– Сюзанна, не волнуйся. Не представляю, каково это – сидеть в кабинете психолога и заново переживать ту жуткую ночь. Пересказывать то, что видела. То, что делал он. То, что делала я. Даже спустя столько лет рана все еще не зажила, она кровоточит и болит. Эту сцену, словно кадры из фильма, что крутят под моими веками, вижу по ночам, когда лежу в кровати. Воспоминание такое четкое и яркое, будто происходило вчера. Порой я думаю: мои настоящие воспоминания – все то, что было у нас с Маком. Да, я связала жизнь с Дарреном – брак, семья. Но все это меркнет на фоне воспоминаний о Маке, кажется каким-то наду-манным. Увидев его впервые, влюбилась сразу. Знаю, это неправильно. Но ничего не поделать. Он не выходил у меня из головы. Запал, как песня из рекламы. Стыдно признать, что глупая мелодия тебе нравится. И каждый раз, заслышав ее по радио, не можешь удержаться: танцуешь и подпеваешь. Мак был хорош собой, к нему тянуло, но почему – не объяснить. Красавцем его не назовешь. Низ лица слишком резкий, брови густые (над левой – небольшой шрам), глаза темные, нос крупный. И почему-то все это складывалось в одну привлекательную картинку. И она завораживала не только меня. После каждого выступления его облепляла толпа девушек. Мало кто из женщин мог устоять. Когда мы стали выступать, был только флирт. Я решила, что в этом нет ничего страшного, это естественно, никто никого не предает. Но в глубине души я знала, что это неправда. Все к чему-то идет. И если бы я была честна с собой с самого начала, то признала, что этого и хочу. Все границы мы перешли спустя два года. Это случилось после концерта. Владелец бара, расплачиваясь с нами, не переставал хлопать и сыпать комплиментами – мы были безумно счастливы. На стоянке я попрощалась с парнями и пошла к машине. Когда уже почти села, подбежал Мак. – Валери, ты обронила. – Он держал блестящий браслет. Я взглянула на запястье, потом на браслет. – Это не мой. – Да? А я думал твой, похож. Я рассмеялась: – Нет, совсем не похож. В самом страшном сне не надела бы такое. Слишком уж блестящий. – Но ты же любишь блестяшки. – Поправочка: я люблю блеск. Дорогие камни. Алмазы. Но не дешевые блестяшки. На его лице появилась растерянная улыбка. – Я понял. Малышка не марионетка, блестяшки эти брось. – Улыбка исчезла, вернулась глубокая задумчивость. Он провел рукой по подбородку: – Вот и слова для песни. Никак не могу дописать. Я рассмеялась. Знаю, о какой песне он говорит. Мы долго над ней сидели, она о девушке, что бросает парня и ищет настоящую любовь. – Малышка не марионетка, любовь свою найдет. Блестяшки брось, на них не купишь, – напел он. – Мне нравится, – помедлив, сказала я и повторила последние слова: – Любовь свою найдет. Блестяшки брось, на них не купишь любви упавший плод. Какое-то время он молчал. – Похожая строчка у нас уже есть. Я закусила губу. – Наверно. Все слова сразу так не вспомню. – Они у меня дома. Поехали ко мне? Добьем эту песню. – Он ничего такого не имел в виду, говорил о работе. Мы с Маком часто сочиняли песни вместе, выходило очень хорошо. Но никогда – поздно ночью после концерта. – Что, сейчас? – А почему нет? У нас вдохновение, самое время сочинять. – Он облокотился на машину так близко, что я почувствовала его теплое дыхание. Мак прав. Над этой песней мы сидим уже долго, но я знаю, что зовет он меня не поэтому. Правда читается в его взгляде: он смотрит на меня с вожделением. Вожделение ощущалось и в том, как наклонил плечо и едва заметно провел по мне пальцами. Тяжело сглотнув, я кивнула: – Давай, хорошая идея. – Узнаю свою малышку, – оттолкнувшись, он подмигнул мне и уверенным шагом пошел к машине. Сев за руль, я думала позвонить Даррену и сказать, что задержусь, но решила этого не делать. Должно быть, он уже лег, а если и нет, то я не хотела расспросов. По крайней мере нашла себе такие отговорки. Но я знала: услышь голос Даррена, повернула бы домой. А я не хотела домой. Первые несколько минут я, как и полагалось музыкантам, села на скамейку перед фортепиано и пролистала блокнот с песнями. Но вдруг он сел рядом. Так близко, что я почувствовала его бедро. Он опустил руку и положил ладонь мне на голую ногу. По коже побежали мурашки. – Люблю, когда ты надеваешь эту юбку. – Знаю, – ответила я. – Поэтому и