– У вас остались какие-либо сведения о них? – Конечно. Я припоминаю только одного такого человека, и, насколько я знаю, она перевелась в кулинарную школу и весьма преуспела. Учитывая масштаб расследования, думаю, вам не стоит ограничиваться походами от одного похоронного бюро к другому. – Что вы предлагаете? – Школа при морге. Таких в Бостоне две. Попробуйте, возможно, они не откажутся поделиться именами студентов, которые не смогли заниматься нашим делом. Я и сам мог бы поспрашивать. Мы с ними все-таки коллеги. Если вас заинтересует какое-то имя или появится, как вы их называете, подозреваемый, о котором вам захочется узнать побольше, я могу сделать несколько звонков. – Спасибо. – Мы отнюдь не кучка упырей, – тихо сказал Бигелоу, когда Ди-Ди поднялась со стула. – Я ничего подобного и не имела в виду. – Хотя время от времени мы встречаем лиц с такими наклонностями. – Я вас очень понимаю, – уверила его Ди-Ди. Бигелоу одарил ее легкой улыбкой, а затем, поддерживая под здоровую руку, проводил до двери. Глава 11 За все время, что я жила со своим приемным отцом, ссорились мы всего один раз: в тот день, когда он нашел письма моей сестры. – Не будь дурой! – кричал он на меня, сжимая в руке кипу бумаги, исписанной едва различимыми каракулями. – Тебе это ничего не даст, а вот потерять ты можешь многое. – Она моя сестра. – Которая набросилась на тебя с ножницами! Но тебе повезло больше других ее жертв. Скажи, что ты ей не отвечала. Я промолчала. Отец поджал губы, его суровое лицо выражало недовольство. Затем он тяжело вздохнул, положил всю стопку исписанной сестрой бумаги на письменный стол и сел на мою розовую незаправленную постель. На тот момент ему было шестьдесят пять. Внутренне собранный поседевший ученый-генетик, который думал, что уже слишком стар для всего этого. – Запомни, существует всего два типа семей, – сказал отец, не поднимая на меня глаз. Я кивнула, поняв, о чем он собирается мне рассказать. Об этом рассказывают всем детям, у которых нет родителей. Существует два типа семей: в одних ты рождаешься, в другие тебя берут. Обычно семью не выбирают, но у меня была такая возможность. В большинстве случаев приемные родители с энтузиазмом выдают пламенные речи о том, как это здорово, что ты можешь выбрать семью. Другие дети только мечтают о том, чтобы выбрать папу и маму, брата или сестру. Только подумай, как тебе повезло! В годы моего взросления приемный отец читал мне множество книг на данную тему, такие как «Дитя моей души», «Раз, два, три – семью себе найди!». Отец с жаром уверял, что любит меня как родную. У него не было своих детей. Как и жены. Доктор Адольфус Глен был не просто убежденным холостяком, а одиночкой по жизни, до того момента, пока не встретил меня. И хотя он не являлся самым примерным папочкой в мире, я никогда не сомневалась в его любви ко мне. Еще в детстве я осознала, что это человек на редкость честный, скромный, но с чувством собственного достоинства. Он по-настоящему меня любил. И для него это стало главным смыслом в жизни. – Ты не обязана ее выбирать, – снова и снова повторял отец в тот день. – Может, Шана и была когда-то твоей родней, но ведь не без причин тебя у этой родни забрали! А если бы эти письма писал твой отец, ты бы все равно их читала? – Это разные вещи! – Почему же? Они оба убийцы. – Она была всего лишь маленькой девочкой… – Которая превратилась во взрослого психопата. Сколько человек у нее на счету? Трое, четверо, пятеро? Ты не спрашивала? – Может, то, что она сделала… то, кем она стала… не ее вина. Отец пристально посмотрел на меня. – Хочешь сказать, что на нее не подействовало проявление вашим отцом неуемной жажды к насилию? Каждую ночь она наблюдала за его жестокостью, пока ты была заперта в шкафу. – Первые пять лет – самые важные в жизни ребенка, – вспомнив недавно пройденный курс детской психиатрии, прошептала я. – Я прожила с ним в одном доме всего год. А Шана – четыре. То есть все ключевые события на этапе становления личности… – Естественный отбор. Тебе повезло оказаться в доме, где тебя любят, а твоей сестре – нет. Так что нет ничего удивительного в том, что ты теперь