Он выставляет перед собой коробку. Моя девочка разглядывает изображение на коробке, прижимает ладошки к щекам и шепчет потрясенно: — Мамочка… Это мне? Это теперь мое? — Демид! — я в свою очередь потрясена не меньше. — Господи, откуда…. — Да, пчелка, это тебе, — Демид осторожно гладит мою потерявшую дар речи дочку по голове. — Твоя мама рассказала мне, что ты мечтаешь о грузовике, потому что тебе не в чем возить свои игрушки. И я подумал, что этот подойдет. Дочка заворожено смотрит на коробку, а я борюсь с приступом благодарной слезливости. Я действительно рассказывала Демиду о грузовике. Но всего лишь в качестве милой истории, а уж никак не прозрачного намека и не руководства к действию. — Эй, пчелка, он что, не такой как ты хотела? — видимо Демида взволновало затянувшееся молчание. Майюша отрицательно мотает головой, ее темные хвостики мечутся из стороны в сторону. Она выдыхает «Такой!» и повисает на шее у Демида. Ольшанский явно не ожидал такого щедрого проявления признательности и едва не валится на пятую точку. Но все же удерживает равновесие и поднимается с корточек, придерживая одной рукой висящую на шее Маюшу. — Ну что, пчелка, идем загружать твои игрушки? Дочка счастливо кивает. — Сестра, с тебя кофе, — а это уже мне. Я тоже киваю растерянно, и они направляются в детскую. Разбираю пакет. Десерты упакованы в судочки с логотипом известного ресторана. Ну кто бы сомневался! Демид набрал их не меньше десятка. — Ты голодный? — кричу из кухни. Прислушиваюсь, тишина. Иду в детскую. Картина, которую я там застаю, впечатляет. Посреди детской стоит громадный грузовик, в кузове которого сидит моя сияющая малышка. Ее дядя без пиджака с закатанными рукавами рубашки толкает грузовик и рычит как старый заезженный мотор. — Мама, мамочка, я еду! — Майя хлопает в ладони и смеется, Демид делано вытирает лоб рукой. — Так она же на аккумуляторах! — восклицаю, глядя на коробку. — Не вмешивайся, сестра! — возмущенно отвечает Демид. — Нам так интереснее. — Да, — хохочет Майюшка и смотрит на своего дядю влюбленными глазами. Я еще некоторое время смотрю, как он возится с моей девочкой. Мужчины в нашем доме явление нечастое, и дочка явно без ума от гостя. Ужинать Демид отказывается, и я завариваю чай пока кофемашина справляется с кофе для Ольшанского. Когда зову всех к столу, в кухню сначала въезжает грузовик, набитый мягкими игрушками. Сверху сидит Майя, которую придерживает идущий за ней Демид. — У тебя тут миленько, — он обводит глазами кухню. — Садись, — указываю на стул, сама снимаю дочку с грузовика. — Как ты запомнил вообще, что я говорила? — Это было очень прикольно, — отвечает Демид, усаживаясь за стол. — Я никогда не думал, что маленькие девочки могут мечтать о грузовиках. — А о чем по-твоему они должны мечтать? — ставлю перед ним чашку с кофе. Себе и Майе наливаю чай. Ольшанский задумчиво скребет подбородок. — Не знаю… Ну, о куклах, принцессах, кукольных домиках. — У меня есть, — дочка оживляется и готовится спрыгнуть со стула, — пойдем покажу! — Подожди, моя прелесть, сейчас дядя Демид выпьет кофе и облазит с тобой все кукольные домики, — обещает Демид. Хочется сказать, что ему пора подумать о семье и детях, но вовремя прикусываю язык. Не хочется быть бестактной. Мы не настолько близки с Демидом, чтобы он рассказывал мне о своих взаимоотношениях с женщинами. А то, что я знаю, к отцовству его точно не приближает. Но просто сделать комплимент себе позволяю. — Ты будешь очень хорошим отцом, — говорю, наблюдая, как он наливает кофе в блюдечко и дает малышке на него подуть. — У тебя океан терпения. — Она просто очень милая, — серьезно отвечает Демид. Весь вечер он играет с Майей, а я теряюсь в догадках. Не то, что я ему не рада, но Ольшанский явно летел через полстраны не для того, чтобы поболтать или поиграть с ребенком. Он слишком для этого занят. И еще, готова спорить, когда я ему звонила он уже как минимум подъезжал к аэропорту. Так что спонтанный перелет тоже исключен. К тому моменту пока дочку пора укладывать, извожу себя догадками. Майюша слишком взбудоражена и заведена, время на укладывание растягивается вдвое. Наконец она