Все, милая, засим прощаюсь. И старайся не думать о плохом. Из письма все понятно: Гарик по-прежнему в Гаграх и возвращаться не собирается. Ну что ж, его выбор. Он прав – лучше прожить последние дни с удовольствием, чем лежать на больничной койке. Мужественный человек этот легкомысленный эпикуреец. А влюбленная Эмилия, Эмми, Милька, по-прежнему беспокоится и страдает. И нерешительный Володечка тоже страдает. Не может уйти от мамаши и мучает всех. Ну да, персонаж знакомый, эдакий тревожный интеллигент – вечно сомневающийся и не умеющий принимать решения. Понятно, что в такого сложно влюбиться. А вот в легкомысленного Гарика очень даже. Впрочем, наверняка все гораздо сложнее. И у Эмилии, и у Володечки, а уж тем более у ожидающего смерти Гарика. Интересно, а как его на самом деле зовут – Игорь, Георгий, Гарри? Эмилия влюблена, Эмилия беспокоится. Эмилия не рвется замуж за прекраснодушного слабака Володечку. Но жизнь повернет все иначе. Только Эмилия пока об этом не знает, а Катя знает. Осталось еще одно письмо. Последнее. Почему-то она боялась его открывать. Неужели было всего три письма? Этого Катя не знает. Она может только догадываться, придумывать, фантазировать. Смерть догнала бедного Гарика, забрала и успокоила кутилу и повесу, эпикурейца и гедониста. Неизвестно, сколько было ему отпущено, но он сделал правильный выбор. Нерешительный Володечка в конце концов ушел от маман и женился на Эмилии, это тоже понятно. И кажется, они прожили долгую, спокойную и вполне счастливую жизнь. Выходит, Гарик был прав – замужество, пусть и позднее и не совсем желанное, спасло Эмилию от одиночества. Детей не случилось, но уважение и единомыслие точно присутствовали. Фрагменты человеческих судеб, вырванные из контекста жизни. Чужие письма, чужие чашки, чужая мебель… Не стоит читать последнее письмо, не надо. Но еще долго, до середины ночи, Катя не засыпала. Вздыхала, ворочалась. Перед глазами всплывали лица Эмилии и Гарика, его – насмешливое и притягательное, ее – печальное, во взгляде безнадежность. И интеллигентное, растерянное лицо Володечки. Раньше таких называли вшивый интеллигент или шляпа, а нынче – ботан. Лица этих троих, связанных между собой одновременно зыбко и прочно. Как и предполагалось, день прошел в суете. Магазины, поездка к маме. Выпили кофе, поболтали, но Катя видела, что мама нервничает. После минут двадцати уговоров рассказать, что случилось, оказалось, что Ольге Евгеньевне ну очень нужно в «Икею», нужно давно, но, как обычно, она никак не решалась попросить «уставшую, заморенную и зачумленную дочь». Катя подбежала к зеркалу – неужели все так ужасно? Слова-то какие – «заморенная и зачумленная»! Она вытягивала шею, поворачивалась вправо и влево, надувала щеки и губы, хлопала глазами и ничего такого не видела. Ну да, бледная, худая. Но она никогда не была розовощекой пышкой. – Счастливая, – вздыхала Верун, – а я съем пончик – и все, плюс кэгэ! – Пончик! – хихикала Катя. – Килограмм пончиков! Сказочки мне не рассказывай – ты и один пончик, ага! Катя слегка успокоилась – все понятно, маме свойственно преувеличивать. Вид, конечно, не ах, но бывало похуже. Например, к концу года, в мае, когда мысли были одни – дотянуть бы до отпуска… – Ой, мамуль, – вздохнула она, – «Икеа» в воскресенье, да еще и под Новый год! Ну ты придумала. Мама запричитала, что дочка права, завтра, в будний день, она вполне может поехать на автобусе. Все ездят, и ничего. Ну да. На автобусе. Туда и обратно. Только обратно с тюками и коробками. В общем, после спора – а как без него – поехали. Предновогодняя Москва была загружена до предела. Впрочем, есть ли тому предел – непонятно, но с каждым годом и даже месяцем становилось все хуже и хуже. Многие Катины знакомые пересели в метро. Но она на это пока готова не была. Наездилась, хватит! Пять лет назад она села за руль и, несмотря на заторы и пробки, ощутила себя самой счастливой. В машинке – она называла ее «моя машинка» и «моя девочка» – ей было уютно. Любимая музыка, непременно пачка вафель или печенья для перекуса, кулек конфет-сосалок, термос с кофе, бутылка воды. В пробке можно было поболтать по телефону, написать сообщения, посмотреть новости, но главное – в машине Катя слушала аудиокниги, наверстывая упущенное. В «Икее» был дурдом. Продираясь сквозь толпы страждущих, они все же нашли то, что маме было необходимо, причем необходимо давно. Боясь сорваться, Катя проводила внутренний аутотренинг. В итоге они стали обладательницами новой сушилки для тарелок и чашек, овощечистки. Еще маме были необходимы торшер с кривой ногой, шторка для ванной. Два комплекта постельного белья – на бежевом фоне светло-зеленые, голубые и розовые цветочки. «Такое купила соседка Алка, и мне тоже захотелось, прости! Но правда ужасно миленькое?» – Ужасно, – еле сдерживаясь, кивнула Катя, – не то слово какое миленькое! Мама вздыхала, нервничала, радовалась, когда видела то, о чем мечтала. Напоследок прихватила двенадцать стеклянных разноцветных стаканов. – Для сока, – бормотала она, – или компота, да, Кать? Четыре Алке, четыре Майе Борисовне, ну и четыре нам, да, Катюш? Новый год все же, как без подарков? Никак, Катя была согласна. После сорокаминутной очереди красные, потные и запыхавшиеся, поняли, что очень проголодались. Пообедали в ближайшем кафе. Катя смотрела на раскрасневшуюся, довольную и счастливую маму и думала о том, что она очень плохая дочь. Не просто плохая – ужасная. Ну да, толчея. Ну да, пробки. Но разве мама так часто ее о чем-то просит? Разве напрягает, использует ее свободное время? Как давно они не были в театре! А раньше ходили… В театр ходили, в кино. И в гости вместе ходили. А теперь по отдельности. Катя, к своим друзьям, мама – к своим подружкам. Как же все это неправильно! На майские надо обязательно куда-нибудь поехать. Например, в Варшаву или в Прагу. А можно в Вильнюс, мама любит Прибалтику. Только бы получилось, только бы не накрыли дела… Только бы Катя смогла, а главное – захотела. Правда, похоже, что она свободная женщина. И отпрашиваться ей ни у кого не нужно, она свободна, как ветер. Похоже… Чемоданов так и не позвонил. Пропал. Странный этот Чемоданов, и это мягко говоря. Но под Новый год можно бы было и помириться. Или хотя бы попробовать. Но, кажется, он так ничего и не понял… Не понял, на что Катя обиделась. Ну да, у мужиков другая организация. Но сама она не позвонит, это точно. Катя вспоминала тот день, когда они поругались. Вернее, когда она обиделась, потому что поругаться с непробиваемым Чемодановым было невозможно. Обсуждали предстоящий Новый год. Катя что-то лепетала по поводу закусок и горячего, Чемоданов был серьезен и сосредоточен – копался в розетке. – Вадим! – она наконец не выдержала. – Ну что ты все «угу» да «угу»! Ты вообще меня слышишь? И снова «угу», которое Катю взбесило. – И да, – сказала она, – с нами на Новый год будет мама! Это вопрос решенный и обжалованию не подлежит! Ты меня слышишь? Наконец Чемоданов повернулся к Кате. – Я тебя слышу, – спокойно ответил он. – Но мы будем вдвоем. В этот Новый год мы будем одни, Катерина. Надеюсь, и ты меня слышишь. А что касается «решенный и обжалованию не подлежит»… Так вот, моя милая. Все решения, касающиеся нас, принимаются вместе. Взбешенная Катя его перебила: – Ах вот как! В общем, полная свобода действий и личности! Никакой дискриминации, никакого сексизма! Ну надо же – вместе! Какая прелесть! А ты не слишком ли много берешь на себя? – Катя задыхалась от злости и гнева. – Ты, Чемоданов, забыл – ты уже не товарищ майор! И из доблестной Российской армии уволился лет восемь назад – я не ошиблась? И я тебе не солдат в казарме: «Сесть, встать!» Я взрослая и самостоятельная женщина! И ты, Чемоданов… – Катя закашлялась. – Водички? – заботливо спросил Чемоданов. – Да пошел ты! – хрипло крикнула она и, схватив куртку и сумку, выскочила за дверь. Только в машине увидела, что выскочила в домашних тапочках. Смешных, теплых войлочных тапках, расшитых божьими коровками. Она завела машину и рванула вперед. Сорвалась, нервы. Конец года, усталость. Утомительная и раздражающая неопределенность. Его мертвецкое, нечеловеческое спокойствие. Она неправа, но признавать это не собиралась. Чемоданов не мальчик, а зрелый мужчина, прошедший через смерть близких, войну и одиночество. Потерявший во многое веру. С ним так нельзя. Но и она не железная. Уж извините. Похоже, надо привыкать к новому статусу – «не в отношениях». Смешно… О Чемоданове деликатная мама не спрашивала, но Катя видела, что очень хотела.