В какой-то момент не выдержала и все же спросила, деликатно, осторожно и отвлеченно, так, между прочим: – А ты, Катюша, где будешь на праздники? В компании или с Веркой? За городом или в Москве? – В Москве, – сухо ответила Катя, – и в компании. В какой – уточнять не стала. Врать не любила, потому что не умела и почти всегда попадалась. Мама вздохнула и погрустнела. Переживает. Переживает за дочь, и это понятно. Успешная, целеустремленная и работящая девочка. Стройная и хорошенькая. А не везет. Просто тотально не везет, как будто заговорили! То тот мажор – ой, вспоминать страшно! Мурашки по коже. Дальше всякая ерунда, мелочевка, не о чем говорить. Потом опять дурацкий роман с этим американцем. А ведь славный был парень, интеллектуал, эрудит, километры наматывал по музеям, читал хорошие книги. И Ольга Евгеньевна ждала развязки. Планировала свадьбу, тревожилась, что не дадут визу в Америку, думала о подарке. И нате вам, чем все закончилось… Бедная девочка, бедная хорошая девочка. Посмотришь по сторонам – боже, такие замуж выходят! Уму непостижимо. Пустые, как африканский там-там. Пустые и наглые, готовые содержанки, в глазах только деньги. А Катька трудяга, всего достигла сама. Выходит, судьба? Только бы родить успела, а уж она, мать, ей поможет! Все возьмет на себя, только бы дожить до счастливого дня и взять на руки лялечку! Пока Катя романилась с Майком, Ольга Евгеньевна почти не спала, все думала, что будет, когда дочка уедет. Катька уедет на другой континент, а она проведет старость в полном одиночестве, без дочери и внуков. «Эгоистка, – укоряли ее подружки, – думаешь только о себе, а ты о дочке подумай!» О дочке думала беспрестанно. Но и о себе думала, о своем одиночестве. Кто у нее есть, кроме Кати? И, положа руку на сердце, успокоилась, когда этот чокнутый Майк написал, что женился. Выдохнула и пришла в себя. Эгоизм или страх остаться одной? Ну да, страх порождает эгоизм. Если б она была не одна, если бы у нее был муж или друг… Ладно, что вспоминать. Следующий был Чемоданов. Смешная фамилия, так и просилось на язык – мадам Чемоданова! Приличный парень, хоть и со странностями. Хотя кто без них? Бывший военный, а значит, человек дисциплины. Непьющий, зарабатывающий, без разводов и детей. Дом начал строить, похоже, серьезный и основательный, слов на ветер не бросает. И дом будет настоящим, семейным гнездом. Только будет ли в нем хозяйкой ее Катя? Кажется, Катя влюбилась в этот дом и горячо участвовала в строительстве. И ей, матери, рассказывала, рисовала, чертила – в общем, увлеклась. Говорила, что отделка идет к концу, и мебель скоро придет, а светильники и прочие мелочи они давно купили. И про елку без конца говорила, что такая красавица, и прямо под окнами, вот нарядят и зажгут лампочки, и будет сказочная, невозможная красота. «И все мы под елочкой, мам!» – говорила Катя и у нее горели глаза. Похоже, снова не получилось. Просто поругались или расстались? Но, кажется, на Новый год Катя, будет без Чемоданова. И без наряженной под окном красавицы-елки. Воскресенье не было объявлено днем отдыха и расслабухи, но войдя домой, Катя поняла, как она устала. Не было сил раздеться. Одетая, она сидела в прихожей и корила себя: «Вставай, бледная немочь! Встань и разденься, налей себе крепкого чаю и бегом в спальню! Бегом! Брось свое бренное тело на любимую лежанку и закрой глаза». Так и сделала. Кружку с чаем несла аккуратно – дрожали руки. Докатилась. Ой, не дай бог! Вспомнила, как после расставания с Майком заработала нервный срыв. Настоящий, с бесконечно текущими