— У них тоже была собака до позапрошлого года, — сказала она и при этом бросила на Карен такой ядовитый взгляд, словно обвиняла ее лично в этом обстоятельстве. — У этих, в том доме. Она была такой послушной, скажу я вам! Ее лая никогда не было слышно. — Ну… — начала было Карен, но старуха продолжила: — Они мне это так объяснили: собака должна быть в полном подчинении. Она должна знать, что занимает последнее место в семье, понимаете? У нее самый низкий чин, или как бы вы это ни назвали. У них она должна была в последнюю очередь проходить через дверь, и в последнюю очередь получать еду. Если кто-то из них поздно возвращался домой, собака вынуждена была ждать полночи. Так они ее сломили. Карен тяжело вздохнула. — Да это же извращение! — вырвалось у нее. Старуха пожала плечами. — Во всяком случае, они всегда очень гордились тем, что их собака не делала то, чего они не желали. Абсолютно ничего. Такого недисциплинированного тявканья, как у вашего пса, они не допустили бы. Что-то всколыхнулось в Карен, совсем глубоко под мощными слоями ее печали и разочарования. Возможно, это была злость — маленький, извивающийся язычок злого пламени, которому не хватало кислорода, чтобы разгореться в большой пожар, в полыхающий огонь, но который — к большому удивлению Карен — еще не совсем погас. Она уже целую вечность не соприкасалась со своей злостью и только сейчас вдруг осознала это — перед лицом костлявой, недовольной старушенции и в мыслях о бедной, давно умершей собаке, для семьи которой единственно важным было снова и снова указывать ей на ее подчиненное и бесправное положение. — Я, во всяком случае, не собираюсь препятствовать желаниям моей собаки, — холодно заявила Карен. К ее удивлению, твердость, с которой она произнесла это, вдруг что-то изменили в поведении старухи: она вдруг заняла примирительную позицию. — Да, они и вправду странные люди, — промолвила она, — какие-то самовластные… Во всяком случае, он. Она… ну, в общем, кажется мне всегда немного унылой. И высокомерной. У них немного друзей — во всяком случае, к ним никогда не приходят гости. И у них нет ни детей, ни внуков, я как-то их спрашивала. По-видимому, совсем одни на белом свете. Но меня это не касается. Я никогда почти не имела с ними дел. И никогда не хотела иметь что-то с ними. — Вы не знаете, может быть, они уехали куда-то? — спросила Карен. — Оконные ставни у них постоянно закрыты. — Меня не волнует, чем занимаются другие. И это всегда мне помогало. Я всегда совала нос только в свои дела. Никогда не вмешивайся в чужую жизнь, тогда не получишь неприятностей — таков всегда был мой девиз. Я имею в виду, что собственная жизнь достаточно проблематична, вы так не считаете? Так зачем же мне привязывать к ноге еще и чужие проблемы? — Но порой не все так просто. — Но у меня так, — заверила старуха, а Карен подумала, что она, возможно, даже и права, как бы ужасно это ни было. Эта старая женщина казалась ей совершенно безжалостной, совершенно равнодушной — прежде всего ко всему, что происходило вокруг нее. "Можно было околеть у ее ног, и ее бы это не заинтересовало", — подумала Карен, и мороз пробежал у нее по коже. Одновременно налетел сильный, горячий, порывистый ветер. Небо теперь было желтоватого цвета серы, издали слышались тихие раскаты грома. — В ночь с воскресенья на понедельник, — сказала Карен, — у них горел свет и жалюзи на одном из окон были подняты. А на следующее утро там опять все было тихо. Это ведь странно, не так ли? Я пару раз позвонила им, но никакой реакции не последовало. — А что вам так непременно нужно от них? Карен вкратце объяснила проблему с запланированной поездкой и почтой, которая будет скапливаться в почтовом ящике в их отсутствие. Старуха, казалось, пыталась пересилить себя и в конце концов сказала: — Это и я смогу для вас сделать. Принесите мне заранее ключи от почтового ящика, и я позабочусь об этом. — Ах, вы окажете мне большую услугу! — воскликнула