Альберт-холл – 25 ноября, 1917 Ровно в час Хейзел Виндикотт спустилась вниз, обошла «Королевскую бороду» и направилась к месту встречи. Где-то на задворках ее сознания метался призрачный страх: Джеймс не придет. Она почти соскучилась по нему. Джеймс стоял, прислонившись к стене, на том месте, где они разговаривали накануне. – Только посмотри на себя, – сказал он. – Легко, если ты принес с собой зеркало. Теперь они знали друг друга немного лучше, но при этом у них не осталось вежливых формальностей, за которыми можно было спрятаться. Никакого сценария. Мои бедные крошки. – Давай поскорее уберемся отсюда, – предложил Джеймс, и, схватив его за руку, Хейзел побежала вниз по улице. – Не так быстро, – засмеялся он. – Да ты в гораздо лучшей форме, чем я. Джеймс достал из кармана карту и расписание поездов. – Так вот, мисс, «ты не очень хорошо знаешь Лондон», – сказал он. – Спешу сообщить, что я со всем разобрался. – Неужели? – Так точно-с. Мы отправимся на станцию в Боу, а оттуда – прямиком на Глостер-роуд, – он сверился со своими записями. – Потом проедем одну остановку по Линии Пикадилли к Кенгсингтон-стрит. Оттуда мы дойдем до Гайд-парка. – Так ты теперь светский человек, знаток города. Впечатляет. – Не смейся надо мной. Снова эти ямочки. Они добрались до станции, купили билеты, забежали в поезд и рухнули на сиденья. Поезд тронулся, и за окном потянулись виды Лондона. Джеймс смотрел на линию горизонта, потому что пялиться на Хейзел было бы просто грубо. – Ты подмечаешь все здания, да? – Разве? – Какие здания нравятся тебе больше всего? Никто еще не спрашивал его об этом. Джеймс перевел взгляд на свою спутницу, чтобы убедиться: она спрашивает из вежливости, чтобы поддержать разговор? Но Хейзел смотрела на него широко открытыми глазами, полными любопытства. Она правда хотела знать. – Конечно, мне нравятся величественные старые постройки. Ратуши, церкви и правительственные здания, – он повернулся к ней. – Но польза волнует меня куда больше, чем красота. Например, больницы. С тех пор, как началась война, нам не хватает госпиталей. Они могли бы быть больше и современнее, с улучшенным водопроводом и проводкой. Я много об этом читал. – Разве нам нужны будут такие больницы, когда война закончится? – спросила Хейзел. – Ты хотела сказать «если закончится». Он сразу же пожалел о своих словах. Хейзел накрыла его руку своей ладонью. – Не говори так. Война должна закончиться. Джеймс отважился посмотреть ей в глаза. – Я был ребенком, когда она началась, – сказал он. – Теперь мне приходится напоминать себе, что когда-то жизнь была нормальной. Все родственники собирались на Пасху. Летом мы с двоюродными братьями и сестрами ездили к бабушке на море и играли на пляже. Строили замки из песка. Хейзел, у которой не было даже дальних братьев и сестер, тут же представила себе эту радужную картину во всех красках. – Один из моих двоюродных братьев погиб при битве на Сомме, – сказал Джеймс. – Другой лишился ноги. Хейзел склонилась к его плечу. – Какими они были? Он задумчиво посмотрел в окно. – Они были футболистами, – юноша грустно улыбнулся. – Уилл был ловким, а Майк – быстрым. Это нужно было видеть. – Война скоро закончится, – сказала Хейзел. – Не могут же они быть настолько безумными, чтобы позволить ей длиться вечно. Кроме того, американцы уже на подходе. Думаю, немцы их боятся. Джеймс невесело рассмеялся. – Я полагаю, немцы так же упорны, как и американцы. Но численность американцев куда выше, им стоит только добраться до Франции, – он вздохнул. – Я бы хотел, чтобы они прислали пару миллионов человек на этой неделе. Если бы война закончилась в воскресенье, мне не пришлось бы туда ехать. Хейзел просунула руку ему под локоть. – Давай надеяться, что они пришлют людей, – сказала она. – Миллион в понедельник. Миллион во вторник. Еще миллион в среду. Он