слезами, с полным отсутствием сил, с дрожью в конечностях, отсутствием аппетита и полным нежеланием жить. Нет, плохих мыслей не было! Но жить не хотелось. Перепуганная, мама отвела ее к доктору. Спустя полтора месяца, по чуть-чуть, понемногу, микроскопическими шажками, Катя начала возвращаться к жизни. Помогли таблетки. А когда ее отпустило – поехали в Ригу, где жила мамина школьная подружка Наташа. Тетя Наташа, как называла ее Катя. В молодости Наташа вышла замуж за рижанина, сначала долго сопротивлялась, но потом уехала с ним в Ригу. Вскоре они с мужем развелись, но возвращаться в Москву Наташа не захотела. Еще бы – прекрасная тихая Рига, море и дюны, спокойный, сдержанный воспитанный народ. Наташа влюбилась в Латвию и в ее столицу и осталась там навсегда. Замуж больше не вышла, не захотела, хотя претендентов было полно. И детей Наташа не хотела, жила одна и была совершенно счастлива. Кстати, жила она в центре, на улице Яуниела, в полуторакомнатной квартирке под самой крышей. «Мой будуар», – смеялась она. Скорее всего, до революции это была квартира прислуги. Но как уютно и тепло было в Наташином будуаре! А из маленького овального окошка ее комнаты был прекрасный вид на Старый город. Катя обожала гостить у Наташи. Пару раз приезжала одна на каникулы, и это было самое счастливое время. Наташа была абсолютно своей, юной душой и духом, веселой, заводной, стремительной, и юная Катя за ней не всегда успевала. Почти каждый день они выбирались на взморье. Валялись в дюнах, грызли орешки, ели мороженое и болтали о жизни. В основном говорила Наташа. Ненавязчиво и осторожно учила юную Катю жизни. Та слушала, затаив дыхание. Наташа рассказывала о своих романах, и все это было так живо, дерзко, иронично и остроумно, что Катя смеялась до слез. Впрочем, и рассказчица не отставала. После пляжа шли обедать. Конечно, Наташа знала лучшие рестораны и кафе. А после обеда долго пили кофе с пирожными и снова болтали. Наташа была легкой, ненавязчивой, остроумной и смешливой. Кстати, работала она на радио ведущей и много рассказывала про известных людей. Когда Катя с Ольгой Евгеньевной приехали в Ригу, то не узнали свою Наташу: похудевшая, она была нездорово бледна, задыхалась и постоянно присаживалась отдохнуть. Катя видела, что все ей дается с трудом. Но стойкая Наташа продолжала «делать вид» и ни в чем не признавалась. Уезжали они с тяжелым сердцем, и не зря – через полгода Наташи не стало. После ее ухода Катя дала себе слово, что больше никогда не поедет в Ригу. Потому что Рига – это Наташа. Она вздохнула и перевернулась на бок. Проверила будильник, закрыла глаза и приготовилась спать. Да, день прошел по-дурацки. Но, видя, как счастлива мама, Катя ни о чем не жалела. Сон не шел, и почему-то было тревожно. Казалось, что она чего-то не сделала, что-то забыла, но что – не вспоминалось. Катя встала и, шаркая тапками, пошла на кухню. Открыла холодильник, сжевала сырую сосиску, выпила сока и вдруг вспомнила – письмо! Последнее непрочитанное письмо! Вот что мучило ее, вот что она забыла! Письмо лежало на подоконнике. Катя взяла его и вернулась в спальню. «Прочту и усну, – подумала она. – А может, на ночь не стоит?» Но все-таки решившись, Катя открыла последнее, третье, письмо. Дорогая моя Эмми! Ну вот, опять сплошные упреки! Ты с новой силой взялась за меня, бестолкового и неподдающегося! Напрасный труд, милая девочка. Теперь уже точно напрасный. Зря ты так беспокоишься – у меня все прекрасно! Не веришь? А зря. Тогда послушай. Режима у меня нет – уже счастье. И делаю я только