Завтра надо идти в магазин. Вернее – ползти. В шаговой доступности только замшелая «Пятерочка», а в ней дешевые колбаса и сыр непонятного происхождения. А еще нужны крупы, молоко и овощи. Как ей все это тащить? Помощница из Маруськи не ах… Сообразила, что можно оформить доставку. Повеселела, выпила чаю с каменной мармеладкой, но реветь расхотелось. Проживу! Я всю жизнь одна. И всю жизнь никому не нужна. Если только Марусе. Жили ведь раньше? Ну вот. Значит, будем жить дальше. В кровати, от которой она давно отвыкла, было тесновато, непривычно, но хорошо. Ну и вообще – какое счастье ни от кого не зависеть и быть у себя дома, правда? Сама спросила, сама и кивнула – конечно, правда. Учились жить в новых реалиях. Маруся изо всех сил старалась помочь – неумело мыла пол, возюкая мокрой тряпкой и размазывая грязь. Убирала у себя в комнате, училась чистить картошку – в общем, не девочка, а сплошное счастье. Анна пыталась что-то делать на кухне, но через полчаса уставала и мечтала об одном – лечь и пристроить больную ногу. Как-то позвонила матери. Та удивилась: – Ты дома? А почему не у своего кавалера? Анна холодно ответила, что с кавалером рассталась: – Как? Очень просто! Как люди расстаются? Как ты рассталась с отцом? Ну и пошло-поехало… Впрочем, все ожидаемо: – Анна, что ты себе думаешь? Кем ты себя возомнила? Ты инвалидка с ребенком на руках, нищая и бесперспективная! Ты что думаешь, я сейчас прискачу и все руками разведу? Нет, милая! Так не будет! У меня своя жизнь, и из-за того, что моя дочь идиотка, рушить ее не в моих планах! Только такая недальновидная женщина, как ты, могла разойтись с приличным мужиком! Любого надо было терпеть, понимаешь, любого! А ты? И в кого ты такая неразумная? Анна молчала. Прослушав материну тираду, спокойно ответила: – Не беспокойся, мама. Другого я и не ожидала. Хотя, – усмехнулась она, – про «не беспокойся» это не про тебя, верно? Ты ведь и не беспокоишься? И да, мам! Не звони, ладно? Как? Да очень просто – не звони и все, что может быть проще? Под возмущенные слова матери Анна нажала отбой. Всех разогнала. Никого не осталось. А, еще отец, но можно не пробовать, результат известен заранее. В середине октября позвонили из больницы и назначили день операции. Что чувствовала Анна? Полное отчаяние, и никак иначе. С кем оставить Марусю? Как они справятся после больницы? Ну и вечный вопрос – где взять деньги? Промелькнула мысль позвонить Калеганову. Ну нет, точно не это. Как подумала – бросило в дрожь. Позвонила отцу. Тот выслушал без комментариев и, когда Анна замолчала, со вздохом сказал: – Боже мой, ты уже взрослая женщина, Аня! Я долго ждал, пока ты повзрослеешь. Ждал и надеялся. Но, видимо, зря. Такие, как ты, никогда не взрослеют. У тебя вечные, нескончаемые проблемы. Такие, как ты, не живут сами и не дают жить другим. Таких, как ты, никогда ничего не устраивает, и они во всем обвиняют других. Ты не умеешь радоваться и воспринимаешь жизнь как тяжелое бремя. И проблемы тебя, Аня, находят сами. Кого мне жаль в этой ситуации – так это твою дочь. – И, заметь, твою внучку, – не выдержала Анна. – Ты хочешь сказать, что это я виновата в аварии? А может, я специально все это устроила, чтобы стать обузой родственникам? Если бы ты знал, – Анна расплакалась, – как невыносимо просить и как тяжело к вам обращаться! Анна нажала отбой, продолжать разговор было бессмысленно. «Ну что, получила? А то ты не знала, чем это закончится!» – Она легла на диван и отвернулась к стене. Разболелась нога, и онемела рука. А может, взять и прекратить все одним махом? Ну уж нет! А что будет с Марусей? Ее дочь никому не нужна. Значит, детдом? А перенесенные муки и боль? А операции? А то, что она поднялась и ходит без палочки? Ну уж нет! Уйти из жизни из-за этих? Такого не будет! У нее есть Маруся. И у них все наладится. За неделю до операции, когда еще ничего не было решено и выход не был найден, позвонила Ольга Васильевна. Анна ей очень обрадовалась. Поохав, Ольга Васильевна предложила приехать. Встретились как родственники, как самые близкие люди. Ольга была в своем репертуаре – из сумки на колесах вынимала коробки, коробочки и контейнеры. Маруськины любимые куриные котлетки, тушеная капуста, пирожки с мясом, пирожки с повидлом. Зеленые щи в двухлитровой банке, малосольные огурчики, картофельная запеканка, яблочный пирог с антоновкой – запах стоял на всю квартиру. Маруська хватала то котлетку, то пирожок, висла на Ольгиной шее, лезла целоваться и без конца говорила, как по ней соскучилась. Потом пили кофе и разговаривали. Анна изо всех сил старалась скрыть свое настроение, но от мудрой и прозорливой Ольги скрыть не получилось. Рассказала. Слушая ее, Ольга молчала. Потом встала из-за стола, вымыла чашки и снова села напротив застывшей Анны. – Значит, так, девочка, – спокойно сказала она. – Марусю, если ты не возражаешь, я заберу к себе. Надеюсь, ты мне доверяешь и волноваться не будешь. Подмосковье, свежий воздух, лес и все остальное. Ты знаешь, мы ладим. Пару раз приедем тебя навестить. Часто не обещаю – дорога. Но чтобы ты увидела дочку и была спокойна, приедем. И последнее, по поводу денег. За Марусю денег я не возьму, это не обсуждается. А когда выпишешься – деньги я тебе дам. Немного, но дам, мы, Анюта, из того поколения, которое привыкло откладывать – на черный день, помнишь? Вот и я подкопила немного. На первое время вам хватит. А потом, когда все у тебя наладится, пойдешь работать и отдашь. Торопить не буду, мне они ни к чему, так сказать, нетронутый фонд, на всякий пожарный, – улыбнулась Ольга Васильевна. – И да, Аня! Все будет нормально! Ты меня слышишь? У всех бывают такие периоды, ты мне поверь! Думаешь, у меня не было? Ой, девочка! Такое было… Вот думала – разбегусь и с обрыва в речку. Ей-богу! А потом решила – да черта с два вы меня сломаете! У меня сын, и ради него я все выдержу. Да и моя жизнь чего-то да стоит. Выстояла, Аня. Пережила. И знаешь, – Ольга задумалась, – стала по-другому смотреть на всю эту жизнь… Вообще по-другому. Понимать стала, что важно, а что так, ерунда. Анна расплакалась. – Ольга Васильевна, – вдруг спросила она, – а зачем вам вообще это надо? Ну мы с Марусей? Все эти хлопоты? Риски с деньгами? А вдруг не отдам? Ольга улыбнулась: – Не отдашь – значит, не отдашь. Тоже мне горе. Помру – похоронят, здесь, на земле, не оставят. Сын, сестра, государство – лично мне без разницы. А зачем надо? Странный, Анюта, вопрос. – Ольга Васильевна помолчала. – Люди мы или нет? Или я Библию зря читаю? И в храм хожу зря? И верую тоже зря? И как мне потом жить, если я мимо пройду и все забуду? Да и не чужие мы с тобой, Аня, бок о бок три месяца прожили! А Марусю я полюбила как внучку. Такая славная девочка! И все, Анют, все! Давай на этом закончим! Ну, мне пора собираться – дорога не близкая, пока доберусь… А накануне за Марусей приеду. И ей-богу, хватит спасибкать! Вот так. И вправду – бог закрывает дверь, но приоткрывает окно. Анна не хотела спрашивать про Калеганова, слово себе давала, и все же не выдержала, спросила. – С Дмитрием Николаевичем? – удивилась Ольга – Нет, не видались. Мы не друзья, Анечка, и даже не приятели. Он меня нанял, работа закончилась, мы расстались. Разумеется, по-хорошему. Он приличный человек. Ну, в общем, дай ему бог. Ольга умная – никаких вопросов, никаких предположений, никакого осуждения. Она не из тех, кто полезет в душу, ох, как же она отличается от Аниной матери! Вот все и решилось… И безо всех обошлись. Без тех, кто для нее больше не существует. Так уж вышло, и, кажется, тут Анна не виновата. Операция прошла без осложнений, и уже через два дня ее подняли и заставили ходить. Анна плакала от боли, но сражалась как могла. Ей надо выстоять, надеяться не на кого, у нее дочка. Она должна, обязана быть бойцом и борцом. Пару раз приезжали Ольга с Марусей. Маруська счастливая, рот до ушей, в хвостиках новые ленты, на руке новый браслетик и, главное, новое платье – шотландка, красное с черным, кружевной воротничок и бархатный черный бантик. Не платье – чудо. Откуда? Тетя Оля подарила! Красивое, да, мам? А браслетик? Мам, тебе нравится? Анна вспомнила, какие подарки