улыбнулся, но в его глазах стояла печаль. – Я трус, да? Теперь ты это знаешь. Хейзел дотронулась до его щеки. – Ты не трус, – твердо сказала девушка. – Ты хочешь жить, как и все люди, – она улыбнулась. – Мне бы тоже хотелось, чтобы ты жил. Ее лицо было очень близко, а в глазах сияла теплота, и Джеймсу пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не поцеловать ее прямо в поезде. «Не сейчас, – сказал он сам себе. – Не здесь». – Хорошо, – он все-таки смог улыбнуться. – Буду жить ради тебя. Раз уж ты так сказала. Почему бы ему не поцеловать ее? Хейзел старалась не придавать этому особого значения, но ее взгляд постоянно соскальзывал на его губы. – Я правда хочу, чтобы ты жил, – сказала она. – Возвращайся поскорее и построй все эти новые больницы. – Не только больницы, – заметил Джеймс. – Заводы. Склады. Жилые дома. Железная дорога постоянно расширяется, и скоро нам понадобится больше домов, школ и поселений. Все архитектурные журналы пишут об этом. Если после войны я смогу изучать архитектуру… – он прервался на полуслове. Еще немного, и юная пианистка впадет в кому от скуки. – Прости. Вот это я заболтался. – Я тебя слушаю, – сказала Хейзел. – Думаю, это просто замечательно. У тебя должны быть амбиции, – она нахмурилась. – Хотелось бы и мне иметь такую ясную цель. Она посмотрела в окно, на однообразные серые дома, стоящие вдоль железнодорожных путей. – Рядом с доками, в Попларе, находятся жуткие трущобы. Церковь святого Матфея организовала благотворительность для портовых работников и их семей. Но дешевое варенье и старые книги не решат их проблем, правда? – Только если у тебя очень много варенья и книг. Джеймс и Хейзел чуть не пропустили объявление о том, что поезд остановился на Глостер-роуд. Перейдя на Линию Пикадилли, они доехали до Кенгсингтон-стрит и последовали за плотной толпой в прохладный вечерний сумрак. Серый и неприветливый Гайд-парк провел их до Альберт-холла, который сиял яркими огнями, как океанский лайнер. Они присоединились к другим посетителям и вскоре оказались внутри, где им пришлось преодолеть множество ступеней: прямиком до их мест на самом высоком уровне балкона. Хейзел увлеченно рассматривала партер, оркестровую яму и сцену, которые остались внизу. – Прости, это лучшие места, которые я смог достать, – стушевался Джеймс. – Не глупи, – сказала она. – Это просто потрясающе. Девушка перегнулась через перила и тяжело сглотнула. – Насколько мы высоко? – Лучше об этом не думать. Джеймс помог Хейзел снять ее пальто, затем разделся сам и сел на свое место. На их уровне было не так много зрителей, и большинство из них пришли в одиночку. Но какая разница, если вокруг четыреста человек? Джеймс не знал, куда деть свои руки, и вдруг испугался, что может обнять ими Хейзел и больше никогда не отпускать. Поэтому он предпочел на них сесть. Хейзел наблюдала, как люди наполняют зал. Она комментировала размер рояля и количество мест для участников оркестра. Ей не было скучно ни секунды. Джеймс размышлял о том, что сказал ей в поезде. Он еще никогда не говорил так много с девушкой, которая не являлась бы его родственницей. Ему казалось, что он мог бы болтать с Хейзел весь день, весь год, всю жизнь, целую вечность. Хейзел обвела концертный зал рукой. – Каким бы ты построил это здание? Он оглядел огромное пространство вокруг них. – Продумывать архитектуру было бы весело, – сказал он. – Нужно поддерживать тяжелый вес крыши, но при этом колонны не должны закрывать зрителям вид на сцену. Не хотелось бы мне штукатурить этот потолок, стоя на высоченных лесах. Даже за королевские драгоценности. Она засмеялась. – Я тоже не люблю высоту, – сказала девушка. – Но за королевские драгоценности я все же попробовала бы забраться на леса. – Ты смелее, чем я, – ухмыльнулся Джеймс. – Может, это тебе нужно отправляться на войну.