Десертные тарелки, шесть штук, Венгрия, Херенд, красота! Две чуть треснуты, четыре в порядке. Фруктовые ножи, мельхиор, костяные ручки, четыре штуки, Германия. Фарфоровая дама с зонтом и собачкой, Чехия. Фарфоровая сухарница «Виллерой и Бох», с ума сойти, и без изъянов! Фигурка мужчины, разговаривающего по телефону, – тонкий, с переплетенными ногами в узких брючках пижон. Узкий пиджачок, котелок лежит на столике с телефоном. На лице с тонкими усиками сладенькая улыбка, скорее всего, воркует с дамой. Изогнулся, как вопросительный знак, явный франт. На клейме – Франция, Севр. У Кати дрожали руки: «Верка, тетя Юлечка! А я еще сомневалась!» Перебрав посуду и фарфор, Катя осторожно рассматривала вещи. Узбекское сюзане, яркое, сочное, жизнеутверждающее. Красота невозможная – его бы она повесила на стену. Шелковый шарф, нежно-палевый, в центре разноцветная птица Сирин, по бокам цветные, в тон сказочной птице, длинные кисти. Нежный шарф на покатые плечи. Шарф пах старым шкафом и пылью – похоже, его давно не носили. Чистый шелк, ручная работа, в этом нет никаких сомнений, китайцы другого не делали. Пещера Али-Бабы! В такую удачу было сложно поверить. Следом отыскалось необыкновенное французское бюро с инкрустацией, которому требовалась реставрация, но это уже пустяки. С давних времен, когда Катя подрабатывала в антикварном на Арбате, у нее остался дружок-реставратор, мужик сильно пьющий, но таланта необычайного – какие вещи вытаскивал этот Коля, уму непостижимо! А ведь казалось, что тем вещам оставалась только помойка. Дальше была потертая горжетка из черной лисы с дивной кружевной подкладкой, и атласная грация на шнурках с вышивкой, и накидка с черным стеклярусом, и шесть настенных мейсеновских тарелок, и латунные рамочки для фотографий, и два старых бархатных, с медными застежками альбома. У Кати кружилась голова. А если наследница передумает и не отдаст? Или хватится, сообразит – она, кажется, из сообразительных – и заломит бешеную цену? Она принялась за книги. Здесь был клондайк. Довоенные издания русских классиков, Тургенев, Гончаров, Гоголь. Миниатюрное издание Пушкина, сказки, иллюстрированные Билибиным. Несколько книг на французском, начало двадцатого века. Английская книга девятнадцатого века по рукоделию, вышиванию и плетению кружев на коклюшках. Поваренная книга из довоенной Польши. Пирожные по рецептам французских кондитеров. И напоследок – набор старинных рождественских открыток! Огромный пакет старинных открыток! Какое-то чудо. Старые открытки Катя обожала и даже когда-то собирала. Сердце билось, как бешеное, лоб стал влажным от пота. Она в изнеможении опустилась на стул. Все, сил больше нет. Достаточно. Теперь надо разговаривать с рыжей теткой, а это будет самое сложное. Сложное и противное. Понятно, что та ни в чем не разбирается, но от этого еще хуже и еще сложнее! Такие всегда думают, что их хотят обмануть. Хитрые москвичи непременно захотят облапошить бедную провинциалку. От волнения пересохло в горле, и Катя пошла на кухню. – Вот это глянь! – Тетка вовсю шуровала на кухне, перебирая кухонную утварь. На подоконнике стояли восхитительные медные горшки и азиатские кружки и кувшины. Катя видела что-то подобное в Музее Востока. Азербайджан, восемнадцатый век. А может, и семнадцатый. – Заберешь? – с надеждой спросила рыжая. – Или выкину, куда мне такое старье и такая тяжесть? – Заберу, – тихо кивнула Катя, не веря, что это будет ее. Улов рыжей был довольно жалким – пара старых чугунных сковородок и три небольшие кастрюльки – видимо, Эмилия была не из кулинарок. Кухонька была маленькой и не очень уютной: сатиновые цветастые шторки, старый буфетик, плита, древний пузатый ЗИЛ и пластиковый рабочий стол. А вот стол обеденный был настоящим, дубовым. Небольшой, овальный, он располагался у окна, за которым открывался чудесный вид на Воробьевы горы. Да, сидеть за таким столом, пить чай и смотреть в окошко – лучшего пейзажа и не придумаешь! – Извините, – хриплым от волнения голосом сказала Катя, – а можно попить? – Чаю хочешь? – неожиданно смилостивилась рыжая. Катя кивнула. С наследницей надо поаккуратнее, тетка, кажется, непредсказуемая. Но рыжая, как ни странно, была вполне мила – и чай подала, и печенье, и даже расщедрилась на остатки вафельного торта. Катя почувствовала, что проголодалась. Она была из тех, кто в волнении или в стрессе тут же начинал есть. Рыжая села напротив. – Ну и чего? – со вздохом спросила она. – Нашла интересное? Катя кивнула. – Ну и ладно. Ты чайку-то попей, а потом разберемся. Устала я, – вдруг сказала она, – от Москвы вашей устала, от квартиры этой, от бумаг, от хламья Милькиного. От всего! Живу без передыху, понимаешь? Катя кивнула. – Вообще без передыху, – продолжала жаловаться наследница. – Дома как? Внуки – раз! Скотина – два! Огород – три! А мне, между прочим, не двадцать! Мне, между прочим, семьдесят три! – Да что вы! – Катя