив меня наедине с Лонгом, все еще сердитым на себя и своих подчиненных за то, что случилось с Энди Келлогом.— Он уже подобное вытворял, — поделился Джо. — Я сказал глаз с него не спускать.Он украдкой глянул на Прайс (в знак того, что отчасти ее винит: кто, как не она, упросила его людей держаться поодаль).— По-моему, ему здесь не место, — сказал я ему.— Это судья решил, не я.— Ну так, значит, решение было неправильным. Я знаю, ты слышал, что в нем говорилось. Бедняге и с самого-то начала ничего особо не светило, а местная публика лишила его и этого. «Супермакс» сводит его с ума все вернее и вернее, а судья не приговаривал его к постепенному помешательству. И нельзя держать этого человека под замком в месте, где нет никакой перспективы выхода, да еще и ожидать, что он здесь возьмется за ум. У Энди Келлога рассудка даже при поступлении оставалось негусто.Лонгу хватило порядочности выглядеть растерянным.— Мы делаем для него что можем.— Этого недостаточно.Я пилил Джо Лонга, хотя сам знал, что вины его здесь нет. Келлога осудили и посадили, и оспаривать это решение в компетенцию Лонга не входило.— Ты думаешь, ему б сиделось лучше, будь у него под бочком тот кореш Меррик? — спросил Лонг с холодной усмешкой.— Он по крайней мере отгонял волков.— Да он и сам-то от зверья недалеко ушел.— Хотя на самом деле ты так не считаешь.Джо возвел бровь:— Подставляешься Меррику уязвимым местом? Ну-ну. Смотри, как бы туда нож не воткнулся.Лонг насчет Меррика был разом и прав, и неправ. Сомнения нет, этот киллер готов на убийство без жалости и сострадания, но у него при этом задействован и разум. Беда в том, что Меррик сам своего рода оружие в чьих-то руках, и эти руки должным образом направляют его и используют. Хотя слова Лонга, как и Рейчел, попали в точку: да, я действительно испытывал к Фрэнку некоторую симпатию. А как мне ее не испытывать? Я тоже отец. Я тоже потерял дитя и не останавливался ни перед чем, чтобы выследить человека, виновного в ее смерти. Знал я и то, что для защиты Сэм и ее матери я готов на все. Так мне ли судить Меррика за то, что он стремится выяснить правду, стоящую за исчезновением его дочери?Впрочем, несмотря на все сомнения, я теперь знал больше, чем еще с час назад. К сожалению, примерно таким же знанием обладал и Меррик. Может, в окрестностях Джекмена и среди развалин Галаада он уже начал поиски тех, кого считал ответственным за исчезновение своей дочери, или же он сейчас некими путями выходит на человека с орлиной татуировкой. В тот самый Галаад надо будет в конечном счете наведаться и мне. Каждый мой шаг меня к этому приближает.Возвратилась Эйми.— Я тут кое с кем созвонилась, — сказала она. — Думаю, мы сможем найти сочувственного судью, который выдаст ордер на перевод в психиатричку, в «Ривервью». — Она повернулась к Джо Лонгу: — На днях я организую независимую психическую экспертизу Энди Келлога. Хорошо, если б вы не чинили этому препятствий.— Все пойдет по обычным каналам, — сказал ей Лонг, — но, если у меня будет «добро» от губернатора, я лично напялю на этого удальца поверх робы смирительную рубашку, для пользы дела.Эйми таким заверением оказалась, похоже, довольна и посмотрела на меня: дескать, ну что, на выход? Я уже собирался за ней пойти, когда меня за руку нежно придержал Джо.— Я тебе скажу две вещи, — поведал он. — Во-первых, насчет Меррика я сказал не для красного словца. Я видел, на что он способен. Он тут одного сидельца однажды чуть насмерть не урыл, и знаешь из-за чего? Из-за того, что тот позарился на десерт Энди Келлога. Вот так и остался лежать в коме над пластмассовой плошкой с грошовым мороженым. Ты прав, мне известно, что здесь говорилось насчет Энди Келлога и что говорил сам Энди. Я это, черт возьми, слышал не раз, для меня это не новость. