Скажите спасибо, что ручкой, а не гусиным пером с чернилами. Или что карта из бумажных листов сшита, а не из берестяных кусков. — Ну как же, в курсе, — Петр Алексеевич фальшиво морщится, — что поделать, у неё совершенно асоциальная семейка. Мать-сектантка, отчим — Глава их секты. Они частенько… Распускали руки. Хотели, чтобы и она служила благу их… общины. Светочка рада была съехать от них, только они периодически находили её. Нашли и в тот раз. Судя по всему — этот раз стал для неё критическим. После него она и решила уехать из города. Жаль-жаль. Ей стоило обратиться ко мне за помощью, я бы её принял обратно, конечно. И защитил. — То есть доверившуюся тебе неопытную сабу и любовницу ты оставил без защиты после какого-то её пустячного каприза, правильно я понимаю? — повторяет Алекс, переставая глядеть на собеседника. Мараться не хочется даже глазами. У тишины бывают разные вкусы. И вообще, она редко бывает абсолютной, всегда есть какие-то шорохи, звуки дальних шагов, тиканье часов… У тишины, что сейчас повисла между Алексом и Шубиным, привкус взаимного раздражения, приглушенных, но все еще уверенных опасений, и недовольного сопения. Люди вообще редко любят, когда им правду о них самих рассказывают. — Она ушла сама, — Петр Алексеевич все-таки находится с враньем, — ушла, хлопнула дверью, ошейник вышвырнула в помойку. Из квартиры, что я для неё снимал — съехала. Тряпки, которые для неё покупал — на клочья порезала. Цацки — отправила курьером, под роспись. Я решил — выкаблучивается, так выкаблучивается. — И оставил её без защиты, зная о мамаше-психопатке? — Это был её выбор! — Сколько времени она на тебя потратила? — Шубин аж вздрагивает от такой постановки вопроса. — В смысле? — Сколько своего драгоценного времени она потратила на тебя, удод, — мрачно повторяет Алекс. Был бы этот персонаж умным — не заставлял бы повторять. Но ладно. Значит, огребет еще и за отсутствие мозгов. — Сколько я с ней спал? — Шубин перефразирует вопрос в лестной для себя формулировке. — Полтора года. — Полтора года, — Алекс кивает, получая еще один факт в свою копилочку, — полтора года девочка слушала твою лапшу, ложилась с тобой в постель, надевала для тебя ошейник и разрешала себя содержать. — Разрешала? — Шубин ядовито кривится, мол, разве это не в её интересах было. — Разрешала, — снова повторяет Алекс, ставя еще один плюсик в графе “степень жестокости грядущего наказания”, — ты и сам понимаешь это. Она была с тобой не ради бабла твоего. И не ради лапши. Поэтому ты до сих пор на её видео дрочишь. Потому что она настоящая была. Ты не понимаешь, что упустил, но гнилой своей паскудной натурой чуешь. — А тебе-то что? — агрессивно вскидывается враг. Палится еще сильнее. — Я не люблю, когда мне врут, Петр Алексеевич, — Алекс скучающе покачивает головой, — а врать мне так нагло — вообще опасно для жизни. Света ушла от тебя не из-за того, что ты отказался везти её на острова. И не мамаша её отправила в больницу с кучей переломов и ушибов. Их было слишком много. — Так она не одна была, — он все еще пытается скрывать, — и отчим… — Когда она вышла из больницы, она написала тебе, — Алекс поднимается из-за стола, — тебе она пожелала сдохнуть. Если бы была причастна её мать — разве не ей Света бы адресовала эти свои пожелания? — У неё ветер в башке, — Шубин тем временем будто пытается отползти назад от нависшего над столом Алекса, вместе с креслом, — мало ли что… — Мало ли что могло её на это подвигнуть? — хрипло проговаривает Алекс. — Мало ли что взбрендило девушке после сотрясения? Например, захотелось ей поскандалить из-за неверного диагноза — это все сотрясение виновато. Не было ничего. Никого не было. И она никого не теряла! У неё память путается. Он говорит это и через силу смотрит на врага. Было в его жизни много неприятных уебней, и бандиты были, и мерзавцы, но вот такого уровня мудозвоны, бьющие слабых и неравных, всегда вызывали только невыносимую внутреннюю дрожь. А Шубин — бледнеет, зеленеет, все больше покрывается разноцветными