– Опять же – мое дело. Не твое. Иди домой. Мне пора уходить. – Я встаю и иду к гардеробу, чтобы убрать туда свой проект. Я работаю над кимоно Джэ в конце дня, когда все мои клиенты обслужены. Во всяком случае, уважаемые. – Это выставляет Рена не в очень хорошем свете… ты сожительствуешь с этим загадочным существом. Это неуважительно по отношению к твоему чистокровному источнику. Я выглядываю из гардеробной, мои глаза острые, как кинжалы. – Ты мне сейчас нотации читаешь? – Нет. – Он быстро поднимается, явно заметив злость на моем лице и в моем тоне. – Я ухожу. Увидимся на следующей неделе. – Предпочел бы тебя не видеть. – Я возвращаюсь в гардеробную, чтобы повесить одежду. Чтобы встретиться с Реном в Хиросиме, нужно ехать два часа в один конец. Одного этого должно быть достаточно, чтобы убедить меня прекратить это дерьмо. Когда я открываю дверь в маленькую чайную комнату в его поместье, где мы всегда кормимся и встречаемся, он уже там. Это меня удивляет. Обычно он заставляет меня ждать пятнадцать-двадцать минут, а потом мне приходится наблюдать драматический выход. Он сидит на полу на подушке, подогнув под себя ноги. На нем черный халат с замысловатым геометрическим волнистым узором приглушенного золотого цвета. Его длинные темные волосы торопливо собраны в небрежный пучок на макушке. Руки скрещены. На самом деле, этот халат сшил для него я. Очень давно. Он редко носит то, что я делаю. Говорит, что моя эстетика недостаточно смелая или яркая. Ну и пошел он. Я задвигаю дверь и иду к свободной подушке прямо перед ним. – Это приятный сюрприз, – говорю я. Может быть, я смогу убраться отсюда быстрее, чем обычно? Его глаза цвета ириски поднимаются на меня, следя за тем, как я сажусь напротив него в ту же формальную позу, что и он. Я бы сказал, что он выглядит раздраженным, но… он почти всегда так выглядит: угрюмо, как будто проглотил что-то невкусное. Когда мы были детьми, у него было то же выражение лица. Очень жаль, потому что он действительно эффектный: его худые, прямые черты словно произведение искусства. Иронично, потому что он еще и довольно хороший художник. Однажды он даже нарисовал мой портрет. Но его личные качества лишают все это значимости. – Да что с тобой такое? – Спрашиваю я, поднимая бровь. Было время, когда я был более формальным по отношению к Рену. Более вежливым. Эти времена давно прошли. Его яркие глаза ничего не выражают, но взгляд пронизывающий. – Кто с тобой живет? В твоем доме. – Друг. – Кто? – Это мое личное дело, Рен. К тебе это не имеет никакого отношения… Он протягивает руку и хватает меня за волосы на макушке. И почему я недавно не подстригся, и к черту его за то, что он такой быстрый. Моя рука обхватывает его запястье, но, когда я пытаюсь отдернуть ее, он сжимает волосы еще крепче. – Черт… – Ты трахаешься с кем-то и кормишься от кого-то у меня под носом? В нашей аристократии? Я собираюсь сказать ему, чтобы он убрал от меня свои чертовы руки, но его глаза загораются, и я втягиваю воздух. Мое тело внезапно ощущается как тысяча фунтов, будто я валун размером с человека, прикованный к полу. Я не могу пошевелиться. Он в ярости смотрит на меня с ярким золотым светом в глазах. Он делал это со мной только однажды. После смерти моего отца, когда я искренне пытался разорвать отношения между нами. Я сказал ему, что больше не буду с ним спать, и что я собираюсь попытаться отучить свой организм от его крови. Он взбесился, придавил меня к полу и сказал, что я ему нужен, что я не могу бросить его. В тот момент я даже не знал, что он способен на такое. Он держал это в секрете. У некоторых чистокровных есть способности, но у большинства их нет. Обычно потому, что их предки не очень хорошо справлялись с поддержанием чистоты своей родословной на протяжении веков. Кто-то испоганил ее, слишком много питаясь от людей. Крови требуется пара поколений, чтобы восстановиться, если это вообще возможно. Родословная Рена чиста (что только усиливает мою зависимость от него). Когда он взял надо мной контроль в первый раз, я чертовски