– Да, я слышала. – Вы полагаете, Шана с этим как-то связана, не так ли? – Кимберли остановилась, резко повернулась ко мне и скрестила на груди руки. Безупречно пошитый черный костюм, собранные в тугой пучок волосы, четко выраженные скулы, жесткий взгляд – все это ей очень шло. – Вчера я созвала всех охранников, чтобы узнать, есть ли хоть намек на то, что Шана общается с кем-то внутри или за пределами лечебницы. Они в один голос утверждают, что это невозможно. По крайней мере, ничего такого не заподозрили. – Ну, если кто-то ей и оказывает услуги, он вряд ли в этом признается. – Я старалась говорить как можно спокойнее. – Как вы сами вчера заметили, за определенную плату охранники помогают заключенным обмениваться сообщениями. – Вряд ли есть такая цена, за которую кто-то согласится помогать вашей сестре. Она убила двоих из наших, а здесь такое не прощают. – Вы уверены? Эти убийства произошли уже давно. В то время многие из ваших сотрудников здесь еще не работали. Если уж на то пошло, даже вы здесь еще не работали. МакКиннон сурово на меня посмотрела: – К чему вы клоните, Аделин? – У Шаны, кроме меня, нет других посетителей и, судя по вашим словам, она совершенно точно не может связаться ни с кем, кто находится за пределами этого здания. Само собой, это навело меня на мысль о том, что ей все это и не нужно. Потому что ее новый друг находится где-то здесь. Кто-то из заключенных, охранников, членов руководства. Ким помедлила с ответом. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал отрывисто: – Вы подозреваете меня? Я попадаю под определение одного из членов руководства, верно? В свою очередь, и я могу подозревать вас. Шана знает вас уже очень давно, и вы довольно часто здесь бываете. Мы уже настолько к вам привыкли, что иногда даже не замечаем вашего присутствия. – Почему тогда вы позволили Шане увидеться со мной? – спросила я. – До нашей с ней официальной встречи еще далеко. И все-таки она попросила, и вы разрешили. Кимберли нахмурилась. Она снова выглядела обеспокоенной. – Я хочу понять, что происходит, – твердо заявила она. – Вчера… Шана убедила меня. Я не знаю, как, но она каким-то образом связана с этими убийствами. Остается вопрос: действительно ли Шана является своего рода преступным организатором, который руководит убийствами прямо из своей камеры? Или она просто издевается над нами, ведя свою жуткую игру, в которой я подозреваю вас, вы подозреваете меня, а полиция Бостона, по-видимому, подозревает нас обеих? Я хочу понять, что происходит, Аделин. Как начальник этой тюрьмы, черт, да просто как человек, который больше не может спокойно спать по ночам, я хочу знать, что творится в моем учреждении. Очень надеюсь, что детективы скоро здесь снова появятся и все выяснят, но все-таки я делаю ставку на вас, вне всяких сомнений. Если кто и добьется от Шаны правды, то это будете вы. Мы двинулась дальше по коридору, но не в ту комнату, где обычно проходили наши с сестрой встречи, а в зал для допросов, которым в прошлый раз пользовались детективы. Видимо, суперинтендант планирует подслушать наш разговор. Способ докопаться до истины? Или убедиться в том, что Шана не расскажет лишнего? А я? Что я чувствовала, думала и чего хотела от всего этого? МакКиннон была права. Мы все запутались. Бросаемся на собственные тени, подозреваем всех и каждого, всего боимся. Я вспомнила слова Сгарци, которые он мне сказал буквально на днях. Я не чувствую боли, так чего мне бояться? Затем я вспомнила, как избавлялась вчера от своей коллекции. Как смывала в унитаз комок человеческой кожи и как несколько полосок всплыли обратно, словно издеваясь надо мной. И я впервые осознала, что мне в жизни не было так страшно. Шана уже ждала в комнате, стянутые руки на краю стола. Как только я вошла, она тут же оценивающе на меня посмотрела. Пронзительный взгляд ее темных глаз остановился на пурпурном кардигане. Мне стало слегка не по себе. Сестра выглядела совсем не так, как я того ожидала. Она казалась еще более изможденной и бледной, чем вчера. Под глазами залегли темные круги. Плечи напряженно приподняты, словно она еще не до конца отошла ото сна. Я представляла себе Шану злорадствующей, довольной своей новообретенной властью, которая позволяла ей вызывать меня и сотрудников полиции по щелчку пальцев. Ее предсказание сбылось: она позвала, и вот я здесь, в ожидании, пока мне продиктуют условия. Однако реальность не соответствовала ожиданиям. Если бы я не знала свою сестру, то сказала бы, что она выглядела глубоко подавленной. Ее взгляд соскользнул с моего кардигана к единственному окошку, через которое она все равно не могла ничего видеть. – Кто там? – резко спросила Шана. – Суперинтендант МакКиннон, – помявшись, ответила я. – А где же детектив Фил? – Так ты хотела поговорить с ним? – Нет, с тобой. Я кивнула и, выдвинув один из стульев, села за стол. – Полагаю, ты уже слышала, что вчера днем Убийца с розой убил еще одну женщину? Шана ничего не ответила. – Он срезал сто пятьдесят три полоски с ее пораженного раком тела. Должно быть, ему пришлось нелегко. Химиотерапия настолько истончает