единственной внучке привозила родная бабушка. Вспомнила и заплакала от обиды. Мать называла ее злопамятной. Может, и так, но это не забывается. Например, резиновые сапоги. Красивые, блестящие, ярко-желтые, с Микки-Маусом. Чудесные сапожки! Правда, на одну ногу, мать сказала, что не заметила. «Врет, – подумала Анна, – на распродаже схватила, за пару копеек. Думала, сойдет». Или вот варежки. Тоже красивые, ярко-красные, с вывязанным белым медведем. Глаз не оторвать! Если бы не дырка. Та же распродажа за те же две копейки. И остальные подарки из секонд-хенда: ношеное платье, старые джинсы. Мать никогда не была щедрой, а тут совсем спятила. Анна собрала все в мешок и снесла на помойку. Мать страшно обиделась: – В твоем положении не выпендриваются! Тоже мне, две принцессы! Всю жизнь они разговаривали на разных языках и никогда не понимали друг друга. Маруська трещала без умолку – они с тетей Олей ездили в зоопарк. – А там слон, мам! И он накакал! Такую гору, мам! Ты видела, как слоны какают? Смеялись до слез, а Маруська продолжала: в кино были, на мультиках, а завтра у них цирк! И блинчиков с вареньем она съела столько, «что ты, мам, не представляешь»! – Ну вот скажи, угадай, сколько? А вот и нет, – торжествовала Маруська, – не пять, а семь! Не веришь? Спроси у тети Оли! А на обед две котлеты! Да, целых две, да еще и с пюре! Опять не веришь? Тетя Оля! Ну скажи ей, скажи! Анна ела домашние сырники и глотала слезы. Через три дня ее выписывают. Она уверила Ольгу, что доберется сама – такси шеренгой стоят у ворот, водители помогают, короче, все отлажено и встречать ее точно не надо. Договорились, что Марусю Ольга привезет через два дня после выписки: «Тебе, Аня, надо прийти в себя». Анна не спорила. В квартире был полный порядок. В холодильнике стояла еда. В кастрюльке куриный бульон, в миске котлеты, на столе красовалась оранжевая хурма – любимый фрукт. Наверняка про хурму сказала Маруся. Анна легла в чистую постель и блаженно закрыла глаза. Ну вот, и это они пережили и справились. Дай бог здоровья Ольге Васильевне! Ничего, вылезем. Ольга права, бывали времена и похуже. Главное не раскисать и не впадать в жалость к себе, а все остальное приложится. Через два дня Ольга Васильевна привезла Марусю, и началась привычная жизнь. Зарядка по расписанию, прогулка на балконе, заказ продуктов по телефону, книги и фильмы, легкая готовка не без помощи дочки, вечерние «потрепушки» про все на свете. Раз в две недели приезжала Ольга Васильевна, помогала по хозяйству, ходила с Марусей гулять. Ездили в Кремль, смотрели Царь-пушку и Царь-колокол, заходили во вредный «Макдоналдс», который, как и все дети, Маруся любила неистово. Пару раз Ольга Васильевна так уставала, что соглашалась остаться на ночь. В один из таких вечеров она и рассказала Анне про свою жизнь. А жизнь эта была не то что легкой, а такой, что сжималось и плакало сердце. Анна и представить себе не могла, сколько горя, проблем и забот выпало этой худенькой, хрупкой и слабой с виду женщине. Сколько испытаний свалилось на нее, сколько предательств. Но больше всего поразило, что Ольга не озлобилась, не закостенела в своих несчастьях, а совсем наоборот – закалилась, окрепла и стала еще добрее и милосерднее. Все в ее жизни было – и ранняя смерть матери, и растерянность и отчаяние отца, и злая «книжная» мачеха, и три младшие сестры. И детский дом, и полуголодное детство. А дальше замужество, вроде удачное: муж-трезвенник, сын, своя квартира – пусть в Подмосковье, пусть маленькая, но своя. Копили на машину, поставили на выделенном участке избушку, развели огород. Как могли, выживали, не жаловались, любили друг друга, растили сына. А потом все посыпалось – застала мужа с другой. Да с кем – с родной сестрой! Глазам не поверила – как такое возможно? Ведь она, Ольга, тянула двух младших сестер, изо всех сил тянула, выучила, дала профессию, выпустила в жизнь. А тут это… Как она могла? Любое предательство не пережить, а уж такое… Муж и сестра просили прощения. Не смогла. Не смогла с этим жить. Развелась, мужа выгнала, с сестрой порвала.