Маруся Ольгу обожала. Медсестра приходила к двенадцати, делала массаж и заставляла делать гимнастику. Анне ничего не хотелось. Нет, не так – ей хотелось, чтобы ее никто не трогал. Из комнаты она почти не выходила. Пила и ела тоже там, дремала или читала, сидела на балкончике, смотрела на лес и цветущие кусты. И все время плакала. Да, не повезло. Ужасно не повезло. Но, с другой стороны, она осталась жива. Никто не пострадал. Маруськи с ней не было – ой, даже страшно представить! Да, она очень устала от больниц. Устала от боли. Устала от своей немощи. Устала от помощи посторонних. И просто устала от посторонних. Ей хотелось закрыть дверь на ключ и никому ее не открывать. Даже Маруське. Анне нравился дождь – он барабанил по жестяному подоконнику и крыше, из открытого окна пахло свежестью, а после дождя еще сильнее становились ароматы кустов и травы, и мгновенно засыпалось, и очень сладко спалось. Лучшие часы – дождь, открытое окно, теплое одеяло и сон, сон, сон. Во сне ничего не болело и ни о чем не думалось. Зато болело и думалось потом. Как они будут жить? Как Маруся пойдет в школу? Кто будет приносить им продукты? Кто будет купать Марусю и, кстати, ее, Анну? Сколько времени она проведет на костылях? Как пройдет осенняя операция и опять же, с кем будет Маруся? Неужели мама так и не приедет? Где, наконец, брать деньги и когда она сможет работать? Почти ежедневно Калеганов созванивался с Ольгой Васильевной. На даче все шло своим чередом. Он не приезжал туда, хотя очень хотелось. Просто решил не травмировать Анну и, самое главное, – отвыкать от Маруси. Последнее получалось плохо – по девочке он очень скучал. Когда он впервые увидел Марусю, ему показалось, что сейчас у него остановится сердце. Его молодое, здоровое и тренированное сердце. Или он задохнется, или рухнет и больше не встанет. Маруся была похожа на Дашку. Нет, не так – Маруся была просто копией Дашки, его любимой сестры. Он долго, скрупулезно и тщательно рассматривал фотографии – черно-белые Дашкины и цветные Марусины, – может, ему показалось? Старая травма, непроходящие многолетняя вина и тоска. Нет. Девочки были похожи. Те же светлые тонкие волосы, круглые зеленоватые глаза, вздернутый, в крупных веснушках нос и пухлые, яркие губы. Как такое возможно? Да запросто! Обыкновенный среднерусский тип лица. Он помнил, как вздрагивал, увидев очередную белобрысую девочку, а за одной, идиот, не думая о последствиях, даже пошел. Одумался, когда девчушка забежала в подъезд. Господи, что могут подумать люди и чем может такое закончиться! Представить страшно, и объяснить не получится: обвинят в самом страшном грехе, и он никогда не отмоется! Впредь он был осторожен и за беленькими худенькими девочками больше не бегал. Но Маруся! Калеганов вспомнил, что говорила Анна: девочка – точная копия отца, распространенный скандинавский тип. От Анны, черноволосой и черноглазой, совсем ничего, а все говорят, что гены черноволосых сильнее! – Скандинавский? – улыбнулся он. – Ань, не придумывай. Девочек с такой внешностью полно в российских глубинках. Да, они были чертовски похожи, его Дашка и… его Маруся. Но главное, не то, что он был с ней нежен, как отец с дочерью. Главное было то, что он задумал дать этой девочке то, что не смог дать сестре: нежность, любовь, терпение и материальный достаток, хорошее образование, радостную и спокойную жизнь. Не верящий в бога и прочие силы Калеганов решил, что встреча с Марусей дарована небом, никак иначе. Он дал себе слово отвечать за нее. Кем он станет ей – другом, старшим братом, отцом – какая разница? Просто он будет рядом и станет ее охранять и