кожу, что она становится прозрачной, как луковая шелуха. Поэтому срезать ее гораздо сложнее. Шана снова промолчала. – Как ты это делаешь? – спросила я. Она отвела от меня взгляд, теперь он был устремлен в одну точку где-то поверх моей головы, а ее губы слились в тонкую линию. – Сто пятьдесят три, – напомнила я. – Ровно столько полосок кожи было в коллекции нашего отца сорок лет назад. Именно столько полос кожи оставляет после себя на месте преступления Убийца с розой. Это доказательство того, что ты действительно обмениваешься посланиями с маньяком? Скармливаешь ему информацию о нашем отце? Ну и каково это, Шана, убивать на расстоянии? Ощущения те же или все не так, как ты себе это представляла? Все-таки ты сидишь здесь, а твою работу делает марионетка. Орудует ножом, вдыхает аромат крови… – Ты сама не знаешь, о чем говоришь, – наконец произнесла она. – Серьезно? Кстати, я сегодня специально надела кофту твоего любимого цвета. На челюсти Шаны выступил желвак. Она посмотрела на меня, и я увидела, сколько гнева в ее глазах. Однако сестра не проронила ни слова. Я откинулась на спинку стула, руки положила на колени и принялась внимательно изучать едва знакомую мне женщину, которая, однако, была моей сестрой. Сегодня на ней по-прежнему оранжевый тюремный комбинезон, цвет которого практически сливается с цветом ее лица. Волосы по-прежнему жидкие и немытые. Хотя, может, это все, что ей удалось с ними сделать, учитывая слабый напор в тюремных душевых. Сурового вида женщина с жилистым, как у нашего отца, телосложением. Держу пари, она регулярно тренируется в своей камере. Отжимания, приседания, выпады – в общем, те упражнения, которые можно выполнять в камере размером три на четыре метра, чтобы держать себя в форме. Все это отчетливо читалось в жестких чертах ее лица со впалыми щеками. За все эти годы Шана не позволила себе обмякнуть или разжиреть на тюремных полуфабрикатах. Столько лет спустя она продолжала ждать… И вот этот день наступил. – Нет, – сказала я. – Что – нет? – Нет – это мой ответ на твою просьбу, в чем бы она ни заключалась. Нет – на любые предложения, сделки, переговоры или обмен информацией. Если ты действительно контактируешь с убийцей и обладаешь информацией, которая поможет его поймать, обратись в полицию. Так обычно поступают. Мы помогаем друг другу, поэтому и зовемся людьми. Шана посмотрела на меня. По ее взгляду было трудно понять, о чем она думает. – Ты приехала сюда не для того, чтобы сказать мне «нет», – равнодушно бросила она. – «Нет» можно было сказать по телефону, необязательно ехать сюда. А ведь ты, как никто другой, ценишь свое время, Аделин. – Я пришла, потому что у меня есть к тебе вопрос. – Значит, ты будешь устраивать переговоры? – Нет. Я просто задам вопрос. Отвечать или нет – дело твое. Когда папочка впервые тебя поранил? – Я не помню. – Подобные фразы уже вылетали у нее на автомате. Поэтому я ей больше не верила. – А когда он впервые поранил меня? На сей раз она ухмыльнулась: – Тебя он не трогал. Ты же была совсем маленькой. – Ложь. Шана нахмурилась, медленно моргнула. – Он поранил меня. Я это знаю. Но я даже не заплакала, верно? Не отдернула руку, не вскрикнула. Я просто смотрела на него. Я пристально смотрела ему в глаза, и это до чертиков его испугало, не так ли? Вот почему меня запирали в шкафу. Не для того, чтобы защитить. Не потому, что наша мама меня любила, и не потому, что я была совсем крошкой. Он запирал меня в этом гребаном шкафу, потому что не хотел, чтобы я снова так на него посмотрела. – Так вот в чем дело? – протянула сестра. – Вот из-за чего ты злишься? Бедняжку запирали в шкафу? Расслабься, у меня, знаешь ли, побольше причин для злости. Она закатала рукава, чтобы показать мне свою коллекцию шрамов, которые отец и сама Шана наносили на протяжении многих лет. Огромные рубцы и тонкие следы, извивающиеся розовые линии и едва заметные белые полосы. Я уже видела их прежде. Ничего нового. – Я знаю, как тебе больно, Шана, – тихо сказала я. – Пусть я и не могу почувствовать всего этого, но я знаю. Такова моя судьба, я всегда была совестью нашей семьи. Вот чего так испугался наш папочка сорок лет назад. Он заглянул в мои глаза и увидел не ужас, смешанный с болью и страданием, к которым он так привык, он увидел себя. Просто самого себя. Неудивительно, что после этого он стал запирать меня в шкафу. Быть монстром несложно, но увидеть монстра в своем отражении… – Я что, на приеме у психиатра? Ты целый час несешь подобную чушь и дерешь за это деньги? Нормальные люди называют это хренью собачьей, если ты вдруг не в курсе. – Прощай, Шана. Несколько минут висела тишина, а когда смысл моих слов окончательно уложился в ее голове, Шана снова заговорила: – Уже уходишь? Серьезно? Ты приехала сюда… из самого центра Бостона… чтобы, типа… бросить меня? – Я любила тебя, Шана. Правда. Когда я после стольких лет получила твое письмо… Я словно все это время сидела в шкафу, а ты наконец меня из него выпустила. Моя сестра… семья, которой у меня никогда не было. Губы Шаны вытянулись в нитку. Она беспокойно постукивала пальцами по столешнице.