надеваю. Даррен ненавидел эту юбку. Говорил, что она слишком короткая. Что пока я пою, под нее заглядывают мужчины. Но Мак мне всегда делал комплименты. – Правда? Только ради меня? – с долей иронии произнес он, я поняла: он не знает точно, шучу ли я. Повернулась, глядя на него серьезно: – Да, Мак, ради тебя. Его рука поднялась по бедру выше. Напрашиваясь на продолжение, я прижалась к нему. Этого было достаточно. Он поднял вторую руку и взял меня за подбородок. Впился в меня губами, его поцелуй был жадный. Ненасытный. Мы не пошли в спальню. Я села на него прямо здесь, на скамейке. Позже мы часто шутили о том, как все удачно сложилось: на этом самом месте мы нередко творили чудеса, только в другом смысле. Я могла свести все на нет в любую секунду. Поставить точку. Включить тормоза. Но мне совсем не хотелось этого. – Ладно, прости, – тихо сказала Сюзанна, вернув меня к нашему разговору, о том, что мне нужно с кем-то поговорить. – Зря я влезла. Звонила убедиться, что все в порядке. – Все в порядке, – заверила я ее, хотя это была неправда – не хотела огорчать Сюзанну. Мне и так во многом помогает Кендра, а теперь и Хадсон. Не стоит ее впутывать в свои заботы. Сбросив звонок, я сделала еще глоток воды, оглянулась и попыталась вспомнить, зачем пришла сюда. Взгляд упал на незаправленную кровать. Задумчиво ее заправляю. Беру в руки край одеяла и понимаю, что не это я собиралась делать, когда позвонила Сюзанна. Надеясь, что машинальное действие поможет мне вспомнить, я привела постель в порядок. Не помогло. Как бы ни хотелось это признавать, да, знаю: мне становится хуже. Спускаюсь на первый этаж и, налив кружку чая, плетусь в гостиную. В углу, около эркера, стоит фортепьяно. В утренних лучах солнца сильнее видна пыль. Стоит тут нетронутый. Не помню, когда в последний раз садилась за него и играла. Так много грустных воспоминаний с ним связано. Но после утреннего разговора с Сюзанной мне захотелось поиграть. Поставив кружку на столик, я подошла к инструменту. Подняв крышку, увидела клавиши из слоновой кости. Кладу на них руки, на ногтях сверкает красный лак – до сих пор каждые две недели хожу на маникюр. Кожа на руках иссохлась, покрылась старческими пятнами, вся в голубоватых венах. Выбираю песню, которую знаю наизусть. На ум приходит одна из любимых. Называется «Сердце в небесах», написали ее вместе с Маком больше пятнадцати лет назад. Играю первый куплет и припев. Фортепиано расстроено, я хриплю – давно не занималась. Но для меня сейчас это не имеет значения. Закрыв глаза, представляю, что играю вместе с группой. Чувствую ритм под ногами, энергию от публики. Дойдя до проигрыша, останавливаюсь, пальцы зависли над клавишами. Всеми силами пытаюсь вспомнить продолжение, но аккорды не помню. Словно выложилась на все сто, и сил больше не осталось. Расстроенная, встаю и, не рассчитав силы, хлопаю крышкой. Потом думаю о предложении Хадсона записаться к врачу. Если есть хоть какая-то возможность, что мне помогут, то почему бы ею не воспользоваться. Так ведь? Открываю контакты, нахожу доктора Штайнера, звоню ему. Поворачиваю на улицу, где стоит дом Молли, и первое, что вижу – машину с логотипом новостного канала. Думаю вернуться обратно, дергаю Боуи за поводок. Но любопытство берет верх. Журналистку видела и раньше, не помню, как ее зовут. У нас в семье новости все время смотрел Даррен, не я. Молодая такая, миловидная, со светлыми волосами. На ней костюм в черно-белую полоску, волосы уложены в высокую прическу. С микрофоном в руках она встала напротив дома Молли, недалеко от нее оператор. Из окон глазеют соседи. Подойдя ближе, слышу: – … в этом тихом местечке. Следствие по делу миссис Фостер располагает фактами, которые прямо указывают на умышленное убийство. Споткнувшись о трещину в тротуаре, резко дергаю Боуи за поводок. – Этим утром отделение полиции в Сакраменто опубликовало обращение к населению с просьбой оказывать всяческое содействие в выяснении обстоятельств смерти. Как только узнаем что-то новое о смерти мисс Фостер, обязательно сообщим. Спасибо, что смотрели наш прямой эфир. С вами была Бетани Смит. Смотря под ноги, иду следом за Боуи, ее слова сливаются в неразборчивый шум. Убийство. Слово заело в голове, как пластинка. Каждый шаг – один такт. Убийство.