то, что хочу, – и это счастье второе. Ем, что хочу, пью, что хочу. Сплю сколько хочется. Дел у меня нет, а наличие дел меня всегда напрягало. Я уставал от дел. Никчемный я человек, правда? Уставал, даже когда у меня была работа. Хотя какая работа, Эмми? Разве то, чем я занимался, можно назвать работой? Три незаметные, мелкие и никчемные ролишки, почти массовка. Какая это работа? Это только в дипломе написано – «актер театра и кино», но кино не было, и с театром не получилось. И знаешь, я совсем не расстроился, когда Н. выпер меня из театра! Не веришь? А зря. Ей-богу, я испытал облегчение. Ни вводов, ни репетиций, ни премьер, ни гастролей! Свобода! Я снова принадлежал самому себе. Помню, вышел со служебного входа, покрутил в руках трудовую книжицу и оглянулся – нет ли поблизости урны? Урны не оказалось, пришлось положить эту дуру в карман. А на улице солнце! Сирень! Май месяц! Девушки красивые – ноги, губы, улыбки! Ох, думаю, вот оно, счастье! Иду себе и присвистываю. И как же мне хорошо! Вот, моя дорогая. Еще одно подтверждение, что дружок твой, в смысле я, – законченный балбес и никчемный человек. В общем, ем, сплю, немножко гуляю. Играю в картишки. Иногда хожу в кино. Да, если тебя это порадует – я много читаю. Может, хоть это меня извинит? Представь, записался в местную библиотеку – маленькую, дохленькую, сырую, имени классика и поэта революции Николая Островского. Библиотекарь – милейшая дама по имени Вероника Андреевна. По всему виду из бывших, но как я ее ни пытал – рассказывать что-либо отказывается, привыкла бояться. Седые волосы, мраморное лицо, узкий, породистый нос, серьезные и умные голубые, почти не выцветшие глаза. Брошка, слегка обветшалое жабо, маникюр, запах духов, – конечно, «Красная Москва»! Словом, сплошное очарование. Мы подружились. Вместе пьем чай (чай Вероникин, сладости – вафли и сыроватое крошащееся печенье, другого здесь нет – приношу я). Живет моя Вероника одна, муж погиб, малолетний сын умер от тифа. Бывшая петербурженка, волею судеб занесенная в Гагры. Ни разу – ни разу! – город на Неве она так и не посетила и никогда больше туда не ездила, говорит, что не выдержит сердце. Говорили с ней о Москве. Москву она, как и многие петербуржцы, не любит и слегка презирает, считает ее провинциальной, купеческой и говорит о ней с легким пренебрежением. Живет в маленьком, на окраине города, домишке, где нет никаких удобств – вода, туалет, все на улице. К быту равнодушна, хотя признается, что тяжело. В общем, пьем чай, грызем печенье и сушки, болтаем о жизни. Ну а потом она идет в закрома. Эмми, какие у нее припрятаны книги! У меня при виде этих сокровищ кружится голова! Здесь и первый Блок, Прижизненный «Соловьиный сад», как тебе? Тургенев, «Отцы и дети», от Гаргарда, 1880! И «Литературное наследство» Зильберштейна, представь! И зифовские «Двенадцать стульев» двадцать восьмого года! Ну и много другого, нынешнего – частности пропускаю. Но все это только для своих! В свои, по счастью, попал и ваш грешный слуга. У моей доброй феи жесточайшие условия – книгу обернуть, уголки не загибать, закладками не пользоваться. Перед тем как взять книгу, тщательно, с мылом, вымыть руки и насухо вытереть. Ну и, естественно, при чтении не пить и не есть, это понятно. В общем, целый свод правил. Первую прочитанную и возвращенную книгу она проверяла минут двадцать – перелистывала, просматривала, вертела в руках. Проверку я прошел и попал в избранные. Посиделки с дражайшей Вероникой, наша болтовня и ее сокровища скрашивают мою скучную жизнь. Видишь, как мне повезло?