заботиться о ней. Маруся должна быть счастливой. Анна… Здесь было все непонятно. Всё. Странными были их отношения. Вместе им было не сладко, расстаться сразу после Нового года, как он решил, не вышло, все повернулось иначе. И как быть теперь? Он сделал и будет делать все, что возможно. И еще – глубоко-глубоко, в черном пространстве своей души, он был счастлив, что так получилось. Нет, это не про то несчастье, которое случилось с Анной, – ужасно даже подумать об этом! Это про то, что жизнь повернула так, что он стал необходим Анне и ее дочери. Ведь если бы не эта трагедия, все сложилось бы не лучшим образом. У Анны паршивый характер, она конфликтна и нетерпима. А как быть? Странно расстаться с Анной и настаивать на встречах с Марусей. Стать анонимным спонсором? Анна не дура, тут же все поймет. Сказать правду? Да нет, тоже глупость – он представлял ее ухмылку: «Похожа на твою сестру? То есть ты хочешь за Марусин счет лечить свою застарелую травму?» Он взял себе несколько дальних и длительных командировок: надо уехать, там, в Кратово, все под контролем, беспокоиться не о чем. Командировки отвлекли его, даже спасли. Наступил август, и вскоре предстояло съезжать с дачи. Отступать было некуда, и в одну из суббот Калеганов приехал. Выйдя из машины, Калеганов закрыл глаза. От свежего, после дождя, воздуха кружилась голова. Он взял сумку с гостинцами и открыл калитку. Из глубины участка доносился голос Маруси. У Калеганова забилось сердце. Маруся копошилась под деревом, разговаривая с большой, похожей на настоящего ребенка куклой. – Ешь! – сердито настаивала девочка. – Ешь, тебе говорю! Такой вкусный суп, мама старалась! А ты, непослушное дитя? Все печенья тебе подавай и конфеты! Нахмуренная и раздраженная, она вызвала улыбку. Он стоял поодаль и наслаждался зрелищем. – Маруся, обед! – раздался голос Ольги Васильевны. – Иди, милая, все накрыто! Шлепнув куклу по попе, Маруся положила ее на детский стул и сурово сказала: – Сама виновата! Вот и оставайся голодной! – Отряхнув ладошки, она пошла в сторону дома. Калеганов обернулся и увидел Анну, сидящую на балконе. Небрежно распущенные волосы, халат, поверх халата вязаная шаль. На столике чашка и раскрытая книга. Анна смотрела на лес. Лицо ее было бледным, осунувшимся, печальным. «Не помогла дача, – со вздохом подумал Калеганов. – Маруське пошла на пользу, а ей нет… Ну хоть Маруське». Потом были радостные крики и прыжки девочки, вопросы «а почему тебя так долго не было?». Он оправдывался, бормотал что-то в ответ, гладил по волосам. Маруська пахла травой. Потом, как факир, он с удовольствием доставал подарки: платье Марусе, нарядные туфельки Марусе, школьный ранец Марусе, кукла Марусе. Шарф и духи Ольге Васильевне, которая смущенно и растерянно бормотала слова благодарности. На столе стояли холодный борщ, пирог с мясом, котлеты, сливовый кисель. Как давно он не ел ничего домашнего! И Калеганов понял, как надоели ему рестораны и как он, оказывается, проголодался. Вскоре появилась и Анна – без костылей, с палочкой. Шла ровно, спокойно и медленно. Но гримасы боли на лице не было. Выходит, все не зря: дача, медсестра, процедуры. Калеганов облегченно выдохнул: да, не зря. Анна кивнула и села за стол. Он поймал тревожный взгляд девочки и обеспокоенный – Ольги Васильевны. Все ясно. Анна равнодушна, холодна, и его приезд ей безразличен. Она сосредоточена на своей болезни, а все остальное ее не волнует. Наверное, это нормально. Обед прошел молча – молчала, уткнувшись в тарелку, Анна, молчала, изредка кидая расстроенные взгляды на каждого из сидящих, и Ольга Васильевна, молчала Маруся, переводя взгляд