Когда дом наполняется вкусными ароматами, первой прибегает Майя. Обхватывает колени, утыкается в живот. Глажу дочь по голове и чувствую на себе пронизывающий взгляд. Поднимаю голову, Рустам стоит в дверном проеме, упираясь рукой в косяк. Наши глаза встречаются, и у меня перехватывает дыхание от того, сколько там тепла. Я раньше никогда не видела, чтобы он так смотрел, никогда. — Вы обе такие красивые, — говорит он надтреснутым голосом, — налюбоваться не могу. Смущенно отвожу глаза. — Идите мыть руки и садитесь ужинать. *** Майя долго не может уснуть. Зовет поочередно то меня, то Рустама, и когда наконец засыпает, я чувствую опустошение. Слишком много эмоций было в сегодняшнем дне, теперь начинается откат. — Угостишь кофе? — спрашивает Рустам, и я проглатываю вертящееся на языке замечание, что уже поздно, и ему пора домой. Ладно, выпьем кофе, и пусть идет. Я устраиваюсь с чашкой на подоконнике, Рустам становится рядом. Заговариваю первой пока тишина не стала слишком говорящей. — Как Амир воспринял исчезновение Лизы? — спрашиваю, отпивая горячий напиток. — Он ведь считал ее мамой. А тебя папой… — Ди от него не отходит. Он слишком маленький, и он всегда к ней тянулся. Как чувствовал, — Рустам тоже делает глоток и ставит чашку рядом с моей. — Мы с Русом рассказали Амиру, что злая ведьма украла его у них с Ди и подбросила мне. Что я нашел его на пороге квартиры в корзинке. Ему так понравилось. Мы же похожи с Русом, и ему так легче привыкнуть. Правда, пока путается, через раз называет Руса дядей, а меня папой. Когда вырастет, скажем правду. Может быть… Мы оба молчим, в который раз внутренне содрогаясь от содеянного Лизой. — А Дамир? — спрашиваю после паузы. — Ему тоже скажете? — Это как они захотят. Они — это Руслан и Диана. Набираюсь смелости и воздуха. — Рустам, — поворачиваюсь к Айдарову, — ты совсем ничего не чувствовал к этому ребенку? Он же так на тебя похож! Он долго молчит, пьет кофе, и когда я уже не жду ответ, все-таки его получаю. — Знаешь, я понял одну вещь. Дело не в том, чей ребенок, мой или нет. Дело в женщине. Даже если бы Амир был моим и Лизы, ничего бы не поменялось. И если бы эта пчелка была не моей, — здесь его голос слегка вздрагивает, — тоже не поменялось. Я бы любил ее, Соня. Потому что люблю тебя. Ее маму. Он отставляет чашку и упирается рукой в откос. Нависает, закрывая все пути к отступлению. — Расскажи мне о вас, Соня. О себе, о ней. Я хочу все знать. Это та врачиха тебе помогла? Заведующая? А на Демида ты как вышла? Как ты жила без меня эти годы… Его глаза затягивают как черные дыры в космосе, которым я сопротивляюсь из последних сил. Прикрываю веки и начинаю рассказывать. Все с самого начала, с того момента, как почувствовала себя плохо, вызвала скорую и потеряла сознание на пороге квартиры. Рустам слушает молча, не перебивает. А я говорю, говорю и чувствую, как вместе со словами их меня вытекают и растворяются в воздухе обиды, сомнения, переживания. И когда дохожу до момента, как в нашей компании появился Айдаров, моих губ касается крепкая ладонь. — Знаешь, что я решил, когда встретил тебя? — спрашивает Рустам и отвечает сам, не дожидаясь ответа: — Что любой ценой постараюсь тебя вернуть. Он наклоняется ниже, берет меня за затылок и захватывает мои губы, а я не могу ему не ответить. Просто не могу. И не обнять его плечи не могу. Такие привычно рельефные и бугристые, я чуть не стону от забытых ощущений. И когда я уже почти утонула в поцелуе, на краю подсознания слабо мелькает мысль. А на кухне у Демида тоже есть камеры?.. Рустам Я провожаю Соню с дочкой на самолет. На днях у Майюши взяли костный мозг, не знаю, как я не поседел, пока делался забор. Астафьев сорвал голос, уверяя меня, что нашей пчелке не больно, но когда я увидел свою девочку на каталке, сердце чуть не разлетелось по грудине в клочья. Она увидела нас, села и потянулась ко мне. — Папа, на ручки. Кажется, я Соню даже оттолкнул, не помню, не в себе был. Бросился к каталке с такой скоростью, что медсестрица чуть под нее не занырнула. И хоть персонал смотрел на меня как на умалишенного, мне было плевать. Я замираю и дышать перестаю, когда меня за шею обнимает моя маленькая девочка. Я ее не просто люблю, она моя жизнь. Они обе. Порву за них. И