пятнами. Кажется он понял, что Алекс уже все понял сам. И опровергать бессмысленно. Света не просто так от него ушла. Не одна. Света выбрала жить для себя и для того, что зародилось внутри неё. А этот мудозвон… А этот мудозвон, побоялся что выплывший ребенок даже от бывшей любовницы уничтожит его политическую карьеру. И все организовал. И даже информацию о выкидыше у Светы из карты скрыли. Она это заметила, все поняла, кому спасибо сказать надо. И уехала из города, что умер для неё окончательно. Не удивительно, что за прошедшие пять лет она вообще ни с кем из родного, казалось бы, Саратова не связывалась. — Ты… Ты не докажешь ничего! — рявкает Шубин, набираясь смелости. — Не докажешь. А её у нас сожрут, если вздумает вернуться. Ну что ж, будем считать это за чистосердечное признание. Осталось только детальки приговора обмозговать! Глава 6. Заинтересованная — Светик, ты вообще уверена, что это сработает? Моро на это клюнет? — Георгинчик скептически щурится, глядя на забитую дорогими тачками парковку. — Она совершенно не любит мыльных пузырей, надутых расфуфыренными женушками наших нуворишей. — Не чади, это же моя ставка, — я неторопливо опускаю каблучки на асфальт, вылезая из мажористого Гошиного красного кабриолетика. Сегодня мне не до выкаблучивания, сегодня я — леди, а леди не вылезают из тачек не открыв дверей. Да и Гошик пришибет меня за пару пылинок на замшевых сиденьях его возлюбленного поршика. Кажется, за мазок помады он даже бросил единственную бабу, с которой продержался аж целый год в отношениях и по которой сходил с ума. — Выставка эта — твоя ставка. А ты — моя, — парирует Георгинчик, этакое чудное видение в клетчатых штанишках в сине-зеленую клетку и черной рокерской кожанке. Коллеги стиляги-метросексуалы все еще носят полоску и пиджачки с заплатками на локтях, а Гошик уже настроен на рокерскую волну. Он прав. И эта клетка — в следующем сезоне её будут рвать со всех вешалок мира. От массмаркета и до магазинов высокой моды. Я улыбаюсь. Конечно, чтобы достать приглашение на закрытую выставку, пришлось попотеть, одна я потеть не люблю — припрягла Георгинчика. Он у папы вырос крайне пробивным цветочком, может в пустыне горсть снега достать, правда для этого его нужно замотивировать. Естественно, я не могла ему рассказать, что хочу проникнуть на выставку к Вере Сехмет, чтоб подрезать одного властного дядечку, который с чего-то взял, что может играть со мной на равных. Не может. Я не дамся. Такие уж у меня дурацкие принципы. Впрочем, статью я для Моро все равно напишу. И уже знаю как, чтобы она точно её прочитала. Борьба с приевшимися шаблонами и принятие сексуальности собственного тела — те темы, которые Ева Моро обожает в любом виде. А что может подойти под эти темы лучше, чем экстравагантная художница, застраховавшая свою грудь не потому, что её папик боится потерять вложенные в эту область деньги, а потому что для неё это действительно рабочий инструмент. Гошик — удивительно магический человек. Я уже говорила про пустыню и снег, да? Так вот, это все-таки недостаточно емко. Вот сейчас у Гошика в арсенале — одна только голливудская улыбочка, да я в своем скромном маленьком черном платье, аксессуаром к которому служит мой верный гипс. Маленький камерный выставочный холл, один день съема которого стоит столько, что на его аренду мне не хватило бы продажи обеих почек, сегодня пользуется большим спросом. И от дверей до парковки выстроилась очередь весьма состоятельных людей, которые терпеливо ожидают, пока охранник на входе проверит их билеты и паспорта на подлинность. А Гошик улыбается и ведет меня мимо очереди. Там за спиной кто-то отпускает возмущенные замечания, но ни я, ни Георгинчик не ведем и бровью. Блеф — это очень тонкое искусство. И ни в коем случае нельзя обращать на трещащий лед. Иначе просто не дойдешь. Конечно же, самый главный бой ожидает нас непосредственно на входе. Где Георгинчик все с той же голливудским оскалом подруливает к паре, как раз проходящей контроль. — Дмитрий Валерьевич, какая