То поездки с рокерами на какие-то фестивали, то он рванул в Сибирь на поиски староверов, а раньше, в юности, убегал искать клады, поднимать заброшенные баркасы. Были и золотые прииски, и монгольские степи. Чего только не было! Анна понимала, что в путешествиях этих случались и связи, и даже романы. Убеждала себя, что надо разорвать, послать его к черту. Но как же Маруся? А страх одиночества? И как же ее любовь? Выходит, надо терпеть. Он странный, непонятно, что он учинит в следующую минуту, с ним никогда не будет покоя, он сделал из нее неврастеничку. Причинил ей много боли. Он никогда не сделает ее жизнь стабильной, спокойной и счастливой, однажды он влипнет во что-нибудь ужасное, и закончится все кошмаром, тюрьмой или чем-то еще. Но она снова впускала его в свою жизнь, снова прощала и снова крепко обнимала по ночам. Но однажды терпение кончилось и Анна подала на развод. Муж воспринял это спокойно и с пониманием. Кажется, даже с облегчением. Разлюбил? А может, никогда не любил. Это она любила, а он… Он продолжал делать, что хотел. Разве любовь не самопожертвование? Разве не отречение от старых привычек? Для него – точно нет. Это для нее любовь была жертвоприношением, а для него… Не смешите! Ничего его не изменило, ничего. Ни возраст, ни наличие жены, ни появление ребенка. Кстати, Маруся была с ним как две капли воды. Спустя полгода Анна узнала, что он сошелся с женщиной, которая его везде сопровождала. Вот что ему было нужно – не тихая семейная заводь с ужинами и телевизором, не дочка, и не уют и пироги, которые пекла Анна, – ему нужна была соратница и единомышленница. Похоже, он нашел то, что искал. Первое время после развода она привыкала к тому, что его больше нет в ее жизни. Привыкала мучительно и долго, а когда привыкла – выдохнула, ожила. Ее перестали мучить ночные кошмары и страшные сны, она не вздрагивала от звука открывающегося лифта и телефонных звонков. Привыкла, а потом… Потом вернулся кошмар – Анна бешено ревновала бывшего мужа к его новой подруге и никак не могла смириться, что он никогда не вернется. Иногда он звонил. Пару раз просил вывести дочку в сквер возле дома. Анна, надев темные очки – не дай бог, он увидит ее больные глаза, – выводила Марусю. Девочка отвыкла от него, шарахалась, пугалась, но спустя несколько минут узнавала и, оглядываясь на мать, старалась скрыть радость. Анна сухо кивала и шла к подъезду. Никаких разговоров, совсем никаких, как будто не было прожито шесть трудных лет, как будто вообще ничего не было, ничего – ни хорошего, ни плохого. Обидно было ужасно – ну разве нельзя общаться, как все интеллигентные люди: перезваниваться, интересоваться делами друг друга. Ради дочки, ради самих себя, чтобы просто не было стыдно? И вдруг осенило – ему просто неинтересно! Она ему неинтересна ни как человек, ни как женщина, ни как мать его единственной дочери. Хотя кто знает, действительно ли Маруся единственная – при его-то образе жизни? И снова накрыли тоска, одиночество и страхи. Ее снова предали. Сколько их, этих предателей! У нее нет верных друзей, близких родственников – никого! Маруся болела, денег хронически не хватало, мать присылала из Копенгагена полную ерунду: дешевые синтетические тряпки с распродаж, пластмассовые украшения, китайские игрушки, отчаянно пахнувшие химией, – Анна тут же их выбрасывала. Мать вроде жила неплохо, но деньгами распоряжался ее жадный и вечно бубнящий муж: «Русской жене деньги доверить нельзя, все русские – моты, вы не знаете цену деньгам». Ну и так далее. Мать подробно отчитывалась за чеки из химчистки, аптеки и парикмахерской. За продуктами Йорган ездил сам – не дай бог, жена купит чего-то лишнего. Конфеты и яблоки покупались по счету: в день две конфеты и одно яблоко. – Как ты живешь с ним? – удивлялась Анна. – Привыкла, – отмахивалась мать. – Зато знаю, что завтра не будем голодными, что оплатим квартиру, страховку и все остальное. Здесь по-другому никак. – И добавляла со вздохом: – Ну а вообще, Анька, конечно, противно. Анна все понимала: мать крутилась как могла, но, открывая очередную посылку с дешевой китайской Барби, все равно обижалась – лучше уж ничего, чем такая ерунда. Помогали родители