— Привет, Эйкен, что нарыла на этот раз? — Да ничего. Я перешла на отпускное положение. Завтра вечерним паромом уезжаю и вернусь только через три недели. Ты-то сам когда слиняешь? В смысле, в отпуск по уходу. — Не раньше первого декабря, так что ты успеешь вернуться. Если вернусь, думает она. Именно сейчас ее ничуть не тянет возвращаться к Юнасу Смееду и Эвальду Йоханнисену. — Кстати, вчера я говорила с Энн Кросби. — Так-так, она все-таки объявилась. И что сказала? — Немного. Говорила крайне сдержанно. — А эта Диса Бринкманн, с ней ты тоже говорила? — Пока нет. Сейчас она, верно, уже дома, так что пошлю ей эсэмэску. Немного странно не закончить. Ну то есть не разъяснить, зачем я их искала, хоть это уже не актуально. — Ты же вроде в отпуске. Перешла на отпускное положение, сама ведь сказала? — Да, но я обещала Энн Кросби, что мы будем держать ее в курсе насчет Кванне. Что ни говори, убита ее сестра, хотя официальных данных о родстве нет. Вообще-то я хотела попросить тебя прислать мне эсэмэску, если что произойдет. Хоть это и невозможно, она отчетливо слышит, что Карл Бьёркен на том конце линии улыбается. — Значит, не ты сама хочешь об этом знать? Карен безнадежно вздыхает. — Ладно. Просто очень странно вдруг все бросить. — Ты же знаешь, что говорят про любопытных кошек… — Так пришлешь эсэмэску или нет? В смысле, если он признается. — О’кей. А теперь постарайся по-настоящему перейти на отпускное положение. — Обещаю. Наверняка не стану думать о вас, сидя среди гор винограда. Двадцать минут спустя, закрывая дорожную сумку и задергивая молнию, она вдруг ловит себя на том, что напевает старинную детскую песенку: Кошка в речку заглянула, Кошка чуть не утонула. Услыхав истошный крик, Кошку выудил старик. “Раз суешь ты нос повсюду, Больше я спасать не буду. Ты спасай себя сама, Любопытная кума”.[12] 78 Ну-ну, хороша компания, думает Карен, провожая взглядом Сигрид, которая исчезает в направлении бара на нижней палубе. Еще в очереди на погрузку Сигрид приметила в одной из машин впереди нескольких приятелей. И, убедившись, что Карен не обидится, оставила ее за рулем, а сама побежала к другой машине, постучала по стеклу, и ее тотчас впустили внутрь. — Увидимся на борту чуть позже, — сказала она. — Кстати, какой у нас номер каюты? Карен дала ей брелок с цифрами 121, оттиснутыми на белом пластике. — Я собираюсь лечь как можно раньше. Будь добра, не буди меня, как придешь. Мне надо выспаться, иначе я не смогу завтра целый день вести машину до Страсбурга. “Ты даже не заметишь, что я с тобой”, — уверяла Сигрид. Пожалуй, так и есть, думает Карен, и внезапно ее охватывает беспокойство. Сигрид намерена во время путешествия не раз вот так исчезать из ее поля зрения? Вдруг с ней что случится? Или она задумает смыться с кем-нибудь из парней, которые ездят по фермам собирать урожай. Обычно они выглядят не в меру симпатичными. Как она тогда объяснит все Юнасу Смееду? Сигрид, конечно, совершеннолетняя, но все-таки, взяв ее с собой, она взвалила на себя огромную ответственность. В довершение беспокойства ей вдруг представляется дом в Лангевике. Лео Фриис в окружении пустых стаканов и линеек кокаина, Руфус, который тщетно крутится возле своих мисок. О чем она, черт побери, думала? В ее мысли врывается звук автомобильного сигнала. Машины впереди сдвинулись с места и одна за другой исчезают в открытом трюме парома “Скандия”. Через полчаса Карен устроилась в кожаном кресле маленького бара на верхней палубе. К своему разочарованию, она обнаруживает, что пепельниц на столиках больше нет. Раньше-то именно этот бар был исключением? — На борту можно где-нибудь покурить? — спрашивает она у стюарда, который кладет на стол салфеточку и ставит на нее джин с тоником. — Нет. Последние пять лет это запрещено. На воздухе, понятно, можно, — отвечает он, забирая у нее карточку. Карен бросает взгляд в окно. Паром отчалил по расписанию, и теперь все огни уже остались позади. Капли дождя на угольно-черном стекле отбивают всякую охоту курить. К тому же она ощутила знакомую качку, свидетельствующую, что Северное море штормит. Стюард проследил ее взгляд и подтвердил ее мысли привычной улыбкой, предназначенной успокаивать встревоженных пассажиров. — Ничего