встреча! Судя по прищуру названного Дмитрием Валерьевичем, последний раз он Гошика видел в детском садике, и стих, ради которого Георгинчик пацаном залез на табуретку, ему не очень понравился, вот только он еще не понимает, что единственный способ избежать Гошиной атаки — это просто пристрелить его на месте. И не дать открыть рот. Но с этим Дмитрий Валерьевич уже опоздали. Гошик кружит вокруг него как коршун вокруг курицы, и тараторит, тараторит без умолку. — Боже, как же вы изменились с нашей последней встречи. Диетолога нашли? Да быть не может, что нет, так похудели. И рельефы прибавились. Ах, какая жалость, что я не в вашем вкусе, я бы тоже подержался за этот бицепс. Чем всегда восхищалась в Георгинчике — так это его удивительным талантом говорить такие вещи в тональности между шуткой и серьезностью. Так, что лютый натурал заржет, подумав, что его собеседник прикалывается, а свободный гей верно поймет намек и позже подойдет стрельнуть телефончик. До сих пор кстати не уверена, что Гошик и правда би. То есть да, есть причины для подозрений, но при мне он еще ни одного парня не засосал, да и в открытую не сознается. Кажется, он просто не заморачивается на эту тему, а я — еще не достаточно доверенное лицо в этом вопросе. Вторая порция лести достается даме Дмитрия Валерьевича. Третья — охраннику, окосевшему от начавшегося перед ним цирка. Удивительная магия, но ближайшие люди в очереди наблюдают за Георгинчиком с благостными рожами, как за клоуном, что перед ними на банановых кожурках пляшет. При этом у Гоши к каждому свой ключик, уже спустя десять минут дама Дмитрия Валерьевича промакивает уголки глаз от рассказанной неприличной шутки, а её кавалер подумывает Гошика усыновить. Ибо такой дипломат в хозяйстве точно пригодится. Ловкость языка и никаких аффирмаций. Через четырнадцать минут Гошик раскланивается удовлетворенной публике, цапает меня за локоток и интересуется насмешливо: — Ну что, Цветик, слюной зависти моему красноречию не изошла еще? — Сам ты… Цветик, — я без особой злости щиплю его за запястье, — нет, не изошла. У меня защечные мешки для яда очень вместительные. Но ты, конечно, бесподобен. — Эй, вы, двое, — мрачный голос охранника за нашими спинами — суровое покашливание от действительности, — а ну-ка стойте. — Кажется, в этот раз без выступления на бис не обойдется, — хихикаю я, и вместе с Гошиком разворачиваюсь к догнавшему нас амбалу с фейс-контроля. Георгинчик открывает было рот, но охранник срезает его до того, как мой приятель шевельнет языком. — Вы можете идти, Георгий Викторович, — подобострастная лыба эффективнее кляпа затыкает Гошику рот, — у меня вопросы к вашей даме. — Она со мной, — Гошик молодец, не собирается сливаться в сложный час, — мой плюс один. — У меня особые распоряжения на счет Светланы Клингер, — спокойно откликается охранник, глядя на меня в упор, — только насчет неё. Ах, вот оно что. Значит, Козырь все-таки понял, что я буду на этой выставке и специально заплатил, чтобы меня даже не пропустили? Ну что ж… — Не жди меня, Георгий, — произношу, поднимая подбородок с гордыней готовой к казни королеве, — глотни местного искусства, мне все потом расскажешь. К счастью, в голове Гошика здравое количество и верности, и здравого смысла. Он знает, что может здесь повидаться с важными людьми и догадывается, что я не буду посылать его одного из фальшивого благородства. Раз отпускаю — значит, тупых обидок с моей стороны не будет. Хотя судя по прищуренным глазам — меня ждет хороший такой допрос на тему, с кем это я спуталась, что меня куда-то аж не пускают. — Вам туда, — охранник дергает подбородком влево, указывая мне на дверь слева, с табличкой “только для персонала”. Хм… А я-то думала, мне на выход! Комната, в которую меня отправили, хоть и написана что “для персонала”, но судя по всему, изначально принадлежала минимум заведующей этой галереи. Здесь красивый винтажный диванчик манит синим бархатом своей обивки и стильно изогнулся над полом письменный стол очень современного дизайна.