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что Фрэнк Меррик Келлога использовал. Держался вблизи, чтобы из него все потихоньку выдавливать, выведывать. Постоянно раскручивал его на информацию, чтобы тот вспоминал в деталях все, что с ним проделывали те люди. В каком-то смысле он был ответственен за то, что взвинчивал парня. Постоянно его раздрачивал, накручивал, а нам уже потом приходилось иметь дело с последствиями.Это было не совсем то, что я слышал на хоккее, но в целом мне была знакома тенденция среди бывших сидельцев идеализировать кое-кого из тех, с кем они сидели. Действительно, в местах, где крупицы доброты на вес золота, даже небольшое проявление человечности обретает монументальные пропорции. Должно быть, правда, как оно зачастую бывает, лежала в мутноватом зазоре между тем, что сказал Билл и что сказал Лонг. Я видел, как на расспросы о насилии прореагировал Энди Келлог. Возможно, Меррику временами удавалось его сдерживать, успокаивать, но, несомненно, бывало и такое, когда сделать этого не удавалось, и в итоге оно оборачивалось против самого же Энди.— Второе, это татуировка, про которую упомянул паренек. Тут, наверное, следовало бы искать среди военных. Похоже на того, кто когда-то служил.— Есть соображения, где именно следует начать?— Я не детектив, — отрезал Джо. — Но если б я им был, то, пожалуй, обратился бы к югу. Может, Форт Кэмпбелл. Воздушные войска, десант.На этом он повернулся и ушел, постепенно удалившись в корпусе тюрьмы.— О чем вы там? — поинтересовалась Эйми, но я не ответил.Форт Кэмпбелл, непосредственно на границе штатов Кентукки и Теннеси, место базирования сто первой воздушной дивизии.Кричащие Орлы.С Эйми мы расстались на паркинге. Я поблагодарил ее за помощь и спросил, нет ли у нее ко мне каких-нибудь пожеланий насчет Энди Келлога.— Ответ вы знаете, — сказала она. — Отыщите тех людей и дайте мне об этом знать, когда управитесь. А я порекомендую худшего из известных мне адвокатов.Я попробовал улыбнуться, но улыбка у меня поблекла где-то между ртом и глазами. Эйми догадалась, о чем я думаю.— Фрэнк Меррик, — не спросила, а констатировала она.— Да, он.— Лучше бы вам найти их поскорее, чем это сделает он.— А может, лучше их просто оставить ему?— Что ж, можно и так, только дело не в нем и даже не в Энди. В данном случае для того, чтобы справедливость возобладала, надо, чтобы все ее видели. Кому-то надо понести ответ публично. Ведь процесс коснется и многих других детей. Надо найти способ помочь еще и им или же тем взрослым, которыми они успели стать. Этого нельзя будет сделать, если тех людей просто выследит и порешит Фрэнк Меррик. Моя карточка еще у вас?Я заглянул в бумажник: она там была. Эйми постучала по ней пальцем.— Окажетесь в беде — свяжитесь со мной.— Почему это вы решили, что я непременно в нее попаду?— Потому что вы всегдашний возмутитель спокойствия, мистер Паркер, — сказала она, усаживаясь к себе в машину. — Можно сказать, рецидивист. Вы в беде как рыба в воде.Глава 19Когда я неожиданно подъехал на пути из Уоррена, вид у доктора Кристиана был, прямо скажем, тревожно-растерянный; тем не менее уделить мне несколько минут он согласился. Снаружи, когда я прибыл, стояла патрульная машина, где сзади в «кенгурятнике» сидел человек — судя по положению рук и прижатой к проволочной загородке голове, зафиксированный. Рядом с машиной стоял полицейский, беседуя с женщиной лет под сорок, у которой голова периодически смещалась в одну из точек своеобразного треугольника: от копа к двоим ребятишкам в большом «Ниссане» справа, затем на зафиксированного мужчину и обратно на копа. Коп, детки, дядька. Коп, детки, дядька. При этом она явно плакала. Детки за стеклом тоже лили слезы.