Я кивнула. Дима несколько раз постучал в дверь, я услышала глухое да, а после Волков сразу же исчез в палате Котовского, закрыв за собой дверь. Я села на банкетку, и вгляделась в синее небо за окном — день начинал уставать, томился, небо думало о вечере, а я вдруг подумала об усталости. Спина разболелась, излишний свет ламп в коридоре стал раздражать. Я сжала в руках картонный стаканчик с капучино и сделала глоток — горячий и с корицей. Ещё один плюс этой больницы — кофе в буфете здесь продавали бесподобно вкусный, хоть и стоил он совсем недешево. Не помню, сколько именно времени я провела сидя на банкетке возле двери. Изредка мимо меня проходил мед персонал, ещё реже — пациенты. Наконец-то, дверь палаты открылась, и в коридор вышел Волков. — Варь… — посмотрел он на меня несколько задумчиво. — Ну, ты как? Готова? — Да, — ответила я бодро. Встала с банкетки, сунула недопитый кофе Диме в руку. — Ну, давай, — целуя меня в лоб, сказал Волков. — Он тебя ждет. Я вошла в палату, и мне в глаза сразу ударил яркий свет заходящего солнца. Палата была чистой и просторной, светлой, может быть, не такой уютной, какая была у меня, но точно классом повыше. Егор Котовский лежал на кушетке возле медицинского оборудования. Следы от бесконечных катетеров на его руке оставили синяки. Сам он сильно похудел, выглядел, конечно, совсем не таким холеным и прихорошенным, каким мы все привыкли его видеть. Но как бы то ни было — он все равно был красив, и с этим бы никто не поспорил. — Здравствуй, Варя, — сказал он тихо, разглядывая меня во все глаза. Сейчас они казались огромными на его исхудалом лице. — Привет, Егор, — только и смогла сказать я. Мне было тяжело на него смотреть. Не знаю почему. Сначала вспоминалось всё то, что я пережила, что пережили девчонки, потом то, что творилось в доме. Никак не могла собраться и взять себя в руки — как-то эмоции бушевали до от гнева до самой жалостливой слезливости и даже благодарности. Я опустила лицо и подышала. Кажется, Котовский понял, что я не очень. — Хочешь воды? — спросил он, слабым движением указывая на кулер. Я кивнула. Не поднимая взгляда, прошла к кулеру, взяла пластиковый стаканчик и почти до самых краев наполнила его водой. Самой холодной, прямо-таки ледяной. Выпила все залпом, и сразу отправила стаканчик в мусор. Полегчало. Я выдохнула… Егор слегка засуетился, наблюдая за мной. — Варя, — тихо произнес он, глядя на меня. Он чуть приподнялся с подушек, явно волнуясь. — Лежи, лежи, — тут же обеспокоилась я, подошла ближе и поправила ему подушки, чтобы ему было удобнее сидеть. — Я в порядке, ты не думай… Всё хорошо. Не знаю, что именно мне напоминала вся эта ситуация. Это было, вроде, и как-то нелепо с одной стороны, а с другой — наоборот. Наоборот. Так должно было всё случится. Это словно бы какая-то картина с сюжетом, паззл. Он начался тогда, давно, два года назад, а теперь последний кусочек вставал на место. — Спасибо, — поблагодарил Егор, не спуская с меня взгляда. Я же, напротив, никак не мгла решиться на него посмотреть. Села в кресло возле кушетки, долго расправляла складки на юбке, не поднимая глаз. — Красивое кольцо, — заметил Котовский. Я подняла на него взгляд. Он улыбался одними уголками губ. — У Волкова есть вкус. Я не сдержала улыбки. — Да, верно, — ответила я. — Правда, он признался, что долго не мог сделать выбор. — Варя. — Голос Егора изменился. Я смотрела на него, и видела, что в его зеленых глазах томится скорбь. Такая тяжелая, настоящая, выдержанная. Скорбь, сожаление, неясная, такая глубокая печаль. — Прежде всего, я должен просить тебя о прощении… Я даже не знаю как. Но… Представляю, что ты мне сейчас можешь сказать про девочек… Оксану, Любу, других… Тех, кто были в СПА. Ведь они тоже заслуживают этого извинения. Но я раскаялся о них, настолько, насколько мог ещё до того, как всё закончилось с этим борделем на Новослободской… Мне нужны были деньги. Много денег. И я шел на это, давя себе на горло. Я был болен. И сейчас