— Дочка… — несмело начал тот, когда мы остались наедине. Говорить с ним у меня не было никакого желания, но выслушать, как он оправдает все, что натворил, было все же интересно. Да и я понимала, что разговора попросту не избежать. Не сорвусь же я очертя голову на улицу в этой… ночнушке, в которую меня зачем-то переодели. Да и за окном, кажется, непроглядная темень. — Сколько я… — Это все я виноват… — Ясное дело, что ты! — бросила я. — Кто же еще?! И тут просто понеслось: папа стал молить прощения и объясняться. Но он не пытался оправдаться, а лишь с сожалением рассказывал, почему допустил такие чудовищные вещи. А я молча смотрела сперва в стену напротив, затем на него. Он знал, что именно меня интересует и что я хочу знать в первую очередь, — хоть раз в моей жизни он действительно меня услышал! — и рассказал, что, когда он встал во главе этой местной организации, начал реже возвращаться домой и ночи напролет занимался делами. Иногда приходил в крови, злой и без какого-либо желания разговаривать. И мама просила его бросить все это, потому что такой бизнес становится слишком опасным, в отличие от той должности, которую он занимал до повышения. Просила, потому что как раз в тот период узнала о беременности. Мной. Но он не слушал. Шли годы, я росла, а мама все не унималась, говоря, что он однажды подставит семью под удар, а ей не хотелось бы потерять ни его, ни их милую, ничего еще не понимающую в происходящем дочурку. Но все просьбы были впустую, потому что отказываться от такой золотой жилы, которая буквально за несколько лет могла позволить ему накопить столько средств, что хватит и на безбедную старость, и на солидное обучение мне, ему не хотелось. И он все глубже уходил с головой в этот бизнес. Чуть позже, когда оставленные им с носом мужики однажды ворвались в наш дом и избили маму в поисках денег, случился переломный момент. Мама, оправившись от травм, замкнулась в себе и начала копать под отца. Это стало ее навязчивой идеей, которой, как он понял, она жила все следующие до трагедии годы. И преуспела, перейдя все границы дозволенного: она решила сдать его и посадить — пусть так, но лишь бы он оставил это дело. Она пришла к нему в офис, где он с двумя приближенными обсуждал рабочие вопросы, и, бросив перед ним на стол папку, заявила, что отнесет оригиналы в полицию (а это лишь копии), если он не примет верное решение. И он его принял, но не такое, какое хотела бы моя мама. Закон организации гласил, что нужно убрать любого, кто будет стоять на пути к достижению цели. Тем более если эта преграда грозит не просто трудностями, а разоблачением всей группы и ее внутренних дел. И они, эти двое, настояли, чтобы папа этот вопрос решил. И сказали, что оставят все это между ними, только если он лично уладит это раз и навсегда, иначе они придадут огласку, донеся высшему руководству, и снимут его с должности. А когда «снимают», это означает какой-нибудь несчастный случай, в котором он обязательно погибнет. Но не только он, но и, соответственно, жена, потому что они оба слишком много знают. А оставлять таких людей не удел и живыми нельзя. Я не стала задавать лишних вопросов, потому что, если все это правда, а я почувствовала, что это правда — абсолютная, чистая и настоящая правда, какая только может быть между отцом и дочерью. Поверила ему, но не простила. Да, он действительно был вынужден поступить так, как поступил, судя по отчету, который я нашла в его кабинете. Он спас меня, лишив при этом матери. Понятно, что у человека, имеющего отношения к такому серьезному бизнесу, в принципе не должно быть семьи, потому что она в любой момент может оказаться под угрозой. Но ведь мама его просила, просила не ввязываться и оставить все это до того, как придется расплачиваться за принятые решения. И виноват он именно в том, что не послушал маму, не принял во внимание ее мольбы. — Я понимаю, почему ты так поступил, — наконец сказал я, молчав до этого долгие-долгие минуты. — Теперь понимаю. Но это ничего не меняет. Ты