— Уф-ф, — выдохнул Роберт, вслед за тем, как закрыл кабинетную дверь и изнеможенно рухнул за столом в кресло, — долгий выдался денек. А ведь я еще и не обедал.— Что, тот парень снаружи?— Комментировать не могу, — ответил доктор, чуть мягчая. — Работа у нас и без того нелегкая, но самое, пожалуй, трудное и требующее особой, деликатнейшей чуткости, это момент, когда кто-то выслушивает вменяемые ему обвинения. Пару дней назад было полицейское интервью, и вот сегодня к нам на сеанс приехала женщина с детьми; приехала, а снаружи их уже поджидает отец. Люди на обвинения в насилии реагируют по-разному: не верят, отрицают, гневаются. Хотя полицию вызывать приходится нечасто. А это был… прямо-таки редкостно сложный для всех нас момент. — Кристиан начал приводить в порядок бумаги на столе, разбирая по стопкам и вставляя их в папки. — Так чем могу, мистер Паркер? Боюсь, времени у нас немного. У меня через два часа в Огасте встреча с сенатором Харкнессом. Обсуждается вопрос обязательного приговора, а я к нему в должной мере не готов, как хотелось бы.Сенатор штата Джеймс Харкнесс был из числа правых «ястребов» и славился своим нетерпимым, прямо-таки кликушеским отношением чуть ли не к каждому делу, которое только его досягало. Так, недавно его решительный голос прозвучал среди тех, кто клеймил и призывал вчинить по двадцать лет тюрьмы тем, кто обвинялся в жестоком изнасиловании несовершеннолетнего — даже тем, кто заявил о своей сделке со следствием.— А вы сами «за» или «против»?— Заодно с большинством обвинителей я, собственно, против, но с такими, знаете, добрыми людьми, как наш сенатор, это все равно что спорить об отмене Рождества.— Осмелюсь спросить почему?— Все довольно просто: это лакомая подачка избирателям, от которой больше вреда, чем пользы. Вы вот вдумайтесь: из каждой сотни поданных обвинений в судопроизводство попадает примерно половина. Из этой полусотни сорок доходят до суда. Тридцать пять из этих сорока снимаются за примирением сторон, пять доходят до оглашения приговора, и уже из этих пяти по двум выносятся обвинительные вердикты, а по трем оправдательные. Так что из той первоначальной сотни у нас остается от тридцати до сорока насильников, которых можно регистрировать и по мере надобности отслеживать.В случае же обязательного наказания уступка в виде сделки со следствием к предполагаемым виновникам не применяется. А потому они пытают судьбу в суде, куда обвинители обычно предпочитают не являться — кстати, именно по делам о предполагаемом насилии, — если только дело не смотрится на сто процентов выигрышным. Для нас, как я уже говорил при прошлой встрече, проблема в том, что бывает крайне непросто предоставить свидетельство, необходимое для вынесения обвинительного вердикта в уголовном суде. Поэтому когда суд протекает по такой системе, есть вероятность, и немалая, что сквозь сеть проскользнет большее число реальных преступников. В свой реестр мы их не вносим, и они запросто могут вернуться к своим прежним делишкам, пока снова на них не попадутся. Система обязательных приговоров позволяет политиканам выставлять себя эдакими непримиримыми борцами с преступностью, хотя во многом это контрпродуктивно. Честно говоря, у меня больше шансов втемяшить что-нибудь в башку шимпанзе, чем убедить сенатора Харкнесса.— Шимпанзе переизбранием не озабочено, — заметил я.— Я бы лучше голосовал за шимпанзе, чем за Харкнесса. По крайней мере есть надежда, что оно на каком-то этапе эволюционирует. Кстати, мистер Паркер, а у вас-то есть какой-нибудь прогресс?— Небольшой. Доктор, а что вам известно о Галааде?— Я так понимаю, вы не тестируете меня на знание библейских тривиальностей, — сказал на это Кристиан, — а потому полагаю, что вы имеете в виду общину «Галаад» и тех «детей галаадовых».