мужа. Но спустя два года свекра, известного ученого, пригласили читать лекции в Брюссельском университете, где они и остались. Анне казалось, что о них просто забыли – ну да, была когда-то у сына жена, ну да, потом появилась девочка, внучка. Но привязанности к Марусе как не было, так и не появилось – откуда? Складывалось впечатление, что однажды за ужином, к слову, они вспоминали об их существовании и высылали какие-то деньги. Анна в отчаянии написала отцу. Ответа ждала долго, а когда он пришел, разрыдалась. В письме были сплошные укоры: дескать, платить должен отец девочки, а не он, немолодой человек, к тому же обремененный семьей и своими заботами. Отец посоветовал Анне отдать дочку в сад и пойти на работу. Письмо было жестким и беспощадным: «Ты, Аня, живешь в Москве, в собственной квартире, тебе дали образование, а все остальное – твои проблемы. И прошу тебя – не надо писать мне про деньги! Здесь тоже не рай, да и мне далеко не двадцать. И кстати! В твоем возрасте пора самой помогать немолодым родителям, как делают все нормальные люди. А не клянчить у отца, жизнь которого тебе давно не интересна». Какой там детский сад – Маруся и дома постоянно болела. Страх и отчаяние – вот что испытывала Анна. Жить не хотелось. Она не справилась с жизнью. Сил не хватило. Но была дочка, и всякое прощание с жизнью отменялось. Помогли таблетки, которыми поделилась Регина, соседка. Анна понимала, что все это неправильно. Неправильно пить чужие, не прописанные врачом таблетки. Неправильно просить деньги, неправильно на кого-то рассчитывать. Неправильно обижаться. Она и вправду взрослая женщина, и есть истории пострашнее. Она здорова, у нее здоровый ребенок. Своя квартира, образование. Ей надо быть сильной и ни на кого не рассчитывать. Но сил как раз не было, а было одно сплошное отчаяние. И одиночество, и куча страхов. Вся жизнь казалась ей неправильной. Все ее поступки – глупыми и непродуманными. Но надо выбираться, вылезать – ради Маруськи. И да, сработал мощнейший материнский инстинкт. Ради самой себя Анна бы вряд ли старалась. Забилась, как бабочка в сачке, и потихоньку поехало – не без помощи старых знакомых устроилась в мелкую газетенку, и газетенка фигня, и работа, ну и, конечно, зарплата. И все же это были деньги. Деньги, на которые можно было купить яблоки, сыр, колбасу, недорогой кофе, новый лифчик и даже новые туфли Маруське. Маруська пошла в детский сад. Сначала бесконечно болела, а потом ничего, попривыкли. Но в новой работе было важное преимущество – почти свободный график. Отсиживать свои часы, греть задницей стул, как шутили в газете, не было надобности. Сделать интервью можно было из дома – главное, найти героя. Газетенка, а вернее ее главный редактор, молодой и амбициозный провинциал, которого ненавидели все сотрудники, страстно мечтал попасть в топы изданий, посвященных главным культурным мероприятиям столицы. Писала газетка обо всем – всех московских мероприятиях, от выставок до театральных и кинопремьер, знаковых и не очень. Анне как раз и достался лакомый кусок – освещать новости книжной жизни. Не сразу, но постепенно пошло. Помогала внешность – на яркую внешность мужчины были падки, ну и диплом МГУ. Она не какая-нибудь приезжая шустрая и наглая девица, а московский дипломированный журналист. И еще всех интриговал ее голос – хрипловатый, завораживающий, с тембром в диапазоне от низкого до высокого. Появление в ее жизни Калеганова было очень вовремя – Анна чувствовала себя готовой к новым отношениям, с усилием поборов почти наркотическую зависимость от бывшего мужа. Она знала, что он жил с женщиной старше себя, женщиной, успешной и известной в окололитературных и издательских кругах. О ней до сих пор вспоминали. В подробности не вникала, подробности – лишние проблемы, а проблем ей хватало своих. Роман с Калегановым она представляла примерно так: встречи один-два раза в неделю, походы в рестораны или на мероприятия, секс – и никаких обязательств. Анна никому не верила. Поначалу так все и было. И кажется, их обоих это устраивало. Но месяцев через восемь они оба заболели – подхватили вирус, и Анна задержалась в квартире Калеганова надолго. Маруся в то время