— Рустам Усманович, мы вас всего лишь выведем из заведения, — говорит ему один из охранников, и я узнаю Андрея, которого в ресторане приняла за Демида. — Вы же все прекрасно понимаете. Давайте вы спокойно пойдете с нами и не будете создавать ненужных проблем ни себе, ни нам. — Хорошо. Только дайте поговорить с ней, — хрипит Рустам и поворачивается к Демиду. — Не играй в конченного отморозка, Демид, или ты никогда не любил? Ольшанский хмурится, бросает на меня непонятный взгляд и нехотя кивает. — Если она захочет. Делает шаг в сторону, и мы с Рустамом оказываемся один на один, Муж пристально вглядывается в мое лицо, а у меня в грудной клетке все заходится от щемящей боли. Мы были самыми родными, а теперь стоим друг напротив друга далекие, как две галактики. Я мечтала жить с ним и родить ему ребенка, а сейчас я пришла сюда с другим, чужим мужчиной. Потому что он выбрал другую. Чужую женщину. «Что ты с нами сделал, Рустам? Зачем?» — хочется крикнуть. Но горло сводит спазм, и я даже если бы хотела, не смогла бы вымолвить ни слова. Вдруг разбитые губы мужа вздрагивают, уголки тянутся в едва заметной улыбке. — Не была, — сипло шепчет он, — ты не была с ним, Сонечка. Я вижу. И не надо, слышишь? Если только чтобы мне отомстить, то не надо. Не делай этого. Я тебя знаю, ты потом себя возненавидишь. Уходи от него, ты для него только средство для мести. Он давно меня достать хотел, а тут я сам ему такой подарок сделал. Ты лучше меня ненавидь. Но от него уходи. Все будет как мы говорили, ты будешь жить как хочешь и где хочешь. Год, два, пять. Я подожду. Буду столько ждать, сколько понадобится, чтобы ты меня простила. Соня, я же люблю тебя, ты не представляешь как… Больше не могу это слышать. Ненавижу за то, что он это допустил. Разворачиваюсь к Ольшанскому. Его я тоже ненавижу. Потому что он знал. Знал и солгал. Чтобы отыграть как по нотам. — Демид, увези меня отсюда, — говорю ровным голосом, хоть меня всю трясет. Рустам когда это слышит, начинает вырываться из рук охранников. — Нет, Соня, подожди. Не верь ему. Что же ты делаешь, девочка, любимая. Демид, отпусти ее, забирай, что хочешь, только ее не тронь… Накрываю руками голову, чтобы этого не слышать. Ольшанский цепко хватает меня за локоть и ведет в сторону, противоположную выходу. Выводит через хозяйственный двор, там уже ждет машина с запущенным двигателем. Мы молчим, не говорим ни слова. Как только я попадаю в салон, начинаю рыдать и не могу успокоиться всю дорогу. Перед глазами стоит Рустам с разбитой губой, в окровавленной рубашке, который во всем винит Демида, а меня умоляет вернуться. Неужели это правда? Он готов простить то, что я сбежала к Ольшанскому? Я боялась встречи с ним, была уверена, что он начнет обвинять меня, возможно даже назовет шлюхой. Тогда было бы легче все разорвать. А он… Он мне в любви признавался. Как это пережить? Ольшанский бесстрастно смотрит в окно, только вертикальная складка между бровей говорит о том, что он напряженно думает. В дом по ступенькам поднимаюсь первая, и лишь только за нами закрывается дверь, разворачиваюсь и хватаю Демида за лацканы пиджака. — Ты знал, да? Знал? Вот такая у тебя честная игра, Ольшанский? — гневно кричу и трясу его как будто хочу это признание вытрясти. — Что именно? — уточняет Демид все с тем же бесяче невозмутимым видом. — Что Рустам там будет. Ты соврал, что его нет в списках? Демид молчит, а я еще сильнее трясу, даже руки болеть начинают. Внезапно на них словно надевают наручники — запястья зажимают тиски, и меня вдавливает в стенку тяжелое мужское тело. — Это кто здесь заговорил о честной игре, а? София Айдарова? Да, я знал, что Рустам будет на приеме, и вышло все лучше не придумаешь. Он даст тебе развод, чтобы не навлечь на себя славу рогоносца. Ты мне лучше, сестренка, вот на какой вопрос ответь. Какой у тебя срок? ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В меня впиваются черные глаза с холодным блеском, и я забываю как дышать. Мы сверлим друг друга перекрестными взглядами, воздух между нами пронизан воображаемыми молниями. Готова поклясться, что я наяву вижу искрящиеся ломаные линии. Дышу глубоко и с надрывом, выдергиваю из стального захвата руки, поспешно накрываю живот. От этого движения Демид непроизвольно отшатывается и прячет руки в карманах. Он предельно напряжен, на скулах желваки ходят ходуном, и я уверена на сто процентов, что его руки сейчас сжаты в кулаки. — Ты… — наконец получается у меня вытолкнуть из глотки, — откуда ты… узнал? Он молчит. — Тебе Анна сказала? Он продолжает молчать, и когда я вот-вот готова взорваться от этого невыносимого молчания, выдергивает из внутреннего кармана пиджака телефон. Скользит пальцем по экрану и разворачивает ко мне. Узнаю вскрытый облачный файл с моим настоящим эпикризом. Пароль — телефонный номер Анны… — Ты рылся в моих файлах, — бросаю обвинительным тоном, но в ответ обрушиваются тонны настоящего арктического льда. — Ты меня обманула, — голос Ольшанского звучит как приговор. — Я бы палец о палец не ударил, если бы знал, что ты осталась беременной от этого ублюдка Айдарова. — Только попробуй причинить вред моему ребенку, — шиплю я. — Это моя дочь, ясно тебе? Только моя. Мне удается его ошеломить. — Дочь? — рассматривает недоверчиво все еще плоский живот. — Откуда ты знаешь? Силы разом меня покидают, сползаю по стенке на пол. — Не знаю, — качаю головой, — просто знаю и все. Он молчит, смотрит в потолок, разглядывает стены. В воздухе повисает звенящая тишина, но на меня она действует успокаивающе. Закрываю глаза и запрокидываю голову, упираясь в стену. — Самый дебильный пароль, который только можно придумать, это чей-то телефон, — заговаривает первым Демид. — Мне даже ломать было неинтересно. — Почему тебе так нравится выставлять себя подонком и сволочью? — спрашиваю, не открывая глаз. — Возможно потому, что я такой и есть, — уклончиво отвечает Демид и продолжает без перехода: — У тебя час на сборы. Через три часа у нас самолет. *** Наверное я чего-то такого и ожидала, поэтому и не позволяла себе расслабиться. Стоит нам войти в здание аэропорта, как я сразу замечаю Рустама с двумя охранниками. Они стоят у входа в зону предполетного досмотра и, увидев нас, даже не шевелятся. Оборачиваюсь к Демиду. — Ты опять? — Не хочу потом поиметь лишние проблемы, — он даже не отрицает, чуть заметно пожимает плечами. — Ты все еще можешь передумать. А я все еще не тяну на конченного отморозка. — Тебе нужно было идти в режиссеры-постановщики, — бубню сердито. — Ты помешан на постановочных сценах! — Я польщен, что ты такого высокого мнения о моих возможностях, но придется тебя разочаровать, — отвечает Демид. — Я не президент, чтобы перекрывать аэропорт и не впускать сюда Айдарова. Внутренне сжимаюсь, хочется зажмуриться и закрыться руками. Но Рустам больше не делает попыток ни заговорить со мной, ни остановить. Он просто стоит и смотрит. И тогда я понимаю. Он ждет, когда мы подойдем ближе. Я никак не попаду на паспортный контроль и предполетный досмотр, минуя Рустама. А Демид не хочет вмешиваться. Мы быстро проходим регистрацию и направляемся к пограничной зоне. — Иди за мной, — приказывает Демид, и я иду, не чувствуя под собою ног. Сейчас мне предстоит самое тяжелое — пройти мимо Рустама, глядя ему в глаза. Он должен понять, что это мой окончательный выбор. Но стоит войти в зону его воздействия, меня начинает трясти. Заставляю себя поднять глаза и едва удерживаюсь от крика, увидев напряженный, полный боли взгляд. Муж больше ничего не говорит. Не просит, не угрожает Демиду, не уговаривает меня вернуться. Он молчит и смотрит. Я тоже смотрю. Его губа уже не кровит, ссадины обработаны. На первый взгляд особых шрамов не видно. Но я знаю, что у него, как и у меня — все внутри. Наши раны и шрамы, все там. Иду, не отводя глаз, находясь в спасительном отупении. Прохожу совсем близко, мы даже чуть касаемся друг друга рукавами. Кажется, он вот-вот сорвется, бросится ко мне. Его сдерживаемая ярость так и рвется сквозь внешнюю оболочку обманчивого спокойствия. С трудом преодолеваю желание повернуть голову. Кусаю изнутри губы и когда разрываю зрительный контакт, мне явно слышится звон лопающихся уз, которыми мы были связаны. И еще некоторое время я ничего не слышу, оглушенная этими звуками. Только когда сидим в самолете, понимаю, что не спросила Демида, куда мы вообще летим. — Куда мы летим, Демид? — Тебе не все равно? — Все равно. — Вот и отлично. Самолет набирает высоту, выравнивается, под нами расстилается бескрайнее облачное море. И я вдруг слышу со стороны сидящего рядом мужчины глухое и сиплое: — Моя мать умерла не сама. Ее отравили. Я провел расследование и знаю точно. Они тоже знают. Они все знали, что это сделала она.