Он вкратце изложил историю, в принципе мне уже знакомую, добавив лишь, что, по его мнению, масштаб насилия там был шире, чем в прошлом подозревалось.— Я встречал некоторых из жертв, поэтому знаю, о чем говорю. Мне думается, большинство жителей Галаада было в курсе насчет того, что происходило с теми детьми, и в тех злодеяниях участвовало больше людей, чем предполагалось изначально. Затем, после того как были найдены детские трупики, те общинники рассеялись — одни бесследно, а другие, напротив, стали всплывать в привязке к другим делам. Одна из жертв — девочка, чье свидетельство привело к осуждению Мейсона Дубуса, который считался среди насильников застрельщиком, — приложила максимум стараний, чтобы те люди были найдены. Пара сейчас сидит по тюрьмам в других штатах, остальные мертвы. Дубус единственный из оставшихся в живых, по крайней мере из известных нам; те же, кто выжили, — пусть даже нам о них неизвестно, — нынче уже в солидном возрасте, старики и старушки.— А что стало с детьми?— Некоторых с развалом общины забрали родители или опекуны. Дальше следы их теряются. Других разместили по приютам. Пара нашла себе место в. «Гудвилл Хинкли».«Гудвилл Хинкли» — заведение, расположенное невдалеке от Девяносто пятой автострады, — издавна давало и дом, и школьное образование детям от двенадцати лет до двадцати одного года, которые в разное время подвергались домогательствам, были беспризорными, либо страдали от нарко- или алкогольной зависимости, своей или членов семьи. Существовало это заведение еще с конца девятнадцатого века и что ни год выпускало из своих гостеприимных стен девять-десять выпускников, которые иначе угодили бы в тюрьму или вообще под землю. А потому неудивительно, что некоторые из детей Галаада оказались именно здесь, в «Гудвилл Хинкли». В данных обстоятельствах это было лучшее, что могло с ними произойти.— Как такое могло произойти? — спросил я. — Ведь масштаб того, что творилось, был просто невероятный.— Это была изолированная замкнутая община в штате, полном изолированных замкнутых общин, — ответил Роберт. — Из того, что нам теперь известно, главные семьи той злосчастной коммуны знали друг друга еще до приезда в Галаад; они или работали вместе, или же поддерживали на протяжении нескольких лет контакт. Иными словами, на месте уже была структура, которая способствовала творящимся там гадостям прямо или косвенно. Налицо было четкое разделение между четырьмя-пятью коренными семьями и теми, кто приехал позже: женщины меж собой не смешивались, дети играли порознь, а мужчины друг друга максимально сторонились, исключение составляла разве что работа. Насильники вполне ведали, что творят, и, может статься, специально присматривали себе тех, кто мог потрафить их вкусам, благо нехватки в новой добыче не было. Ситуация кошмарная, и вообще была в том Галааде какая-то общая жуткая нестыковка — и во времени, и в месте, и в самой сути его существования, — которая все лишь усугубляла. Одним словом, голимое зло.Надо учитывать то, что тема жестокого обращения с детьми не была тогда настолько на слуху, как в наши дни. Лишь в тысяча девятьсот шестьдесят первом году увидела свет диссертация доктора Генри Кемпа «Синдром побитого ребенка», возвестившая революцию в вопросе жестокого обращения с детьми, но та работа концентрировалась по большей части на физическом насилии, а тема насилия сексуального даже в начале семидесятых, когда я начал ею заниматься, была лишь на зачаточной стадии разработки. Но вот наступила эпоха феминизма, и мир в открытую заговорил о насилии над женщинами и детьми. В семьдесят восьмом году Кемп опубликовал другое свое детище — «Сексуальное насилие: еще одна скрытая проблема педиатрии», — и примерно с той поры осознание этого вопроса встало, можно сказать, в полный рост.