— Клэр Кент, — напомнила Гретхен, нисколько не раздражаясь. С доктором Чэнем ей редко приходилось повторяться. — В твою смену? Доктор Чэнь всосал воздух сквозь передние зубы. Глаза его заволокло мечтательной пеленой. — Клэр Кент. Ножевые ранения. Отсутствие следов самообороны. Убита ночью в постели ножом для разделки мяса… Гретхен прервала его, легонько шлепнув папкой по плечу, и лицо доктора приняло осмысленное выражение. — Ты перечисляешь факты, которые я и без того знаю. Я же прочла твой отчет! — жалобно заскулила она. — Просто скажи, что ты об этом думаешь. Доктор Чэнь покосился на Маркони, и Гретхен провела рукой перед его глазами: — С ней все нормально. Возглас Гретхен, похоже, вывел Маркони из странного забытья, в которое та ненадолго провалилась. Детектив прижала ладонь к груди и торжественно вытянулась. — Со мной все в порядке, — заверила она, — просто сердце немного захолонуло. — Приятно слышать, когда говорят от души. Вот вы и нашли путь к моему сердцу, — подмигнул доктор Чэнь, и Маркони, уже догадавшаяся об этом, довольно улыбнулась. — Кто совершил убийство? — изнывая от любопытства, спросила Гретхен. — Профан, — вздохнул тот. — И, судя по порезам возле ребер, действовавший нерешительно. Все указывало на Виолу или… несметное количество других подозреваемых. — Что-то личное? — Убийца, конечно, переусердствовал, — поморщился врач. — Принимая во внимание, сколько раз нож входил в тело… Я предположил бы, что на убийство его сподвигла ярость. Или глубочайшее потрясение. — Какое, например? Неожиданно для Гретхен доктор Чэнь впал в долгую задумчивость. — Например, потрясение, вызванное страхом. — Но Клэр спала, — возразила Гретхен. — Тогда, вероятнее всего, неистовым гневом. Значит, существовал первоначальный импульс, спусковой крючок, некое чувство. А чувства всегда представлялись Гретхен непроходимым лесом. Часто, помогая в расследовании, она теряла верное направление, запутываясь в хитросплетении человеческих эмоций, и блуждала в них как в трех соснах, не в силах раскрыть мистическую тайну убийства. Она ясно видела мотивы, толкавшие людей на преступление: алчность, жажда славы, месть, деньги. В основе побудительных мотивов всегда лежала человеческая психология, а уж на психологии Гретхен собаку съела. Но чувства, чувства были ей не подвластны. Они напускали туману и морочили голову, и Гретхен вечно терялась в догадках — то ли она одна не понимает чувств, обрекающих убийц на преступления, то ли их не понимают и сами убийцы. Прямое тому доказательство — смерть Клэр Кент. С одной стороны, у кого, как не у Рида Кента, были все основания зарезать жену? Гретхен могла привести с десяток побудительных мотивов и пригвоздить ими Рида, словно дротиками, к скамье подсудимых. С другой стороны, учитывая способ убийства, закрадывался вопрос: почему предумышленное убийство, цель которого — прибрать к рукам состояние Клэр, превратилось в кровавую бойню? Вполне вероятно, таким образом убийца намеревался бросить тень на Виолу или прямо указать на нее, если бы у следователей вдруг возникли сомнения. Однако… возможно, за этим скрывалось что-то еще, что-то, пока недоступное пониманию. — Как вы думаете, почему она не сопротивлялась? — спросила Маркони. — Она умерла далеко не сразу и медленно и мучительно истекала кровью. Вначале убийца поразил ее в живот. Почему она не бросилась на него после первого же удара? Доктор Чэнь задумчиво и одобрительно оглядел детектива. Несмотря на беззаботную непринужденность, доктор Чэнь не выносил идиотов — еще одна причина, по которой Гретхен неумолимо влекло к нему. Глупцы быстро теряли его уважение, но умные люди, задающие правильные вопросы, много выигрывали в его глазах. Помолчав секунду, доктор Чэнь протянул руку к папке, и Гретхен безропотно отдала ее. Пока доктор перелистывал страницы отчета, Гретхен с Маркони смиренно ждали, стуча зубами от холода. — Здесь отсутствует химико-токсикологический анализ, — растягивая слова, произнес доктор. — А его проводили? — осторожно поинтересовалась Гретхен, не желая указывать другу на возможно совершенную им ошибку. Доктор Чэнь оторопело заморгал и невидяще уставился вдаль. — Пэтси, — сорвалось с его губ. — Да нет же, я — Гретхен, — усмехнулась Гретхен. — Не умничай! — Доктор сердито вытянул палец. — Пэтси — моя ассистентка. Она отправила пробы на токсикологическое исследование, но я распорядился присвоить им низкий приоритет. Лаборатории и так загружены под завязку. — На долгие месяцы? — уточнила Гретхен. — Да, на долгие месяцы, — брюзгливо отозвался доктор Чэнь. — И даже на долгие годы. Мы тут работаем, а не киношку снимаем. — И ты присвоил пробам низкий приоритет, так как причины смерти казались вполне очевидными? — Именно, — несколько сконфуженно кивнул доктор, и природный румянец угас на его щеках. — Но тогда все очень хорошо объясняется, верно? — затормошила его Гретхен, отвлекая от невеселых мыслей. — Сначала ее