болен. Но это я говорю о прощении для меня от них, а о тебе, Варя… О тебе другой разговор. Вам всем досталось от меня через него. Но тебе — больше всех. Я чуть не убил тебя. — Он чуть не убил меня, — прошептала я, опуская ресницы. — Не ты. Губы задрожали, и слезный ком уже сдавил горло. Котовский помолчал. Он отвернулся. Теперь мне хорошо был виден его профиль — зеленые глаза, аккуратный ровный нос, красивые губы. Он некоторое время смотрел куда-то в одну точку на своих руках, затем перевел взгляд на окно — черные ветви, уже покрытые инеем, редкие листья, изморозь, почти зимняя, остывшая просинь неба. В этой больничной одежде. Егор выглядел как-то жалко, по-детски, может быть, даже инфантильно. Этот его образ пробивал меня на сострадание. Эмоциональный вихрь сводил меня с ума, и я никак не могла не дать волю слезам. Достав платок из кармана, я тихонько утирала им град слёз. Гормоны играли во всю, надо сказать, а тут — дай разгуляться на всём. — Я должен рассказать тебе, как это всё произошло, — сказал Котовский, не поворачиваясь ко мне. — Ты должна знать. Волков уже знает. Это всё началось тогда в Солнечногорске. Ты знаешь, я знаю. Мы приезжали на вызов, и… Волков тогда вообще выпал куда-то в другое измерение от шока. Он успел что-то сделать, конечно, мы быстро спохватились, и скорая успела, он прыгнул туда с таким лицом, словно готов был ехать рубить гору топором и намеревался сделать это с одного удара. Я должен был добраться на ней машине. Вот только у подъезда… Там кусты такие были, заросли те еще и помойка, а ещё… — Сирень, — ответила я. Котовский посмотрел на меня. Он кивнул, помолчав. — Да, сирень. Кто-то вцепился мне в рукав. Я с испугу, чуть не заорал во всю глотку. А он всё… «Пожалуйста, пожалуйста… Выслушай, всё не так, всё не так, умоляю…». Это был Денис. Он был весь в крови, ещё в халате с работы, лицо белое, глаза горят — и правда, сумасшедший, что тут скажешь. Но о н смотрел на меня умоляюще. Так умоляюще. И просил поверить ему. Просил даже, когда менты его уводили… — Котовский потер лоб, прикрывая глаза. — Дальше там всё так долго было… Все эти процессы судебные, экспертизы. Я следил за всем этим делом. И приехал к нему в Солнечногорск, когда у меня появилась возможность с ним встретиться. Тогда уже огласили приговор — его на принудительное отправляли. Он уверял меня, что всё это случилось из-за… не знаю, помутнения, из-за помешательство… Ревности. Не знаю, как я поверил в эту хрень, Варя. Я приезжал к нему. Не знаю, почему… Верил ему. Верил, что всё это ошибка. Он уверял, что совсем не хотел всего этого, что сам испугался… В общем, он в лечебнице стал совсем другим. Хотя я и знал, что они там колесами его будь здоров поили. Но он был красивым, весёлым, молодым парнем — он не был маньяком или больным. Я перестал в это верить, понимаешь, Варя? — Я понимаю, — сказала я, медленно кивая и отводя взгляд в сторону. — Я тоже…Была уверена в том, что он…не такой, каким он был на самом деле. — Я часто думал об этой твоей вере в него, — сказал вдруг Котовский уже спокойно. — И думал о том, что попал в тот же капкан, что и ты. Но ты пойми, Варечка, мое сердце терзалось Волковым уже несколько лет, я… Не знал, как мне выкинуть его из головы, из сердца. Я не мог ничего сделать, а тут он… Денис этот. Я влюбился, как идиот. Влюбился и поверил. Когда он впервые меня поцеловал, там на лавочке за кустарником шиповника, я думал, что сойду с ума. Прежде всего, от облегчения. Никогда мне никого не хотелось так, кроме Волкова. А тут… Мы занимались любовью с ним, с Денисом, мы занимались любовь там, где только нас могли не увидеть — прятались по углам, по кустам каким-то, как дурачки. Варя, я смеялся с ним, я любил его, я готов был горы свернуть. Мы хотели уехать в Мексику. Я все сделал. — Котовский выдохнул, и вдруг на мгновение закрыл лицо руками, потер его, и снова опустил руки. Он вглядывался в одну точку, словно бы видел перед собой всё то, о чём он