испугался. После этого он плакал, говорил, что сожалеет, что принимает мои чувства по поводу того, что мы не можем быть связаны, но спросил, можем ли мы оставаться источниками друг друга. Мы были вместе с самого детства, и я был всем, что он когда-либо знал. Он умолял меня, говорил, что больше никогда так со мной не поступит. Разумеется, я ему доверился. Но, похоже, он солгал. – Скажи мне. – Он еще крепче сжимает мои кудри в кулаке и опускает меня ниже, поднимаясь на колени и используя мою голову как опору. Я ничего не говорю. Он может манипулировать моим телом, но не может заставить меня говорить. Я не могу поверить, что он вот так утверждает свою власть и положение надо мной, зная, как сильно я это ненавижу, и каким был мой отец, как я каждый день своей юности ходил вокруг него на цыпочках, чтобы избежать именно такой ситуации. Рен отрывает руку от моей головы, словно она внезапно загорелась. Я дрожу, хотя все еще не могу пошевелиться по собственной воле, неловко согнувшись перед ним в поклоне. Он делает глубокий вдох. – Вайолет, почему ты все так усложняешь? Мы с тобой уже должны были быть соединены. Мы должны были пожениться много лет назад. Он кладет руки мне на виски. Я не могу двигаться самостоятельно, но поскольку он все контролирует, то подталкивает меня вверх. Он смотрит мне в глаза, как будто что-то ищет. – Почему твои глаза больше не горят для меня? Однажды они горели. Это было восхитительно… Я никогда не забуду этот цвет. Я закрываю глаза, потому что он не может заставить меня смотреть на него. Он заблуждается. Он сильно ударил меня в первый и единственный раз, когда мои глаза горели для него. Первый и единственный раз, когда они загорелись для кого-либо. Но сейчас он рассказывает об этом так, будто это приятное воспоминание. Как будто это был хороший момент между нами, хотя это было не так. Голос Рена спокоен, но тверд. – Ты принадлежишь мне. Все это знают. Что бы ты, черт возьми, ни делал, остановись. Твой отец был строгим, деспотичным ублюдком, я понимаю. Мы все это знали. Поэтому я позволил тебе поиграть и побыть свободным… Я был добрым, позволяя тебе год за годом скитаться по Европе. Всему есть предел. Мы должны заключить нашу связь. С меня хватит этих детских игр. Он наклоняется и облизывает мою шею длинным влажным движением, прежде чем сильно впиться в плоть. Я еще крепче зажмуриваюсь, готовясь к потоку его разочарования и собственнических чувств, которые в его сознании означают любовь. Они вливаются в меня, как чернила, сдавливая меня, удушая. Обычно это просто неприятно, но сегодня это ужасно. Невыносимо. Закончив, он отстраняется, снова облизывает меня, затем крепко целует в щеку с громким чмокающим звуком. Он улыбается, исполненный гордости. – Не думаю, что позволю тебе покормиться от меня сегодня. Назовем это наказанием за то, что ты меня расстроил. Впустить в свой дом какое-то странное существо… Ты ни разу не пригласил меня в свой дом. Это обидно, Вайолет. Я чувствительный. Его власть над моим телом ослабевает, и я с силой его пихаю. Он падает назад и, смеясь, шлепается на задницу, когда я встаю. Мне хочется его ударить, но я не могу. Даже несмотря на то, что он со мной сделал, чертов моральный кодекс, вбитый в меня с рождения, не позволит мне ударить чистокровного вампира. Если бы я был чистокровным вампиром и мог сравниться с ним по силе и статусу… если бы мы были равны? Я бы высушил его до смерти. Мои ноги онемели, и я все еще дрожу. У меня перехватывает дыхание, когда я тычу в него пальцем. – Ты больше никогда не прикоснешься ко мне. Между нами все кончено. Он усаживается прямо, ухмыляясь, поднимает руки, чтобы неспешно распустить свои длинные волосы из пучка на макушке. – Ой, не драматизируй. Тебе нужно будет покормиться в течение дня максимум, и ты прибежишь обратно. Давай считать, что завтрашняя ночь станет для нас новым началом, хорошо? Ты можешь заниматься со мной любовью и питаться от меня, как раньше. Тебе понравится, обещаю. Я позабочусь об этом. Я трясу головой, пятясь назад и прочь от сидящего