одурманили, а после — закололи. — Похоже на то, — задумчиво сказал доктор Чэнь. — Не в моей компетенции утверждать наверняка, но, насколько я понимаю, сейчас превалирует мнение, что она не хотела бороться со своей дочерью. — Возможно… — перед глазами Гретхен всплыло лицо Виолы. — Тогда концы с концами не сходятся, — немного отстраненно, словно не желая высказывать свои соображения вслух, заявила Маркони. Однако, когда доктор Чэнь и Гретхен посмотрели на нее, она убежденно кивнула: раз, другой. — Одурманивание свидетельствует о предумышленном убийстве. — А беспорядочное нанесение порезов — об убийстве в состоянии аффекта, — подхватила Гретхен. — Если только… — вклинился доктор Чэнь, — если только аффект не был наигранным. — Вы считаете, кто-то способен настолько правдоподобно инсценировать гнев? — поразилась Маркони. — Солнышко мое, — проворковала Гретхен, озабоченная той же мыслью, — инсценировать можно любое чувство. Если достаточно попрактиковаться. 40. Рид. За пять лет до гибели Клэр… О существовании абонентского ящика знала только Эйнсли. Рид арендовал его втайне от всех, и эта тайна дарила ему чувство собственного превосходства. Корреспонденцию Рид проверял редко. Иногда между его визитами на почту проходило несколько месяцев. А однажды он не заглядывал в абонентский ящик целых два года. Но когда дела шли вкривь и вкось, проверки учащались. И каждый раз, наведываясь в почтовое отделение, Рид уверял себя, что хотя бы крошечная часть его жизни не пущена на самотек. В ту неделю неприятности сыпались как из рога изобилия. Рида срочно вызвали в школу. На встрече, где, помимо учительницы Виолы, присутствовали психолог и заместитель директора, ему рассказали, что его дочь чуть ли не ежедневно заманивает одноклассника на школьный двор и учит его препарировать лягушек. Схватить юных анатомов за руку не удалось, но в парте Виолиного протеже нашли скальпель, исчезнувший из школьной лаборатории. На Виолиного одноклассника Риду было откровенно плевать — подумаешь, обычный мальчишка, попавший под неотразимое обаяние Виолы. Наверняка даже не психопат. Приструнить его да запретить водить дружбу с Виолой — и дело с концом. Рид знал о способности Виолы наметанным глазом выхватывать из толпы ребятни самых податливых и слабых. Когда-то он сам (пока его не начало мутить от происходящего) наблюдал за поведением дочери на детской площадке или днях рождения подружек. Любое светское мероприятие его маленькая психопатка воспринимала как поле чудес. Она никогда не выпячивала себя, не лезла в гущу событий и всегда оставалась в тени, не замечаемая встревоженными родителями. Определить, кто в детской ватаге играет первую скрипку и какова расстановка сил, занимало у нее не более минуты. Везде и всюду она выискивала легкую добычу. Но необязательно нападала. Порой она тешилась с жертвой, как, например, с той же Эйнсли, и никто — ни Рид, ни Виола, ни ее жертва не знали, когда она нанесет смертельный удар. С детьми, по мнению Рида, Виола обращалась словно с подопытными кроликами, обеспечивая себя исследовательской работой на годы вперед. Когда же Виола нападала, бросок ее был стремителен и безогляден. Невероятно, но Рид предпочитал именно такие, внезапные порывы дочерней ярости. Кратковременная боль казалась ему лучше продолжительной агонии. Но вот братьям Виола избрала иную участь, затеяв с ними долгую, бесконечно долгую игру. Не проходило и дня, чтобы сердце Рида не холодело от ужаса при мысли об этом. И когда симпатичная учительница Виолы, обеспокоенно заглядывая ему в глаза, положила руку ему на плечо и спросила, не принести ли воды, он кивнул и увязался за ней. Немного пофлиртовав, он игриво втолкнул ее в чулан, где на десять блаженных минут избавился от висевшего на шее жернова неудавшейся жизни и почувствовал себя человеком, способным хоть на какое-то действие. Учительница, имя которой Рид не потрудился запомнить, совсем потеряла голову, напрочь забыла о Виоле и замяла дело, всучив ему пару брошюрок. Рид чуть не рассмеялся ей в лицо. Чем эта макулатура ему поможет? Посоветует три легких шага на пути к укрощению доморощенного садиста-психопата? Два дня спустя Рид сел в вагон метро и проехал по фиолетовой линии до конечной станции. Народу было мало, но он послонялся, нога за ногу, по платформе, прежде чем увязаться за несущимися к выходу пассажирами. Убедившись, что никто его не преследует, он миновал четыре квартала, зашел в почтовое отделение и вытащил из жилетного кармана ключ. И немало удивился, увидев поджидавшее его послание. Открытку, как обычно, и довольно курьезную. С плакатно улыбающейся коровой в ультрамодных солнцезащитных очках. Он долго стоял, ухмыляясь глупой корове, затем перевернул открытку и прочел сообщение, написанное знакомыми каракулями. Сведений об отправителе и его местонахождении, разумеется, не было. Рид покинул отделение, воровато оглянулся, шмыгнул в переулок и спрятался за мусорным баком.