Карен с искренней благодарностью. — Это действительно очень мило с вашей стороны. Ее соседка что-то проворчала и повернулась, чтобы уйти. Карен предположила, что разговор окончен. Она еще раз окликнула Кенцо, который на этот раз последовал ее приказу. Боязливо, виляя хвостом, пес посмотрел на небо. Было ясно, что он проделал это скорее из-за собирающейся грозы, которая заставила его вернуться домой, чем из-за почитания своей хозяйки. — Оставайся здесь, — приказала ему Карен, — я сейчас вернусь. Ей пришла в голову идея. "Я просто-напросто посмотрю", — подумала она. Несмотря на то что уже упали первые капли дождя, женщина быстро побежала из своего дома к таинственным соседям. Ей даже не пришлось подходить близко к садовой калитке, чтобы увидеть то, что она собиралась проверить: почтовый ящик, из которого торчал угол конверта, и трубка для газет с двумя скомканными газетами. Еще одна лежала рядом и теперь размокнет под дождем. Соседей Карен не было дома. И они, видимо, никому не поручили позаботиться об их почтовом ящике и не подумали о том, чтобы отменить доставку газет. Между тем, это совершенно не вязалось с их образом. Как бы мало Карен ни знала эту пару, но она была готова с уверенностью заявить, что они никогда не уехали бы, оставив после себя неустроенность. Пусть эти люди были неприятными и властными, и совершенно очевидно, в них также глубоко сидел комплекс преклонения перед авторитетом, но они были аккуратными, умело вели свою жизнь и ни в коей мере не были безалаберными. Карен уставилась на дом, стоящий в полной тишине, с опущенными жалюзи. Дождь усилился, и она зябко передернула плечами, не зная, связан ли ее озноб с дождем или нет. Как выразилась старуха несколько минут назад? "Зачем же мне привязывать к ноге еще и чужие проблемы?" Карен медленно повернулась, чтобы уйти. 5 Он ужаснулся, увидев Ребекку в таком состоянии. Он видел ее в последний раз на похоронах Феликса, когда она была шокирована, полна отчаяния и в совершенном замешательстве; но при всем том Ребекка еще была той женщиной, которую он знал. А теперь, спустя девять месяцев, ему казалось, что перед ним стоит совершенно изменившийся человек. Она сильно похудела, но этого следовало ожидать, и он принимал это во внимание. А поскольку Ребекка, невзирая на потерю веса как минимум на двенадцать килограмм, очевидно, не покупала себе новую одежду, брюки и футболка висели на ней мешком и еще больше усиливали плачевное впечатление худобы. Она была бледной, как привидение, почти прозрачной, а ее лицо невероятно изменилось: щеки Ребекки стали настолько впалыми, что кости над ними казались выше и шире, чем раньше. Она выглядела жестче, чем прежде, и намного старше своих сорока трех лет. Но что его по-настоящему напугало, так это притупленное — он чуть не подумал, мертвое — выражение ее глаз. Это были мутные глаза, без малейшего блеска, без единой искорки, без каких-либо эмоций. Он даже не мог сказать, что это были печальные глаза. Просто глаза, не выражающие вообще никаких чувств. Пустые. "Как будто она умерла вместе с Феликсом", — подумал он в полном замешательстве. Они сидели на задней террасе, и перед ними простиралась фантастическая картина скал, моря и светящего голубизной летнего неба. Ребекка поставила на стол салаты, сыр, багеты и легкое белое вино. Сама она только пригубила вино, а к еде вообще не прикасалась. После продолжительного молчания, которое для Максимилиана сопровождалось неприятным чувством, что Ребекка только и ждала, когда же гость наконец уйдет, он неожиданно произнес: — Это неправда, что я сказал сегодня в обед по телефону. Что я в любом случае буду в этих краях. Я, в принципе, приехал только ради тебя. — Я так и думала. — Даже голос Ребекки был не таким, как раньше. В нем не хватало тепла, и его мягкая мелодичность тоже совершенно исчезла. В принципе, голос был так же лишен всяких эмоций, как и ее глаза. — Почему бы еще ты мог оказаться в этих