гостила у бабушки в Копенгагене. Совместное проживание им, как ни странно, понравилось. Правда и ссорились они часто. Вернее, цеплялись друг к другу. Еще точнее – цеплялась Анна. Поводов хватало. Например, она высмеивала провинциалов, заполонивших Москву. Пожалуйста – даже в ее препаршивой газетке семьдесят процентов приезжих. – Даже не пятьдесят, а семьдесят, – удивлялась она. – А наш главный? Ну здесь вообще запредел! И Анна начинала чихвостить приезжих – и наглые, и необразованные, и невоспитанные. К тому же презирающие коренных москвичей. Провинциалы были настроены «урвать», «растолкать локтями», «пролезть поверх голов», «пройтись по трупам» и в итоге красиво устроиться. Калеганов вступал с ней в спор, пытаясь доказать, что она неправа и что кроме наглых, невоспитанных и необразованных есть те, кто приносит столице пользу, украшает ее и обогащает. – К тому же – нет, ты мне ответь, – горячился он, раззадоривая ее все больше и больше, – чем вы, москвичи, лучше нас? У вас было больше возможностей и в этом лично ваша заслуга? То есть по праву рождения? А теперь представь – ты родилась в глубинке. Сто, триста, семьсот километров отсюда. Вот ты способная, амбициозная. Образованная и красивая. Ты чувствуешь, понимаешь, ты абсолютно уверена, что можешь больше. Больше, чем может дать тебе твой родной город или поселок. Ты можешь сделать карьеру, заработать деньги, стать известной личностью. У тебя все для этого есть. Все, кроме одного – ты не столичная жительница. Не москвичка и не петербурженка, тебе просто не повезло. И что бы ты делала в этом случае? Нет, ты представь – в родном городе тебе нестерпимо душно, ты никогда не достигнешь здесь ничего, здесь потолок, низкий, такой, как в хрущобах. Ты не сделаешь здесь карьеры, не заработаешь денег, не станешь другим человеком. Здесь все предначертано, расписано заранее, а самое главное – ты ничего не можешь изменить! Ничего. Ну? Твои действия? Ты останешься там, не уедешь и не попробуешь изменить свою жизнь? Ты согласишься на прозябание, на нищету, на одни и те же постылые лица? Ты сложишь лапки и не будешь пытаться? Не уверен. Совсем не уверен! Вот так просто похоронить себя заживо? Смириться и забыть про возможности, даже не попытаться? Не верю! – горячился Калеганов. – И самое главное – ты и не хочешь понимать, что просто тебе повезло. Ты родилась в Москве и все имела по умолчанию, а то, что ты ничего не достигла – так дело в тебе. В тебе, а не в этих нахальных провинциалах! Ты, Анна, не воспользовалась шансом, не ухватила жар-птицу за хвост. Ты ленилась. Ленилась и злилась на нас, приезжих. Все правильно – тебя научили искать виноватого. Ты ненавидишь своего начальника, а я его уважаю. Он стремится. Пытается. Старается. Отдает все силы. И поверь, у него все получится! У него точно, а у тебя – не знаю, прости! А ведь у тебя диплом МГУ и своя квартира. И тебе не надо было ночевать в подворотне и радоваться пирожку с потрохами. Ты москвичка. Но ты на подхвате в паршивой, как сама говоришь, газетенке. А твой начальник, главный редактор, – тупой и наглый провинциал. Калеганов бил по больному. Жестоко. Но и она не отставала, тоже била наотмашь: – Вы считаете себя героями, не устаете повторять замыленные байки про ночевки на вокзалах и душ над раковиной в привокзальном сортире. Вы были готовы на все, вы кичитесь тем, чего достигли, а как вы этого достигли, через какие головы шли, как подставляли и предавали, как выслуживались и прислуживали – ерунда, главное – достижение цели. Вы презираете нас. За что? За то, что мы лучше воспитаны? За то, что не умеем вцепляться в горло? За то, что нас водили по театрам? В этом наша вина? В том, что мы подвинулись, впуская вас? – горячилась она. – Вот ты, например. Почему ты сразу не рассказал всей правды? Ах, родители живут в Италии в своем собственном доме, квартира на Кутузе – это наследство. Ты врал или скрывал правду, ты стеснялся того, что ты провинциал. А еще пытаешься меня убедить, что стесняться вам нечего! И да, зачем тебе такая машина? Для понтов? Чтобы доказать всем и себе в первую очередь? Как же, ты крутой! А если бы не твоя женщина? Ты бы достиг всего этого? Он в долгу не