с матери на Калеганова. Молчал и Калеганов: а что тут скажешь? Разговор завела Анна. – Дима, – сухо сказала она, – спасибо за подарки, но это уже чересчур. Ей-богу, не надо. И ранец не надо – Маруся пойдет в школу в следующем году. Я так решила. – И она бросила вызывающий взгляд на Калеганова. – И да, через три дня мы уезжаем в Москву. Нас отвезут, волноваться не стоит. Еще раз спасибо за все. – Анна встала и медленно, чуть прихрамывая, пошла к себе. Ольга Васильевна принялась суетливо убирать со стола. На Калеганова она не смотрела. Маруся закрыла лицо ладошками и заплакала. Калеганов подошел к ней и погладил по волосам, коротко чмокнул в макушку и быстро вышел из комнаты. Сердце билось как ошалелое. Но у машины он вспомнил, что не попрощался с Ольгой, и вернулся в дом. Смущены были оба, обоим было неловко. – Не расстраивайтесь, Дмитрий Николаевич! – отведя взгляд, сказала Ольга Васильевна. – Все как-нибудь да наладится… Он молча кивнул. «Вот и все, – садясь в машину, усмехнулся Калеганов. – Финита ля… трагедия. Ну и ладно, переживем. И не такое переживали. Понятно, что это, скорее всего, последняя встреча с Марусей и Анной. Ну почему так подло устроена жизнь? Сначала Ада, а вот теперь Анна… Анна отбирает у меня Марусю». Анна поймала себя на мысли, что отвыкла от дома. Сначала больница, потом санаторий, ну а потом дача. Квартира была запущенной, нежилой: тяжелый запах, толстенный слой пыли, липкий пол и мутные оконные стекла. Анне хотелось реветь. Беспомощность – что может быть ужаснее? А беспомощность в ее возрасте – особенно. Маруся же носилась по квартире и беспорядка не замечала. Глаза ее горели возбуждением и радостью – еще бы, соскучилась по своим старым игрушкам. Она баюкала ободранную, со свалявшимися белыми волосами и запавшим глазом куклу Таню, обещая приготовить ей обед и постирать грязное платье. Найдя очередную позабытую игрушку, Маруська мчалась к матери и хвасталась находкой. Анна выдавливала из себя улыбку, гладила дочку по голове и мечтала об одном – уйти в свою комнату, а уж потом нареветься. Может, зря она разорвала отношения с Калегановым? Анна была уверена – любой из ее малочисленных знакомых покрутил бы пальцем у виска и назвал ее чокнутой. Одинокая, располневшая и нищая мать-одиночка бросается богатым, заботливым, непьющим и щедрым ухажером, вы такое видали? Определенно у этой Анны не все дома! А девочка? Как ее любовник относился к девочке? Да родные отцы так не относятся! Чистая правда – Анна сама бы могла это подтвердить! С тяжелым вздохом она поднялась со стула. Нога и спина болели – врач говорил, что сидеть ей показано как можно меньше, а вот стоять и ходить – ради бога. Вот только ходить и стоять не хотелось. Анна открыла холодильник. Ну да, а что она, собственно, ожидала увидеть? Хорошо, что нашлась закрытая банка сгущенки и остатки манной крупы, будет сладкая каша Марусе. Но от каши Маруся отказалась – еще бы, за лето разбаловалась на Ольгиных деликатесах. Наконец, поддавшись на уговоры матери и уныло поклевав кашу, Маруся отправилась спать. Анна укрыла ее одеялом. – Мама, сделай уютненько, – попросила Маруся. Уютненько – это коконом, подоткнув одеяло под ноги, руки и туловище. Маруся лежала, как спеленутый младенец, Анна поцеловала девочку и, пожелав спокойной ночи, направилась к двери. – Мам! – окликнула ее Маруся. – А когда к нам придет Дима? – Спи, – дернулась Анна. – Спи, Маруся, уже половина одиннадцатого! Маруся горько вздохнула. «Ну все, ты свободна, – усмехнулась Анна, оказавшись в одиночестве. – Реви, сколько хочешь. Хоть уревись. Только толку?» Хотелось есть, но есть было нечего.