краях? — Вот именно, — согласился ее гость, — раньше я приезжал ради вас. А теперь — ради тебя. Женщина посмотрела на него. — Тебе незачем беспокоиться из-за меня, Максимилиан. У меня все есть, что мне нужно. Феликс оставил мне достаточно денег, чтобы… Мужчина перебил ее: — Извини, Ребекка, но ведь речь сейчас не о том, есть ли у тебя все, что нужно. Или достаточно ли у тебя денег… Конечно же, я волнуюсь за тебя! Ты внезапно бросила Германию и скрылась здесь, на юге Франции, где ты ни одного человека не знаешь, где у тебя нет работы, и живешь совершенно одна в этой глуши. Ты ни разу не позвонила! И я просто не выдержал. Мне нужно было выяснить, жива ли ты вообще! Ребекка слегка улыбнулась. Ну, на самом деле просто растянула губы, что при очень большом желании можно было бы интерпретировать как улыбку. — Откуда ты вообще узнал, что я здесь? — Догадался. В принципе, это могло быть только здесь: место, которое Феликс любил больше всего. Я предполагал, что ты уединишься в этом доме. — Вот именно, — сказала Ребекка, — ты ведь и сам видишь. Место, которое Феликс любил больше всего. Поэтому мне здесь хорошо. Максимилиан почувствовал, что почти пришел в ярость, и ему пришлось приложить усилия, чтобы собеседница не заметила этого. — Не сердись на меня, Ребекка, но на женщину, которой хорошо живется, ты совершенно не похожа! У тебя лицо бледное, как мел, ты худа, как жердь, и ты двигаешься как в трансе. Видела бы ты себя!.. Да это и неудивительно. Ты живешь здесь в обществе мертвого, а это… Гость заметил, как хозяйка дома резко вздрогнула. — Извини, — сказал он, теперь уже мягко, — но у меня сложилось именно такое впечатление. Здесь так много воспоминаний о Феликсе, но ведь его самого уже нет… — Да что ты говоришь? — цинично спросила женщина и прикурила себе сигарету. Ее пальцы слегка дрожали. — Ты вовсе не должна его забывать, — сказал Максимилиан. — Это в любом случае никому из нас никогда не удастся. Но мы, несмотря на это, должны жить. — Кто сказал, что мы должны? Мужчина вздохнул. — Тебе необходимы люди вокруг тебя. Друзья. Знакомые. Работа, которая наполняла бы тебя. Тем самым ты вовсе не предашь его. И не утратишь воспоминания. И этот дом останется тебе. Ты ведь сможешь в любое время… — Максимилиан, — сказала Ребекка, и на этот раз в ее голосе, который до этого был таким глухим, прозвучало что-то категоричное, — я не просила тебя вмешиваться в мою жизнь. Ты хотел навестить меня, и я согласилась. Но я не желаю сейчас в чем-то оправдываться. Как я живу — это мое дело. Ее собеседник тоже взял себе сигарету. Он, собственно, бросил курить, но в данный момент посчитал, что без сигареты не выдержит. — Он был моим лучшим другом, — резко произнес Максимилиан, — а ты была его женой. Это мой долг перед Феликсом — не допустить, чтобы ты пропала, и поэтому ты так просто не отделаешься от меня, как отделалась от всего остального в своей жизни. Боже мой, — он встал, размахивая своей сигаретой, — лучше бы Феликс не обеспечил тебя в финансовом плане! Тогда тебе пришлось бы работать! Тогда ты не смогла бы рассиживаться здесь, уставившись на стены… Брандт тоже поднялась. Ее лицо вновь стало похожим на маску. Несмотря на то что она ничего не сказала, гость понял ее движение: она хотела, чтобы он ушел. Для нее эта короткая встреча окончилась. — Ребекка! — беспомощно взмолился Максимилиан. Она не ответила. В повисшей между ними тишине они услышали, как тихо скрипнула садовая калитка. Хозяйка дома наморщила лоб. "К ней не приходит ни один человек, — подумал Максимилиан. — Скрип калитки вызвал такое выражение у нее на лице, с каким другие реагируют на землетрясение". — Это ко мне, — сказал он, — наверное, мои попутчики. Ребекку, казалось, это не интересовало. Тем не менее она открыла рот, и впервые за все время, что Максимилиан был у нее в гостях, ее взгляд стал по крайней мере сконцентрированным. — Ты не думал о том, чтобы купить у меня "Либель"? — спросила она.