У меня перехватывает дыхание. Под татуировкой размером с кулак синяк темно-фиолетового цвета. Всматриваясь, подхожу ближе, на лице замечаю свежую царапину, кожа вокруг нее опухла и покраснела, за бородой линии почти не видно. Он что, подрался? Вытащив руки из-под головы, Хадсон потягивается и переворачивается в мою сторону. Перестаю дышать. Не желая, чтобы взрослый сын увидел, как я без спроса зашла к нему в комнату, медленно отхожу назад. Сильно далеко уйти не успеваю – он хватает меня за руку. Сдерживаю испуганный крик. – Нет, – бормочет он сонным голосом. – Не уходи. Оглядываюсь на него. Руку он сжал сильнее, но глаза все еще закрыты, дышит глубоко. – Все в порядке, – говорю я, разжимая его кисть. Освободив руку, ухожу на цыпочках. – Я не хотел, – шепчет он, когда я оказываюсь в дверях. Резко останавливаюсь. – Извини, – говорит он так тихо, что я не понимаю: сказал ли он и вправду, или же это мое воображение. Собираюсь закрыть дверь, тянусь к ручке, но тут экран его телефона загорается. Сама того не желая, наклоняюсь и смотрю. Из «Фейсбука»[5] пришло уведомление. Кто-то прокомментировал публикацию. Мне стало неприятно. Хадсон никогда не принимал мой запрос на добавление в друзья. Я стала сидеть в «Фейсбуке», только чтобы следить за детьми, особенно за сыном (Кендра выкладывала лишь медицинские статьи). Я не раз спрашивала у Хадсона почему. Его постоянный ответ: в социальной сети он почти не сидит. Я верила этому, потому что знала: он нечасто пользуется компьютером и телефоном. Но похоже, сейчас он заходит туда чаще. Взгляд зацепился за сообщение выше. Я невольно прочла: «Бро, перестань мне написывать, иначе я тебя заблокирую». Отправитель подписан как «Блонди». Пришло еще одно уведомление. Хадсон зашевелился, он словно дернулся в испуге. Захлопнув дверь, быстро спускаюсь вниз. Боуи, комок скопившейся энергии, у двери, там, где я и думала. Надеваю поводок, пес бьет меня по ноге хвостом. Только я открываю дверь, как Боуи побежал по ступенькам, едва не слетаю за ним кубарем. Этим утром тихо. На дороге ни машины. На улице никого. Невольно ловлю себя на мысли, что хочу перенестись в прошлое. В те времена не надо было беспокоиться, где Хадсон пропадает всю ночь, почему возвращается домой с синяками и царапинами и получает непонятные сообщения от некой Блонди. Откуда эта царапина? Вдруг он настолько напился, что просто упал? Но как тогда надо упасть, чтобы поцарапать лицо? А может, он поранился во время пробежки: зацепился за ветку или порезался об острый край. В таком случае рану я бы заметила вчера. И выглядела она подозрительно свежей. Впереди замечаю какое-то движение. Полицейские машины. Туда-сюда ходят полицейские. Дом справа по периметру огорожен желтой лентой. Внутри меня все опускается. Этот дом я знаю. На его почтовом ящике патриотическая наклейка, и это его Боуи больше всего любит обнюхивать, теперь же на нем развевается желтая полицейская лента. Коллега Тео говорила, что в этом доме она-то и живет. Из соседнего двора за происходящим наблюдает парочка в пижаме, на их лицах изображен ужас. Дергаю Боуи за поводок, чтобы он остановился. – Что происходит? – спрашиваю я пару. – Там труп, – ответила женщина, печально качая головой – из стороны в сторону развевается седое каре. У меня пересохло во рту: – Чей труп? – Девушки, что там жила, – раздраженно ответил мужчина, словно ответ был очевиден. Пытаюсь вспомнить ее имя. – Молли? – еле выговорила я. Женщина, стоящая рядом с ним, кивнула, подтвердив мою догадку. – За ней заехала подруга – они вместе ходили на фитнес. Ну и увидела, что та мертва. – О боже! – Я закрыла рот рукой, к горлу подступила тошнота. – Как она умерла? – Без понятия, – покачала головой дама. – Вчера я видела ее с мужчиной. Какой-то парень с длинной бородой. Меня накрыл ужас. Хадсон. – Мало ли с кем она общалась, не будем гадать, полиция разберется, – выпалила я. «Вряд ли насильственная смерть» – пронеслось в голове. От этой мысли стало не по себе. Нет, она могла умереть и в результате несчастного случая… Патология сердца, о которой никто не знал. Болезнь. Суицид. Да все что угодно! Уж я-то