если бы существовал прибор, которым можно измерить человеческие чувства, на мне он бы точно поломался к херам. Я сказал Соне абсолютную правду. Я любил бы пчелку просто потому что она ее дочка. А Амиру, даже будь он моим родным сыном, а не племянником, я всегда был бы дядей. Можно вменять мне это в вину, можно долго рассуждать о вселенской несправедливости, но ребенок единственной любимой женщины тоже становится единственным и любимым. И ничего с этим не сделаешь. У нас с Соней больше не было близости после той единственной ночи в доме Демида, которая началась прямо на кухне. Соня сказала, что это был необдуманный поступок. Что нельзя идти на поводу у своих чувств, а решения должны приниматься на свежую голову. — Я для себя все решил, — сказал я, теряя голову от одуряющего запаха своей женщины, который так и не смог забыть, — еще когда встретил на презентации очень серьезного и очень ответственного специалиста Софию Дашкову. — Что ты решил? — моя невозможная девчонка дразнилась, запуская в мои волосы свои ноготки. Рывком поднял ее на руки и понес в спальню. — Что ты снова станешь Софией Айдаровой. Чего бы мне это ни стоило. — Только не сюда, — закричала моя бывшая будущая жена, как только я ступил на порог. — Пойдем в другую комнату, гостевую. — А чем тебе эта не нравится? — я уже еле держался. — Это спальня Демида. У него здесь везде камеры. — Я знаю, милая, — не выдержал и начал целовать прямо там, на пороге, — и знаю, как их отключить. — Так он тебе тоже писал? — возмущенно пискнула Соня, но у меня больше не было ни сил, ни желания обсуждать брата. Конечно, написал. Две простыни. Я читать задолбался и его послал. Ну и поблагодарил, конечно. Сначала поблагодарил, потом послал. В гостевой у Демида тоже нормальные кровати, но нам если честно было все равно. Мы же не спать туда пришли. Когда за окном начало светать, у Сони глаза сами стали закрываться. Она в свою комнату засобиралась. — Спи здесь, со мной, — пробовал я ее уговорить, но она не соглашалась ни в какую. — А если Майюша проснется, а меня нет? Она же испугается! — Так давай вместе к ней пойдем. Мы же все равно будем вместе спать, Соня, и она будет это видеть. — Я еще не решила, — отвела моя девочка глаза. Это она о предложении руки и сердца, которые я ей делал всю ночь. И в любви тоже всю ночь признавался. Но все веселье сразу испарилось, когда она уткнулась мне в плечо и сказала: — Не подгоняй меня, Рустам. Мне надо привыкнуть. Это… сложно. И я с ней согласился. Как будто у меня был выбор. Пришлось согласиться. Садиться на голодный паек после такой ночи это как недрогнувшей рукой самому себе отрезать яйца. Но я хочу чтобы Соня по-настоящему вернулась ко мне, а не по привычке, не из-за ребенка и других обстоятельств. Нам еще о многом предстоит поговорить. Я хочу знать как она прожила каждый день без меня, и как жила все это время моя дочь. Я хочу, чтобы они обе мне доверяли, и чтобы больше никогда не чувствовали себя незащищенными. Но у нас не было на это времени. Рус в спешном порядке связался в клиникой, оформил документы на выезд, и Ди с Амиром на частном самолете вылетели в Германию. Вместе с ними на борту летели в медицинском контейнере клетки костного мозга, которые спасут мальчику жизнь. Руслан полетит следом как только мы с ним покончим с некоторыми незакрытыми вопросами. А я полечу к своей семье, к жене и дочке. Когда приходит время прощаться, Соня сама меня целует. Обхватывает руками лицо и так пристально вглядывается, как будто надеется заглянуть в душу. Или что-то там прочитать. — Ты уже решил, что делать с Лизой? — спрашивает тихо, пока Майя ест шоколадный батончик. — Вернется Демид, решим, — отвечаю уклончиво. Мне правда нужно его дождаться. — Пообещай, что приедешь, — она не просит, требует. Отнимаю от лица руки и каждую целую в раскрытые ладони. — Обещаю, — говорю, глядя в до боли родные глаза, — я же без вас жить не смогу, Сонь. — И мне, папа, и мне, — подставляет моя пчелка свои вымазанные шоколадом ладошки. Я их тоже целую. — Смотри, Рустам, ты пообещал, — Соня поправляет мне воротник рубашки, продолжая странно в меня вглядываться. — А ты замуж за меня пойдешь? — спрашиваю, чтобы уже наверняка. Мелочь наша у меня на руках недовольно возится.