лишил меня мамы и чуть не убил меня. А в душе… В душе, наверное, убил. — Милая… — Я не закончила! — гаркнула я. — Возможно, ты, если очень захочешь и очень постараешься, сможешь однажды вымолить у меня прощение. Если очень постараешься. Но сейчас… — Я смотрела на него безжизненным взглядом и поглаживала живот. А по щеке побежала одинокая холодная слеза. И в комнату, с мешочком наколотого льда в руках, вернулся Валик. Подошел ко мне, присел рядом и осыпал меня заботой и лаской — тем, что может излечить любую рану. И наша жизнь началась с чистого листа. Год спустя Валентин — Смотрю, вы очень неплохо здесь все устроили. Когда я был здесь в последний раз и трудяги достраивали его, здесь были голые стены и пустая поляна. Снаружи, конечно. А сейчас… — Камиль развел руками, окидывая двор. — Ты мне нравишься. Из тебя выходит весьма недурной хозяин. — Есть ради кого стараться, — ответил я, помешивая угли в мангале и обратив взгляд на Тину с Вадимом, улюлюкающим в детской качалке под навесом у входа в наш с Тиной новый дом. Смотрел, как моя девочка, любимая жена с улыбкой, переполненной доброты и заботы, играется с нашим сыном, смешит его и радуется сама. И это для меня ценнее всего на свете. — Она прекрасная жена и мать, Камиль, просто восхитительная. — Она моя гордость! — воскликнул он. А затем с грустью добавил: — Надеюсь, она меня когда-нибудь простит… — Поверь, она уже простила. Потому что не потеряла, а обрела семью, которой могло бы и не быть, случись все хоть немного иначе. Камиль вдруг помрачнел. — Слушай, дорогой зять, я натворил в своей жизни много ошибок, чертовски много ужасных ошибок. Я конкретно облажался. — Он взволнованно пригладил свою привычно козлиную бородку и подтолкнул круглые очки к переносице. — Но не допущу подобного снова. Нет, не подобного, а ничего и близко схожего… В общем, ты понял. Но! Но тебе следует быть очень осторожным. Везде есть глаза и уши. Хоть об этом доме, насколько мне известно, никто из живых не знает, ну, кроме… А мертвые, как известно и тебе, не говорят… Лучше сильно не светиться в моем городе. Понимаешь? — Понимаю. А еще понимаю, почему ты завел эту тему снова. И Женька не сдаст меня никогда, уж поверь мне. Я знаю этого парня. Тогда ты не оставил ему выбора… Камиль театрально прочистил горло. По нему видно, что он старается измениться. И он в последние месяцы больше отец, чем владелец серьезного бизнеса: общается с дочерью, радует ее вниманием к внуку. И видно, что это искренне, хоть и чувство вины за уже совершенное в нем незыблемо ощущается. Он и загородный дом нам свой отдал, предварительно замяв всю ту историю с женитьбой Тины на сыне Радомира, за что я ему тоже благодарен. Как отец и мужчина он сделал много с того дня, больше, чем, по рассказам моей жены, за всю жизнь. Остальное: забота, защита семьи и ее благополучие — на моих плечах. А говорить о старом больше не хочется. Нужно смотреть в будущее. — Да, не будем об этом. Кстати, помяни черта. Вот и Женька со своими! К воротам подъехала машина (да, друг тоже по-тихому и благополучно ушел из банды, чему поспособствовал Камиль, и пересел на старенький Civic 97-го года. Он, держа дочку на руках, весело махнул мне через забор, затем пропал из виду — наклонился, чтобы помочь выбраться из автомобиля своей жене. По-хозяйски открыл дверь и впустил свое семейство на участок. Он уже не первый раз гостюет у меня. Немало воды утекло с тех ненастных времен, ох немало. Но он с тех пор стал моим лучшим другом, почти членом семьи. А его жена хорошо поладила с Тиной, что не может не радовать. В этот все еще жаркий сентябрьский день мы устроили шикарный отдых. А стол, который мы все дружно накрывали, просто ломился от разных вкусностей. Общались на непринужденные темы, веселились и все больше сближались. И старые обиды вскоре просто были вытеснены любовью и заботой. Люди не меняются, скажете вы? Как знать… Я увидел, на что могут пойти люди, когда у них есть стимул и желание изменить свою жизнь и жизнь близких. Конец