знаю. – Вы правы, – встревает мужчина, выражение его лица немного меняется: с задумчивого на осуждающий. – К ней толпы парней ходили. – В голосе слышатся нотки ревности и отвращения, мне это хорошо знакомо. Так же говорили и обо мне. Ее постоянно нет дома. Все время в своих клубах пропадает. Должно быть, интересно играть в группе, где одни парни. Мой муж бы не разрешил. C болью вспомнила, как относились ко мне. Да какая разница, сколько у нее было парней? Не буду участвовать в этих сплетнях. Годами ранее, когда дружба с Лесли рухнула, для себя решила больше никогда в жизни не поливать людей грязью за их спинами. Это нечестно, да и заканчивается обычно плохо. Не сказав ни слова, потянула Боуи за поводок и повела в обратную сторону. Подходя к дому заметила, что Лесли стоит на крыльце с чашкой чая в руках. Иду не быстро, но сердце в груди все равно колотится, не хватает воздуха. Сейчас меньше всего хочется видеть ее. Она смотрит на меня испепеляющим взглядом. Тяжело сглотнув, отворачиваюсь и иду к своей двери. Как я закрыла дверь в комнату сына, так ее никто и не открывал, Хадсон все еще спит. Зайдя к себе в спальню, слышу, как он, периодически похрапывая, глубоко дышит. Думаю о сообщении, синяке и царапине. Он вернулся домой в три часа ночи. Мам, похоже, я сильно влип. В каком часу умерла Молли? Я потрясла головой и попыталась отогнать мысли в сторону. Ночью он встречался с друзьями. Не с девушкой. Он видел Молли всего раз, вместе с нами. Но вдруг Хадсон и был тем самым мужчиной, о котором говорила дама. Но опять же, она в возрасте. Как и у меня, у нее проблемы с памятью. Почему я вообще об этом думаю? Во всем виновата Лесли. Это все ее слежка и пристальный взгляд. То, что произошло с Молли, ужасно, никто не спорит, но Хадсон тут ни при чем. И с тем, что случилось с Хезер, он никак не связан. Глава 9 – Давай где-нибудь поужинаем? Я ужасно голодная, – предложила я в воскресенье вечером, увидев на кухне Хадсона: он доставал из холодильника бутылку воды. Проспал почти весь день. Проснувшись, он все время просидел в комнате. Слышала, что смотрит телевизор. На улице я пересадила пару суккулентов, поиграла с Боуи, а потом сходила в душ. Кончики волос все еще мокрые. – Давай, я тоже, – ответил Хадсон, открывая бутылку. – Только переоденусь, подожди пару минут. На нем до сих пор теплые пижамные штаны и футболка. Когда он пьет воду, замечаю, что синяк на руке стал ярче. При ярком кухонном свете царапина на лице выглядит еще хуже. – Что это? – спросила я, показывая на руку, встав у него на пути. – Ну вот, – он закатил глаза. – Надо сказать спасибо парню из бара. – Ты дрался? – Меня поразило, как недружелюбно он говорит. Пожал плечами, словно ничего серьезного не произошло. – С кем не бывает. – Хадсон обошел меня и пошел наверх. Пока он поднимался, Боуи, что лежал на полу, навострил уши. Он резко проснулся, вскочил и с лаем побежал к окну. – Дружок, что такое? – я пошла за ним. В своем дворе Лесли разговаривала с двумя людьми. Приглядевшись, я увидела, что это Бет и Алекс, семейная пара, их дом от нее справа. В районе они новенькие. Живут тут около трех лет. У них маленькие дети – думаю, им около тридцати, хотя сама я говорила с ними лишь пару раз. Лесли вцепилась в них намного раньше, поэтому их первоначальное дружелюбие перешло в настороженность. Мне все хорошо было видно: в основном говорила Лесли, что неудивительно. На каждом слове она дергала руками, словно изъяснялась жестами. Вдруг ее рука замерла, указательный палец показывал прямо на меня. Три головы повернулись в мою сторону. Сложилось ощущение, что я на каком-то шоу: окно – сцена, лампа в углу – прожектор. Покрывшись пунцовыми пятнами, отошла от окна. – Боуи, пойдем, – говорю я немного трясущимся голосом. Полицейский уставился на меня, в его взгляде читается обвинение. Меня переполняет страх, внимательно подбираю слова. Но никакая ложь в мире не снимет с меня вину, не сотрет то, в чем меня уличают. Хадсон спускается на первый этаж, он все в той же футболке, но теперь вместо пижамных штанов джинсы. Прическа выглядит опрятнее: он только что причесался и нанес гель.