рассказывал. — Знаешь, я нашел нужных мне людей. Мне Калинова Аринка помогла — у неё связей просто уйма. Но мне нужны были деньги, много денег. А она все ко мне с этим борделем приставала — мол, дело прибыльное. Так у нас, и правда, просто СПА был, просто те клиенты, которые желали большего, могли получить от девочек по их желанию. Калинова предлагала поставить это на поток, тогда я как раз был вскружен Денисом. Я хотел новой жизни, я хотел его, хотел с ним любви… Я послал все к черту, и мы с Калиновой, словно проклятые, стали работать на этот бордель. Нужный человек помог мне вывести Дениса из лечебницы — его подменили, документы дали новые, черт подери, нам пришлось даже частный самолет оплачивать… Всё, что у меня было… Я всё отдал. Он молил меня только об одном, Варя… — Котовский посмотрел на меня, и у меня внутри всё похолодело. Он почти плакал, его лицо было лицом убитого горем человека. — Он просил у меня встречи с тобой. Он просил, умолял, он говорил, что не сможет начать новой жизни, если не попросит у тебя прощения… Я говорил, что это невозможно устроить… Что это просто невозможно, понимаешь? Мне снова пришлось придумывать, выкручиваться. Я придумал то, что сделал. Отвез тебя туда, в мой дом, который снимал, из которого мы должны были уехать, перед самым отлетом… Знаешь, когда я всё понял Варя? Знаешь? Я тихонько покачала головой, молча глядя на Егора. — Когда он вошел в зал и увидел тебя, Варя, — хрипло сказал Егор. Он сжал сухие губы на мгновение и помолчал. Мое сердце так громко стучало, что мне казалось, будто бы его слышно за стенами этой палаты. — Тогда я понял, что он врал. Что никакой он не мальчик с печальной историей, что он убийца и маньяк. Но я не мог найти подтверждения своей мысли, хотя она крепко засела у меня этим впечатлением. Когда он достал пистолет — было уже поздно. — Егор… — прошептала я. — Мне было так больно… — закрывая глаза, произнес Котовский. Слезы сочились по его бледным щекам. — Но я молчал. Я молчал, потому что знал, что он убьет тебя, если я выдам себя. Мне повезло, что он отбросил пистолет за диван. Мне было достаточно всего лишь вытянуть руку, что я и сделал. Знаешь, Варя. Знай, что я не испытывал ничего — не дрогнуло сердце, не дрогнула моя рука. Я взял пистолет, перезарядил его и выстрелил в Дениса, не чувствуя ничего, кроме презрения и ненависти. Никакой любви. Никакой мечты. Ничего. Я был рад только одному — что он погиб, как собака. Но более того, что ты осталась жива. Котовский замолчал. Я тоже молчала. Сказать, что я был впечатлена его рассказом, скорее, его исповедью — ни сказать ничего. Конечно же, я его прощала. Я его простила давным-давно. Он спас мне жизнь. Имела ли я вообще право ставить так вопрос? По крайней мере, теперь. Я хорошо знала Дениса, и хорошо знала то, как он мог втереться в доверие, как он мог разыграть кого-либо, кем он мог быть. Совсем недавно я узнала о том, что его предыдущие девушки — две, у него их было две до меня, остались живы, но чудом. И то, только благодаря тому, что он это так подстроил — не хотел убивать. Именно поэтому он так напористо и четко шел к своей цели в отношении меня — я по его мнению обязательно должна была умереть. Я поёжилась. Не могу даже думать об этом. А вот Егор… Я смотрела на него. Он был словно истлевший. Он думал об этом всё время. — Ты попал в ту же ловушку, что и я, Егор, — ответила я, наконец. — Никто в этом не виноват. Ни ты, ни я, ни Дима… Ни кто-либо ещё. Денис был чудовищем. Ты знаешь это. Ты простишь себя когда-нибудь… — Я встала с кресла и приблизилась к кушетке, на которой сидел Котовский. — Но помни, прежде всего, то, что я простила тебя за всё уже давным-давно… И девочки — они тоже простили. И Дима — он самый первый, наверное. Дело осталось за тобой. — Спасибо, Варя… — прошептал Егор, улыбаясь мне одними уголками губ. В его голосе мне послышалось облегчение. Его же я заметила и в его взгляде, когда он посмотрел на меня. Он дотянулся до моей руки, взял ей