засыпает, и я выхожу из детской. Демид сидит на диване в гостиной, смотрит в телефон. — О чем ты хотел поговорить? — спрашиваю без перехода, и он уважительно наклоняет голову. — Что мне в тебе нравится, так это твоя прямолинейность, сестренка, — Демид хлопает по дивану рядом. — Садись. Но я не могу, тревога поднимается напряженной волной, подкатывается к горлу комом. Встаю напротив и вперяю прямой взгляд в черные айдаровские глаза. — Скажи, Демид, ты приехал из-за Амира? Все плохо? Он молчит совсем недолго, покусывает нижнюю губу, а затем кивает. — Да. *** — Болезнь прохлопали. Сейчас она прогрессирует, времени на раскачку особо нет. Айдаров сразу сказал, что будут делать пересадку, но подходящего донора пока не нашли, — Демид говорит ровным спокойным тоном, а у меня перед глазами оживают все кошмары. Моя малышка лежит на больничной кровати с закрытыми глазами, опутанная трубками и проводами. Растираю глаза ладонями, прогоняя видение, но оно никуда не исчезает. Я предложила Ольшанскому перебраться на кухню, под предлогом, что можно еще выпить кофе и заодно не мешать Майюше. На самом деле мне надо было чем-то срочно себя занять. Тем же завариванием чая, потому что Демид признался, что от кофе его уже ведет. Он сразу уселся за стол, а я принялась метаться по кухне — включила чайник, ополоснула заварник, достала коробку с чаем. Не хотелось показывать, как трясутся руки, но чай все равно рассыпался, и вода пролилась мимо заварника. Демид тактично сделал вид, что ничего не заметил. Достал телефон и с преувеличенным вниманием принялся отвечать на сообщения. Я была и благодарна ему, что дает возможность прийти в себя, и злилась, что не оставляет в покое. Как будто мне мало собственной совести. Как будто я и так об этом не думаю. Двадцать четыре на семь. Но с совестью оказалось намного легче договариваться, она хотя бы не умеет смотреть так, будто видит меня насквозь. И говорить не умеет таким тоном, от которого я в прямом смысле сгораю от стыда. И это злит, потому что… Потому что я ничего им не должна. Потому что мой ребенок для Рустама умер еще тогда, больше двух лет назад. Потому что меня до сих пор бросает в дрожь когда я вспоминаю нашу встречу с Лизой в больнице. Потому что… Потому что это все чушь собачья. На самом деле у меня нет ни единого аргумента, который дотягивал бы до настоящего оправдания. Все они меркнут, съеживаются и исчезают, стоит представить на месте Амира мою девочку. Мою Майюшу. Если бы они еще не были так похожи!.. Все эти мысли вихрем проносятся в голове, иссушивая мою и без того истерзанную душу. Я разливаю чай, сажусь за стол. Демид откладывает телефон и начинает говорить. Он не просит. Не уговаривает. Не убеждает. Он просто рассказывает, без эмоций и подробностей, но мое воспаленное воображение прекрасно справляется без этих деталей. Ольшанский замолкает, и я тоже молчу, уставившись на чашку с остывающим чаем. Никогда еще на моей кухне не зависала такая гнетущая, оглушающая тишина. И никогда еще на меня не смотрели с таким ожиданием. — Что ты хочешь от меня, Демид? — не выдерживаю первая, выдавливаю из себя через силу и опускаю глаза. — Я? Ничего, — он уверенно качает головой, — абсолютно. — Тогда зачем ты прилетел? И зачем мне все это рассказываешь? — Я не летел. Я приехал на машине. И ты слишком умная девочка, чтобы задавать такие идиотские вопросы, Соня, — он поднимается, и я поднимаюсь следом. — Что ты называешь идиотскими вопросами, Демид? — вспыхиваю как спичка. — Да что ты вообще понимаешь… — Мы все сдали кровь на совместимость, — перебивает он меня довольно бесцеремонно. — Каждый из нас для Амира неполностью совместимый донор, но все эти несовпадения являются критично значительными. — Что это значит? — мой перевозбужденный мозг отказывается воспринимать информацию. — Это значит, вероятность того, что костный мозг успешно приживется, ниже критичного. Мы не можем позволить себе рисковать. — А ты…ты тоже? — пересиливаю себя и поднимаю глаза. Встречаюсь глазами с Демидом и отшатываюсь, глядя как по-айдаровски они сейчас полыхают. — Ты тоже сдавал кровь? — Конечно, — он смотрит на меня не мигая.