страшного, — говорит он. — Чуток покачает, конечно, но беспокоиться совершенно не о чем. Иначе мы бы не вышли в рейс. Карен весело смотрит на него. Их представления насчет “чуток покачает” явно несколько различны. — Близится шторм, — спокойно говорит она. — Сказали, настоящий шторм будет над Доггерландом, но мы, мол, успеем добраться до Дании, прежде чем он достигнет побережья. Однако, — говорит он, глядя на стакан перед нею, — если вы склонны к морской болезни, будьте поосторожнее с этим делом. Карен улыбается, качает головой: — Слава богу, никогда морской болезнью не страдала. Наверняка паршивая штука, как я понимаю. Стюард считывает карту, выбивает чек и комкает его в ладони, когда она делает протестующий жест. — Да, я слыхал, как люди говорили, что им охота помереть, когда совсем уж припечет. Но, как я уже говорил, нынче ночью, по-моему, будет не особо опасно. — И он с улыбкой отходит прочь. Далекие звуки какой-то песни Леди Гаги долетают с нижней палубы в тихий бар, когда стеклянная дверь отворяется и входит пожилая пара. Они как раз в дверях, и тут паром кренится. Женщина делает шажок в сторону и тотчас смущается. Крепко сжимая в руке золотистую цепочку сумочки, а другую руку просунув под локоть мужчины, она идет дальше. Карен поворачивает голову, провожает их взглядом, когда они усаживаются за один из столиков. В большом баре, наверно, полным-полно, но здесь цены отпугнули всех, кроме двух десятков пассажиров. Стюард ставит на стол сухой мартини и двойное виски перед другой хорошо одетой пожилой парой. Три немолодые женщины сидят за бутылкой белого вина. Чуть дальше Карен видит двух мужчин в костюмах, перед каждым из них стоит порция коньяку, а над спинкой зеленого честерфилдовского кресла виднеются плечи и затылок женщины, которая вроде бы что-то ищет в сумочке. Несмотря на свои слабые познания в моде, Карен понимает, что сумочка явно дорогая. В руке у женщины что-то взблескивает, и Карен догадывается, что та искала зеркальце и теперь подносит его к лицу. Наверно, хочет подкрасить губы. Н-да, в этом баре она никого не подцепит, думает Карен, отпивая глоток джина с тоником. Здесь прибежище для тех, кто предпочел паром самолету, но не выносит столпотворения в большом баре. Для тех, кто боится летать или везет с собой автомобиль. Или для нас, кто попросту уже стареет, думает она. Ступенькой ниже находятся те, для кого паромы из Дункера и Равенбю сами по себе цель, им плевать, куда они плывут в эти выходные — в Эсбьерг или в Харидж. Их привлекают безналоговые цены, игровые автоматы и шанс найти компанию на ночь. Ну а еще молодежь, которую привлекает возможность отделаться в паромных барах от родительского надзора. Давно это было, но Карен все помнит. Позвоню-ка я Сигрид на всякий случай, думает она. Просто пошлю короткую эсэмэску, чтобы убедиться, что она не страдает морской болезнью. Или не напилась. Взгляд на часы — всего 23.26. Если что-нибудь случится, она наверняка даст о себе знать. Если не валяется под наркотой в какой-нибудь каюте и… — Кончай, — говорит она самой себе. Одна из пожилых женщин поворачивает голову в ее сторону, и Карен понимает, что говорила вслух. Она заметила, что теперь частенько в одиночестве говорит сама с собой. Дома Руфус прекрасно сойдет за оправдание, но сидеть в одиночестве на североморском пароме и говорить в пространство — только пугать окружающих. Нет, надо пойти и лечь, думает она. Поспать часок-другой, пока не пришло время опять садиться за баранку. Она допивает джин и встает. Быстро делает шаг в сторону, когда паром кренится, и смущенно улыбается другим посетителям. Никто, похоже, не обращает на нее внимания. Женщина, рывшаяся в сумочке, слегка поворачивает голову в ее сторону, но тотчас же снова отворачивается. 79 Эвальд Йоханнисен вопросительно смотрит на жену. Она включила ночник и снова улеглась на подушки, с безнадежным видом и телефоном, прижатым к уху. Сейчас она пытается что-то сообщить мужу, показывая одной рукой, что ее собеседник болтает без умолку. Эвальд бросает взгляд на радио с часами — красные цифры светятся как издевательское напоминание об ушедшей молодости и силе: 22.47. Вечер субботы, еще нет и одиннадцати, а они с Рагной уже спали.