оставался: – Ты неудачница. Ты ненавидишь нас за то, что у нас получается. За то, что мы можем, а вы – нет. В вас не хватает решительности, вы без зубов и работоспособности, но самое главное – вы этим гордитесь! И поверь, даже если бы не она, моя женщина, я все равно бы не ныл и не был на помойке. В общем, баталии кипели не на жизнь, а на смерть. И каждый был по-своему прав. Ночью они мирились. Но оба знали, что утром снова придет отчуждение. Родными людьми они так и не стали. И еще – он очень скучал по Аде. По сильной и мудрой Аде, без которой, как оказалось, было очень непросто. Калеганов ошибся в Анне. Она была совсем не такой, как ему вначале показалось: вечно обиженная, обвиняющая всех в своих несчастьях маленькая девочка, поломанная кукла. А что такого трагического было в ее судьбе? А, сплошные предатели! Умершая бабушка – в чем ее вина? Или разведенные родители? В чем виноваты ее родители? В том, что устроили свою судьбу? И с мужем она развелась по собственному желанию, какие претензии? Она была хмурой, тревожной, вспыльчивой, с постоянными перепадами настроения, с близкими слезами, в любую минуту готовая к конфликту. Она не умела радоваться, и в этом было ее главное отличие от Ады. Ада была яркой, как праздник. Все делала с улыбкой. Скрывала свои проблемы и горести. Ада была сдержанна, со всеми ладила. У Ады имелся характер, она была не только умна – Ада была мудра. Он не ждал от нее подвоха, а вот от Анны… Анна конфликтная, Анна боится людей. Анна всего боится – ошибиться, быть искренней, расслабиться. Она всегда напряжена, всегда подозрительна, ко всему относится с недоверием. Ну да, детские травмы: отец, мать, муж. Ей всегда будет плохо, и с ней всегда будет сложно. Но он успел привязаться к ней, и он устал от одиночества. Любил ли он ее? Кажется, да… Но разве можно в этом сомневаться? Нет, вряд ли. Если бы любил – не сомневался. Так что в сухом остатке? Привычка? Но на привычке жизнь не построишь. И потом эти постоянные конфликты. Она его провоцирует. Зачем? Чтобы он раздражался? Тогда она дура, а зачем ему дура? Нет, надо расставаться. Совместная жизнь у них не получится. Не надо обманываться и, главное, терять время. Ему-то что, он мужчина. А вот ее женское время уходит. Он боялся сказать ей, что хочет расстаться. Боялся ее слез, истерики, скандала. Знаете, человек с неустойчивым настроением… Да и наверняка она привязчива. С такими тяжело расстаться. А он не хочет проблем. Новый год они встречают в пансионате, так захотела Анна. Пансионат – это хорошо, это лучше, чем дома. Там, в пансионате, перед отъездом, второго января, он скажет Анне, что они расстаются. Праздник он ей не испортит, все будет: и праздничный стол в ресторане, и хороший концерт. И украшенный номер, и наряженная елка, и катание на тройке, он его оплатил. И подарок тоже купил. Надо расстаться красиво. В конце концов, ничего плохого Анна ему не сделала. Да и вообще расставаться надо красиво! Калеганов бесил Анну. Чем? Да она и сама вряд ли могла объяснить. Всем своим видом. Самодовольным, уверенным видом, с которым он шел по этой жизни и точно считал себя победителем. Они не подходят друг другу. Ей нужен другой человек, человек ее круга. Ей надо уходить от него, а не раскладывать свои лифчики в его комоде. Снова мимо. И снова одиночество. Все правильно – надо брать из своей песочницы. Он – другой, и она это чувствует. Она снова ошиблась. Да нет, не так: она просто его не любит. Любит – не любит. Любовь – нелюбовь… Сколько же можно? Ей четвертый десяток. Время течет, как вода сквозь пальцы, годы щелкают, как счетчик в такси. Все ее романы были провальными. И брак был провальный. Почему ей так не везет? Ей хочется просто жить. Ей нужен покой и уверенность. Странно и глупо – Дима вполне семейный, нормальный человек, спокойный и рассудительный. Но главное – предсказуемый. Ей есть с чем сравнивать. Он приходит с работы, с удовольствием ужинает, смотрит новости, они разговаривают и строят планы. Да, он нормальный – в отличие от ее бывшего мужа. Но мужа, своего бестолкового, странного, непредсказуемого и неприспособленного к семейной жизни мужа она любила. И что самое страшное – любит сейчас…