будешь учиться в самой престижной медицинской школе Бостона, а она до конца своей жизни будет закована в наручники в том или ином исправительном учреждении. – Это слишком жестоко. – Хватит себя обманывать, Аделин. Естественный отбор всегда был, есть и будет. А то, что ты испытываешь, не есть любовь. Просто ты чувствуешь себя виноватой за то, что в жизни повезло тебе, а не ей. – Она моя сестра… – У которой богатая история насилия над другими людьми, включая и тебя саму, между прочим. Аделин, назови мне хотя бы одну причину, почему тебе следует считать Шану своей семьей. Всего одну причину, и я отстану от тебя. Я поджала губы и, стараясь по-прежнему не смотреть ему в глаза, пробормотала: – Потому что. Отец всплеснул руками. – Господи, спаси меня от этих умников, у которых на все есть ответ! Скажи мне, ты отсылала ей деньги? Я ничего не ответила, и отец снова глубоко вздохнул: – А все потому, что она попросила, правда? Действительно, почему бы и нет. Она отличный манипулятор, а ты легкая мишень. Она заперта в большом доме, а ты в большом доме живешь. – А может, все потому, что я ее младшая сестра, а сестры должны помогать друг другу? – Как это трогательно. Это она написала? – Я не такая наивная, как ты думаешь! – Отлично. Тогда просто перестань высылать ей деньги, и увидишь, как долго она продолжит тебе писать. – Она хочет узнать меня получше. – А ты ее? – Впервые в голосе отца не звучала ирония. – Я… мне любопытно. Мы обе знаем дурную репутацию отца. – Мой голос прозвучал, словно со стороны, когда я процитировала: – «Больной придурок Гарри Дэй искал подружку понежней. Схватить, избить, проткнуть, убить! «Ты лучшая!» – всем говорил, а кости рядом хоронил». Я услышала этот стишок еще в средней школе и никогда не говорила своему приемному отцу. Потому что боль – это знание, но иногда, чтобы ощутить боль, можно разделить знание с тем, кого ты любишь, не будучи в состоянии что-нибудь сделать. Отец выдохнул, взгляд его смягчился. – Но это правда. – Это касается и моей сестры, верно? Я происхожу из семьи убийц. – Точно, – угрюмо подтвердил отец. – Такой вот у тебя генофонд. – И что бы мы ни думали по этому поводу, природа – это решающий фактор в становлении поведения. Одна только любовь не способна изменить мир. – Ты слишком молода, чтобы так цинично рассуждать, дорогая. Не обращая внимания на его слова, я продолжила: – Конечно, я не считаю себя убийцей… – Слава богу, – улыбнулся отец. – Но я думаю, что должна узнать то, чего пока не знаю. Вспомнить то, что уже давно забыла. Ведь моя биологическая семья – это своего рода часть меня, да и ты сам меня учил, что отрицание есть зло. Смотри своим проблемам в лицо, анализируй их и затем решай. Не ты ли это говорил? – Только я, кажется, еще упоминал про безопасность. Мы можем испытывать не только психологическую боль, не забывай. А семья, – отец указал на письма, – особенно твоя семья, Аделин, умеет причинять боль просто блестяще. Если ты изучала дело Гарри Дэя и видела все те фотографии, то должна знать это не хуже меня. – Мы редко пишем друг другу. – Я кивнула на письма сестры. – Может, где-то раз в месяц, как обычные друзья по переписке. – Письмами дело не закончится. Рано или поздно она попросит тебя о встрече. И ты согласишься, Аделин. В такие моменты, как сейчас, мне хочется, чтобы ты умела чувствовать боль. Вероятно, тогда инстинкт самосохранения у тебя был бы более развит. – Не переживай, пап. Доверься мне, ладно? Я знаю что делаю. Я развернулась и вышла из комнаты. Разговор окончен. Выводы сделаны. Баррикады целы. Возможно, я бы сдержалась. Возможно, дело ограничилось бы письмами. Вот только отец мой вскоре умер. Семья, которую я обрела, исчезла. Я осталась абсолютно одна в этом мире, и, несмотря на нечувствительность, меня терзала тоска. Спустя шесть месяцев я впервые нанесла визит в Массачусетский исправительный центр. Сидя напротив своей сестры в небольшой комнатке для свиданий, я поняла, что отец был прав: у Шаны действительно необычайно развитый дар причинять людям боль. Но, как, вероятно, делают все младшие сестры, я тешила себя мыслью, что и сама не лишена талантов.