— Я распоряжусь, чтобы тебе самолет подготовили, — Эд поднимается стремительно, — Паулис уже вылетел в Штаты. Ну точно не был намерен отставать. Даже не предусматривал такой возможности, судя по всему. Даже это его «распоряжусь, чтоб подготовили» — скорей всего, вранье, смягчающее суровую правду. Эдик был намерен добиться операции не мытьем, так катаньем. Строго говоря, ему больше ничего не остается после ухода Эда. Вещи собирают за него, а сам Алекс забирает с окна чертов телефон, чертову симкарту. Долго сидит в самой тихой из комнат больничного номера, пытается унять дрожь в пальцах. Не сразу догоняет, что дрожь эта не от очередного приступа дурноты после терапии, а совсем другого характера. Волнительная… Что ж, это не превозможешь! Просто никак. Симку вставляет медсестра. Вставляет и испаряется, не выдержав его прицельно-изгоняющего взгляда. Алекс же еще несколько минут держит телефон на колене, прежде чем его включить. Только… не надышишься ведь перед… приключением. И когда он успел стать таким суеверным? После первого гудка он внезапно понимает — его трясет. Усталость бешеная, голодная, самого черного оттенка из всех возможных. Два года. Два гребаных года от месяца к месяцу он жил в ожидании момента, когда можно будет вернуться к Ней. И кто вообще сказал, что она не задолбалась его ждать, не удалила номер, не сменила свой… — Алик? Чертова трубка безбожно искажает её голос, скрадывает её волнение, прячет пьянящие низкие нотки. И наверное, стоило бы сказать ей дохрена всего, но если уж даже на бумаге не вышло — доверять языку тем более не стоит. Тем более — он выдаст слабость. Однозначно. Поэтому он ничего не говорит, только слушает её дыхание с той стороны трубки. Тоже, конечно, порезанное ревнивой мобильной связью, но хоть что-то… — Ты убьешь меня, когда приедешь, — Летучая… Слишком понятливая или слишком болтливая, чтобы просто помолчать, — я набила пятнадцать тату. У меня на спине живого места нет. Уже перешла на ноги. Если ты не поторопишься — придется снимать с меня всю кожу и пускать на ремни. Все-таки он идиот последний. Одно звучание её голоса заставляет тянущую тяжесть в груди сделаться легче. А её насмешливый и такой веселый треп… Он почти представляет её сейчас — сидящую на широченном подоконнике их кухни, с планшетом на коленях. Свитер спущен с плеча, хотя наверняка ведь сидит с открытым окном, паршивка… — Алик, я жду тебя, — в какой-то момент беззаветный треп иссякает, и Она выдыхает вот это, — и еще подожду. Ты ведь слово мне дал. Палец соскальзывает на алую кнопку сброса — будто срабатывает внутренний предохранитель. Хороший предохранитель! Потому что ком, стоящим колом в горле, все-таки треснул и наружу чуть не вырвались слова. — Я помню… Алекс не включает свет, и темнота вокруг сгущается не стесняясь. Ему плевать в общем-то, он хоть и смотрит вперед, но глаза все равно отказываются что-то разбирать, пока мозг мучает несчастную мысль. Он обещал не оставлять её одну. Обещал. Конечно, глупо отказываться от операции, сейчас, когда уже ясно, что поражено саркомой слишком много, что счет даже не на месяца — на недели, поэтому Эдик так подгорает, а химия сейчас уже почти перестала давать результаты. Если есть шанс вырвать у смерти хоть пару лишних лет — Алекс точно знает, на кого он их потратит. А если нет… Он встает слишком резко и едва удерживается на ногах. Даже окликает медсестру, что хоть и не торчит над душой, но всегда сидит в соседней комнате у самой двери. С её помощью добирается до постели. — Вам что-нибудь нужно? — участливо спрашивает девушка, и имеет в виду, конечно, порцию обезболивающих перед сном. Без них он почти не засыпает. — Коробку. — проговаривает Алекс отстраненно, доделывая набросок плана в уме, — большую белую коробку. И мой блокнот. Так уж вышло. Номер телефона своего нотариуса на память он уже набрать не мог… Хотелось бы, чтобы этот план не понадобился. Но… Пусть лучше будет! Конец