сделала вид, что сильно удивилась. – А вам не дашь! Вы стройная, моложавая! – Ну и не давай, – не поддавшись на комплимент, буркнула рыжая, – мне и не надо. На пенсии я, а до пенсии сорок лет за прилавком! А ты знаешь, что такое сорок лет за прилавком? Катя осторожно покачала головой, всем видом стараясь показать искреннюю заинтересованность. – А-а! – махнув рукой, протянула наследница. – Врагу не пожелаешь! Товар прими, товар перетаскай – сама, потому что грузчик пьяный в подсобке валяется. Разложи, рассортируй. Всем все надо, а хорошего с гулькин нос! А родни полдеревни! И все обижаются – родня в магазине работает, а ничего путного не дает! Все враги, понимаешь? Смотрят косо – а как же, небось все себе тащит! А что я таскала? Кило шоколадных конфет? Вареную колбасу, масло сливочное? Иду после работы с сумкой – ага, Райка опять натырила! Своим ничего, все себе! Плетусь еле живая, а взгляды, как пулемет. Пока до хаты дойду – совсем сил не остается. Как расстреляли. А дома что? Куры, индюшки, накормить их, потом корова – помыть, подоить, молоко разлить и убрать в погреб, вниз по лестнице, а ноги уже не идут. Ужин там, дети. Муж выпимший. Неплохой вроде мужик, хоть и пьющий. Но безрукий. А знаешь, что такое в селе и безрукий? Знаешь, как с таким жить? Я все сама – прибить, приколотить, поменять, заменить. Забор сама правлю, потом сын вырос, стал помогать. Все село надо мной потешается – у Райки муж рукожопый! А что, чистая правда. Уж какой достался, зато руки ни разу не поднял. А другие бабы всю жизнь с синяками. Детей вырастила. Только выдохнула – внуки пошли. А сил не осталось. Совсем не осталось, понимаешь? А заботы все те же, еще и прибавилось. Сын в город подался и правильно сделал – в селе жизнь тяжелая. С женой промахнулся – дурная баба, скандальная, терпеть ее не могу. Ну и она к нам ни ногой, внучат от сына не вижу. Дочь вышла замуж, родила, а муж в Россию подался, на заработки. А там бабу нашел, ну и бросил мою. С двумя детьми бросил! Дочка иссохла, смотреть страшно. Мужик мой болеет, почти не встает. И опять все на мне. Вот подумала тут – а я ведь вообще не жила! Ни в молодости, ни бабой. Все пенсии ждала, думала – выдохну наконец! Ага, как же, выдохнула! Ой! – вдруг вскрикнула тетка. – А мы ж так и не познакомились! Я тетя Рая, Раиса Васильна! А ты ж Катя, да? Катя кивнула. И вдруг вместо раздраженной, даже злобной, простецкой тетки она увидела немолодую, усталую и несчастливую женщину, которая всю жизнь все тянула на своем горбу. И счастливицей, на которую свалилось неожиданное богатство, Раиса не выглядела. А может, она не умела быть счастливой? – Есть хочешь? – неожиданно спросила Раиса. Катя растерялась. Вспомнила, что не обедала, – работы было навалом. Только кофе хлестала, чтобы голод забить. Она поняла, что очень хочет есть. Сглотнув слюну, Катя кивнула: – Ага. Обрадованная, Раиса бросилась к холодильнику. – Что у нас тут? – бормотала она, заглядывая в чрево старика-ЗИЛа. – Так, перчики, ага! Супчик куриный. Котлетки. Правда, вчерашние. Макарончики сваренные, рожки. Кать! – обернулась она. – Ты чего будешь? Катя заверила, что ее устроит все что угодно, любой бутерброд. – Еще чего! – обиделась Раиса. – Бутерброд! Это вы тут привыкли на бутербродах! А мы без горячего никуда! Давай перчики, а? Свеженькие, с утра накрутила! И через несколько минут перед Катей стояла тарелка с дымящимися, невозможно аппетитными перцами. Какой от них шел аромат! Катя сто лет не ела фаршированные перцы. Мама готовила просто и без затей, а бабушкину стряпню она плохо помнила. Положив в рот первую ложку, Катя застыла от восхищения. – Вкусно? – обрадовалась Раиса. – Это ж наше, молдавское. – Вы для себя готовите? – утолив первый голод, спросила Катя. – Не лень? – Так привыкла. Для меня это плевое дело, а к сухомятке мы не приучены. В шесть встала, в полвосьмого готово. Тебе правда нравится? Еще бы не нравилось! Восхитительно вкусно. Катя смаковала, а Раиса сидела напротив и продолжала говорить: – Наши с Милькой матери были москвичками. Родные сестры, тетя Лена, Милькина мать, и моя, Варвара, в честь бабки. Только тетка оказалась умной, замуж вышла за латыша, Милькиного папашу. Рейнард – тот был большой интеллигент, куда там! Пиджак в клеточку, платочек в кармашке. Люди на него оборачивались. Из Риги он, из хорошей семьи. А моя мать – э-эх, дурочка! С отцом моим в Ленинграде на каникулах познакомилась. Поехала с подружкой и познакомились. Папа мой из Бельцов, слышала? Красивый был, высокий, плечистый, косая сажень. Волос черный, курчавый. Усы смоляные. А глаза синие. Ну и пропала девочка Варя. Короче, письма начались, объяснения. Папаша мой писал, что жить без нее не может. В гости звал. Ну она и поехала. Наврала родителям, что с однокурсниками едет на экскурсию в Кишинев, а поехала одна. Смелая была, отчаянная. Наврала, а сама в Бельцы. Ну там все и сладилось.