на полу монстра. Голова идет кругом, и я чувствую тошноту, выходя из комнаты. Когда я оказываюсь за воротами поместья, меня действительно тошнит, чего ни разу не было раньше. Какое ужасное ощущение. Я никогда не чувствовал себя так плохо после того, как Рен покормился от меня. Тяжесть его власти ушла, но ощущение, что что-то осталось внутри меня. Мое тело и разум тяжелы, слабы. Мне просто нужно добраться до дома и принять горячий душ. Когда я окажусь в своем безопасном пространстве и отмоюсь от его отпечатков пальцев и слюны, будет лучше. Я посплю, а утром смогу поесть с Джэ острого супа с тофу и понять, что, черт возьми, мне делать. Именно это дает мне силы пережить двухчасовую поездку на поезде и добраться до дома – мысль о завтрашнем дне и завтраке с теплым, милым Джэ в моем доме. Глава 30 Джэ – Прекрати. Я стону и переворачиваюсь на другой бок в мягкой постели. Я оставил окно слегка приоткрытым, и в моей комнате довольно свежо. Мне это очень нравится. Спать зимой уютно под весом пухового одеяла, мне не приходится его сбрасывать посреди ночи, потому что стало слишком жарко. – Мяуууу. – Лулу. – Я выпрямляюсь, потому что меня донимает эта кошка. Мяукает и упирается своей пушистой головой в мою, словно хочет подраться. Я обычно оставляю дверь приоткрытой, потому что иногда она любит спать на краю кровати в ногах, как щенок. Думаю, когда ее там нет, она в комнате Джуна. Чередует нас, как будто мы разведенные родители. Но у нас все в порядке, у меня и Джуна. Никаких проблем. – Мяу. – Черт, кошка. Что такое? – Я смотрю, как она спрыгивает с кровати, непрерывно мяукая. Она идет к двери и проскальзывает в нее. Я думаю, что она уходит, но потом она снова просовывает голову внутрь, еще больше мяукая. Господи. Мне что, идти за ней? Когда мы были моложе, Сайрус был одержим очень старыми американскими телешоу. Было одно, которое он иногда заставлял меня смотреть, «Лесси»[40]. Я вспоминаю об этом сейчас, типа: «Что такое, девочка? Джуничи упал в колодец?» Я вылезаю из постели. На мне только пижамные штаны (меньше шансов перегреться), хватаю халат и направляюсь к двери. Лулу бежит впереди меня, дальше по коридору и в открытую гостиную, все еще завывая. Теперь совершенно очевидно, она хочет, чтобы я следовал за ней. Странно. Она останавливается и мяукает перед комнатой Джуничи. Когда я стою рядом с ней, кошка приподнимается на задних лапах и упирается передними в закрытую дверь, глядя на меня своими ярко-золотыми глазами. Я вздыхаю. – Лулу, твой отец не хочет, чтобы я его беспокоил. – Нужно ли мне объяснять ей, что Джуничи не хочет видеть меня в своей постели, потому что боится соединиться со мной? Действительно ли мне нужно сообщать кошке эту информацию? Когда я колеблюсь, Лулу опускается и бросается на мои ноги. – Эй. – Я отступаю назад подальше от ее лап. Она подходит к двери и снова, суетясь, встает на задние лапы. – Ладно, ладно. – Позже, когда Джун будет раздражен тем, что я пробрался в его комнату посреди ночи, насколько убедительно будет сказать: «Меня заставила кошка?». Думаю, не очень. Я нажимаю на ручку двери и заглядываю внутрь. Сегодня ночью очень темно. Сквозь стеклянную стену проникает немного лунного света. Джун похож на длинный комок, лежащий на кровати поверх одеяла на боку. Признаюсь… сразу же возникает ощущение, что что-то не так. Не знаю почему, но атмосфера какая-то неправильная. – Мяуууу. – Господи… хорошо. – Я захожу внутрь и иду вперед. Оставляю дверь приоткрытой на случай, если Лулу присоединится ко мне. Но когда я оглядываюсь, она сидит в холле и наблюдает за мной. Теперь кошка молчит. Подойдя к кровати, я говорю тихо, чтобы его не напугать: – Джун? Он не просыпается. Его не было дома, когда я приехал от Харуки и Нино. В последнее время я очень сонный (что приятно), поэтому сразу после душа пошел спать. Кстати говоря, Джун, должно быть, тоже, потому что вокруг его талии обернуто только полотенце. Здесь прохладно. Когда я кладу ладонь на его бицепс, его кожа оказывается на удивление холодной. Я говорю чуть громче: