А что можешь ты, моя детка? Печально смотреть, тихо вздыхать и вытирать украдкой слезы? Ты жертвенница, готовая бросить на алтарь собственную жизнь. Тебе надо опекать, оберегать, охранять, лечить и убаюкивать. Но стоит ли таких жертв такой, как я? Нет, моя милая. Губить твою прекрасную душу нельзя, невозможно. Иначе – дорога в ад. А лишний грех мне ни к чему, хватает и так. И еще, Эмми! Не надо биться в закрытую дверь. Ни к чему. Безусловно, каждый случай индивидуален. И все-таки. Потратишься так, что сил ни на что не останется. На саму жизнь не останется! Помни, что есть и другие двери, незапертые. Попробуй открыть их. Бывает, что за незапертой, открытой и доступной есть именно то, что ты ищешь и что тебе необходимо! Все, Эмми. Устал. Завтра я улетаю на море. Правда не в горячо и настоятельно рекомендуемый Крым, а в веселые Гагры. Да, в Гагры! Там мне хорошо. А море есть море. А что до пользительного и сухого крымского климата, так я же не за здоровьем еду – оно уже кончилось, а за удовольствием. Ну все, дорогая, еще напишу. Прости за сумбурность, храбрюсь, а в башке сплошная каша. Привет воздыхателю! И пусть наконец чуть-чуть осмелеет! Не целую и не обнимаю тебя. Извини. Катя вздрогнула от телефонного звонка. Верун. Надо ответить, иначе беда. Верка не успокоится, пока не дозвонится. – Я сплю, Вер, – притворно зевая, ответила Катя. – Ага, прилегла. Какие вещи? Конечно, разобрала. Да никуда не поставила и ничего не расставила! Не успела. Да все нормально, конечно, пристрою! Ой, Вер, давай завтра, а? Нет, не звонил. Все, Вер, отстань. Ну правда, отстань! – И Катя нажала отбой. Верка умела достать. Нет, все понятно, не любопытство – интерес и переживания за подругу. Катя взяла оставшиеся письма и села на диван. Удивилась, что сильно дрожат руки. Просто ходят ходуном. Разволновалась? Так ей и надо – не стоило было начинать! Взяла бы и выкинула, так нет ведь! Сунула нос в чужую жизнь – получи. Кстати, бессонная ночь теперь гарантирована. Странно – письмо никак не подписано. Кто этот загадочный и несчастный, приговоренный к смерти мужчина? Тот самый пижон в заломленной шляпе по имени Гарик или кто-то другой? Похоже, что он. И письма, и фотографии убраны, значит, Эмилия что-то хотела скрыть от мужа Володечки. И у нее была тайна. У тихой, скромной и некрасивой Эмилии был страстный роман, а может быть, просто неразделенная любовь, уже не узнать, можно только строить догадки… Второе письмо было коротким – один полностью исписанный тетрадный лист. На обороте рисунок, шарж – тощий, согнутый крючком мужичок в плавках и шляпе, с папиросой в углу насмешливо усмехающихся губ. Карикатурный Гарик – а здесь сомнений не было – стоял на морском берегу. Надпись на обороте: Гарик Черноморский, собственной персоной! О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх! Кто побывал – тот не забудет никогда! И в воздухе магнолий аромат! Что, кстати, чистая правда! Он, Гарик. Гарик, приговоренный к смерти. Гарик-шутник. Веселый, беззаботный пижон, любитель женщин и выпивки, карточных игр и вкусной еды. На первый взгляд безалаберный и пустой прожигатель жизни, на самом деле – сильный и мужественный человек. Наверняка Эмилия его любила – хорошие девочки любят плохих мальчиков. А что он, этот бонвиван и ловелас, этот сибарит и жуир, чревоугодник и повеса, испытывал к ней? К скромной и тихой домашней девочке Эмми? Уж точно она не была женщиной его мечты. Таких, как он, влечет к другим – ярким, ароматным, сексуальным. Таким же безбашенным и бесшабашным. Что он испытывал к ней – нежность, уважение, жалость? Вряд ли он желал ее, бедную, некрасивую Эмилию. Ну что же, и такие браки бывают: красавец-муж и скромная, тихая, услужливая жена. Жена-тыл, жена-соратник, жена-молчунья, готовая все стерпеть и снести. Но он отказывается от нее. Отказывается, понимая, что точно сломает ей жизнь? Или отказывается по причине болезни? Одно понятно – он относится к ней уважительно и бережно. Ценит ее и переживает за нее. Странные отношения. Но кто там поймет, как оно было… И никого уже нет, и почти ничего уже нет – остались вещи, которые вот-вот разберут чужие люди, а то, что останется, Раиса безжалостно вынесет на помойку, и правильно – куда их девать? Чужие руки будут касаться дорогих Эмилии вещей, пить из ее чашек, заваривать чай в ее чайничке, ступать по ее коврам, читать ее книги. Любоваться ее картинами. И читать ее письма. Участь всех одиноких людей… А если бы у Эмилии были дети? Вполне возможно, что они оставили бы только то, что сочли бы ценным, а все остальное, не разбираясь, выкинули. И никто бы не уронил слезу над старыми фотографиями, записочками, рецептами и письмами. Какая же несправедливость… Катя всхлипнула и постаралась взять себя в руки – еще не хватало расплакаться! И перевернула короткое письмо из города Гагры. Милая моя Эмми! У меня все хорошо и даже прекрасно, поверь, чистая правда. Я живу так, как хочу, и поэтому счастлив. И самое главное – это выбрал я, а не за меня! Гагры прекрасны: море и пальмы, морской прибой и запах цветов, тепло и солнечно – в общем, все, как я люблю. Бытовые условия вполне, меня все устраивает – комната маленькая, но уютная, да и вид за окном умиляет: перед глазами горы, вот и представь. Горы напоминают о том, как мелок человек и как мелки его чаяния и проблемы. Море по-прежнему теплое, но я так накупался за лето, что обхожу его стороной. Ты спрашиваешь, гуляю ли я. Если по правде, не очень. Гуляка – в этом смысле – из меня еще тот, ты знаешь. Распорядок мой примерно таков: встаю поздно, не раньше двенадцати, пью отличный кофе, сваренный хозяйкой-армянкой. Настоящий, смолотый в старой ручной мельнице, Ануш ее из рук не выпускает, дрожит над ней, как над ребенком. Кофе варит в столетней медной, замызганной донельзя джезве. Но вкусней я не пробовал. Что к завтраку? Белый сыр и лаваш. Завидуешь? Я и сам себе завидую, Эмми! Во время завтрака беседуем с Ануш. Вернее, болтает она. Она смешная: то молчит, то вдруг начинает болтать – не остановить. После завтрака иду на променад. Набережная, колоннада, зимний театр, вокзал или замок принца Ольденбургского. Все – красота. Потом иду домой, снова пью кофе и укладываюсь в кровать. Читаю или засыпаю, чаще второе. Ну а вечером в «Гагрипш», да-да, тот самый ресторан! Там собирается вся наша честная компания. Ну а после – да, Эмми, – играем в картишки. Что поделать, это моя жизнь, и я рад, что она почти не изменилась. Скучаю ли я по Москве? Нет, милая, не скучаю. Или стараюсь об этом не думать. Москва для меня сейчас – одно сплошное напоминание о прежней жизни и болезни. О том, от чего я сбежал. Ну да, понимаю, от себя не убежишь. И все-таки смена обстановки и декораций этому очень способствует. Я отвлекаюсь. Пусть на время, но и это помогает. Боюсь, вернее остерегаюсь, ночей, тогда все и начинается. Засыпаю поздно, на рассвете, пока думки и думы не истерзают окончательно. Да, Эмми! Подумал и вот что решил – какой смысл платить за Ордынку? Понятно, что в свою нору я не вернусь, как и не вернусь в Москву. Возникает вопрос – зачем? Зачем платить и делать вид? Пусть выписывают, большое дело! Выписывают и отдают нуждающимся. Я думаю, это разумно. Эмми, милая. Вот, кажется, все, в смысле все новости. Прости, если я тебя напугал. Ты спрашиваешь про зимнее время – не беспокойся, дрова Ануш заготовила, печка работает исправно, в доме не просто тепло – жарко и душно! Денег хватает, не беспокойся. Напиши, как продвигается твоя история с Володечкой. Решился ли он или все размышляет? Бедный Володя, вечный страдалец! Сложное дело – сойтись с той, которую любишь! Как-то трусливо, ей-богу. Не обижайся, ты знаешь, что я хорошо к нему отношусь. Но меня удручает его нерешительность, неспособность принять решение, какой-то мазохизм – так мучать себя, а главное – тебя, Эмми! И да! Ты, я надеюсь, закончила фантазировать? Реальность и только реальность. Прими все как есть. В который раз повторяю – вы с Володей будете прекрасной парой!