и, прикрыв глаза, прижал тыльной стороной моей ладони к своим губам, затем, мягко отпустил меня и облокотился на подушки. Он выглядел усталым. Я его понимала. Сама еле стояла на ногах. — Я бы немного отдохнул… — Набирайся сил, — пожелала я. Он кивнул, после чего я подошла к двери и вышла в коридор, где меня ждал Волков. * * * Мы сидели в машине на парковке. Я медленно скользила взглядом по одинаковым окнам больничного здания. — Варя… — тихо произнес Волков, касаясь моей руки. Я вздрогнула, сжала его пальцы своими и посмотрела на него. — Дим, а что будет с Егором? — После выписки? — Да. Волков покривил ртом, чуть нахмурился, задумываясь. — Он уедет в США. Думаю, что навсегда. Там для него уже есть работа, да и вообще всё для обустроенной жизни. Здесь с него никто ничего не спросит — всё так же замазано, как и с Калиновой. Да и что теперь с него взять?… Я помолчала. — Да. Теперь, пожалуй, и правда, нечего. Я посмотрела на Диму. Тот улыбнулся мне. — Ну что? — ободряюще спросил он. — Домой? Или куда заедем? — Предлагаю туда, где много еды, — довольно улыбнулась я. — Поддерживаю. — Улыбнулся Димка. — Выбирай куда — поедем, куда скажешь. Я радостно потерла руки. Так-так-так! Надо подумать! — Если вы меня не перестанете так смешить, то я рожу прямо здесь! — почти с упрёком сказала я, отсмеявшись над очередной байкой девочек, привезенной ими с их совместного отдыха. Ну, как совместного. Любаша со своим возлюбленным врачом-терапевтом, Оксанка с Максимом. Мы с Димкой уже не смогли поехать с ними в этот раз — срок у меня уже большой, а то так и доиграться можно. Тем более что они в Таиланд мотались! Туда пока долетишь — уже ребенок вырастет! Девчонки засмеялись. — Ну, ладно тебе! — сказала Оксанка. — Вот когда в следующий раз с тобой поедем… — Уже беременной будешь ты, — закончила я. Оксана посмеялась. — Тогда уже и Любаша тоже! — А я готова, — бодро отозвалась девушка. — Хоть завтра! — Тогда сегодня ночью работайте над этим делом получше, — склонившись к ней, сказала Фадеева, и мы снова рассмеялись. Я выдохнула, улыбаясь и глядя в окно. Положив руку на кружева легкого платья, скрывающие мой круглый животик, я посмотрела в окно. Весна цвела и расцветала! Господи, как хорошо было в Москве. Мы с девчонками сидели в самом центре города. У них сегодня был выходной — там, в клинике санитарный день, я-то уже вышла в декрет. Я посмотрела на девочек. Обе загорелые, счастливые, улыбки до ушей. И обе выглядели невероятно хорошо. Любаша чуть похудела, пришла в форму, рыжие кудряшки отросли, придали Любе женственности, что ли. Н главное — её лицо, она буквально светилась от счастья. Ох, терапевт, терапевт Иван Мельников. Пусть ты и не такой Джеймс Бонд, как Максим Решетов, и не такой суровый красавец Волков, но полненький, веселый, ясный и прямолинейный. Любашу любил он всем сердцем, а Любаша, в свою очередь, любила его. Конечно, Ваня был совсем не Котовским. Это другая планета, не хуже, нет, просто другая, другой мир. Как раз Любашин. И Любаша в своем мире ощущала себя невозможно счастливой, готовясь к тому, что она возможно когда-нибудь соединит себя узами брака с этим самым ее Ванечкой, к которому она уже наследующей неделе переезжает вместе со всеми своими вещами. Я перевела взгляд на Оксанку. Худенькая, ухоженная, всё с той же задорной короткой стрижкой, крапинками веснушек у носа и огромными глазищами. Помолвочное кольцо сверкало россыпью бриллиантов и одним большим в самой середке у неё на пальце — шло ей, просто невозможно. Оксанка много не говорила о Максе, ну, ей и особ про него и рассказывать нельзя было. Служба такая, что тут. Но любовь была такая…. Эти длинные ресницы, которые она опускала говоря о Решетове и мягкая, до невозможности теплая улыбка — в этом вся Оксанка. Макс сошел по ней с ума, а теперь свёл с ума её, нашу Фадееву. Любовь у них была такая, о которой в книжках писали. Свадьба была этим летом. Я надеялась на ней погулять, правда, уже с грудным ребенком на руках.