Можно с сожалением констатировать, что маятник тогда слишком уж качнулся в другую сторону, породив климат постоянной подозрительности, так как наука на тот момент не поспевала за желанием совладать с проблемой. Энтузиазма было в достатке, а вот здорового скептицизма не хватало. Это привело к мощной обратной реакции и спаду отчетности в девяностые, но на сегодня, похоже, мы можем говорить о некоем шатком равновесии, пусть даже иногда по-прежнему фокусируемся на сексуальном насилии в ущерб прочим видам насилия. По подсчетам, двадцать процентов детей до достижения взрослого возраста подвергались сексуальному насилию, хотя последствия долговременной запущенности и физического насилия куда более пагубны. К примеру, физически запущенный ребенок, которого к тому же постоянно шпыняют, может с большей вероятностью пополнить криминальную среду, нежели ребенок, прошедший через сексуальное насилие. Между тем есть информация, что насильники детей, скорей всего, сами подвергались насилию, а вот большинство педофилов сексуальному насилию не подвергалось. Ну ладно, — завершил Роберт, — притомил я вас своей лекцией. Вы лучше скажите, в чем причина вашей любознательности насчет Галаада?— Дэниел Клэй тоже проявлял к Галааду интерес, запечатлевал его на своих полотнах. Кто-то мне сказал, что он даже интервьюировал Мейсона Дубуса и вроде как намеревался написать книгу о том, что там имело место. Есть еще и тот факт, что его машину нашли брошенной неподалеку от Джекмэна, то есть невдалеке от тех мест, где находился Галаад. Более того, недавно выяснилось, что одного из бывших пациентов Клэя то ли в самом Галааде, то ли в его окрестностях насиловала группа людей в птичьих масках. Все это наводит на мысль, что это не просто серия случайных совпадений.— Не так уж и удивительно, — пожал плечами Кристиан, — что Галаад вызывал у Клэя любопытство. Большинство моих коллег но цеху, что работает здесь, в Мэне, в свое время изучали доступный материал, а некоторые из них, в том числе ваш покорный слуга, имели касательство и к интервьюированию Дубуса. — Он задумчиво помолчал. — Я что-то не припомню каких-либо описаний Галаада, хотя упоминания сельского антуража по ходу встречались. Кое-кто из детей замечал деревья, траву, грязь. Были аналогии и в описаниях места, где над ними совершалось насилие, — голые стены, матрас на полу, всякое такое, — хотя большинству жертв на это время завязывали глаза, так что мы говорим об отрывочных образах и ни о чем более.— Этих людей не могло притягивать к Галааду то, что происходило здесь в прошлом? — поинтересовался я.— Не исключено, — ответил доктор. — У меня есть друг, который работает в сфере предотвращения самоубийств. Он рассуждает о «кластерах местоположения» — местах, что в силу тех или иных причин становятся центром притяжения для самоубийств, во многом из-за того, что здесь успешно покончили с собой другие. Одно самоубийство готовит почву для другого или дает ему стимул. По аналогичному принципу место, где систематически вершилось насилие над детьми, могло оказаться привлекательным для других насильников. Но это был и нешуточный риск с их стороны.— А может, то влечение частично обуславливалось именно риском?— Возможно. Я с прошлой нашей встречи много об этом размышлял. Есть в этом деле что-то необычное. Похоже на насилие группой незнакомых лиц, что само по себе нетипично. Дети, в отличие от взрослых, виктимизируются незнакомцами сравнительно редко. По статистике, пятьдесят процентов внутрисемейных изнасилований приходится на девочек и от десяти до двадцати — на мальчиков. При этом неинцестные насильники подразделяются, как правило, на шесть категорий, основанных на степени