— Сначала узнай, как попал к ней ребенок. — Думаешь, она скажет? — А ты полковник милиции или кто? — Применять к ней санкции я не могу, она растила мою дочь. — Правильно. Растила. Но как она попала к ней, надо узнать обязательно. — Это не трудно. — А если действительно украла? — Отберу и привезу сюда. — А если не крала? — Тоже хочу отобрать и самому воспитывать дочь. Я и так много потерял, не видя, как она росла. — А как же семья? Девочка должна расти в семейной обстановке? — Но там у нее нет отца, здесь не будет матери. — И редко бывающего дома папы. — По-твоему я должен оставить все как есть? Отказаться от собственной дочери в угоду чужой тетеньке, пожелавшей стать благодетельницей девочки? Она десять лет провела в деревне, сейчас там даже школы нет и ее учит сама Анна, а сдают они экзамены экстерном в районной школе. — Почему она не учится в районе? — Так хочет ее «мама». — Знаешь ли, я психолог слабоватый, но если бы у меня отобрали моего сына, я не смог бы без него. Это как будто твоя рука, или сердце, отними попробуй. — Я пока такого не испытываю, отцовские чувства у меня только начали просыпаться. Я же многое пропустил в жизни дочери. Не слышал, как она училась говорить, не видел ее первого шага, не видел как она растет. Мне она близка, хочу, чтобы была рядом, хочу быть ее защитником, опорой, другом, отцом. — Тогда и думать нечего. Хотя та женщина может быть любит ее по-настоящему, как родную. — Как родную. В этом и заключен смысл родства. — Но Ляля родная мать, а ребенка оставила. — Или ее украли. — Ты веришь этой басне? — Но как не верить, если в противном случае она хуже зверя получается. — То, что она никогда не заявляла о пропаже ребенка, не искала ее и почему-то отправилась из Москвы рожать в глушь, говорит о том, что именно Ляля тебя обманывает. — Я думаю теперь, что такое семья? Люди, связанные воедино кровными узами, родители, дети, бабушки, дедушки. У меня лично семья — это просто секс и общий стол. У нас были абсолютно разные интересы. Я только теперь понял, что женился на статуе. Стоит в саду или в музее редкий экземпляр красоты, который является созданием гениального скульптора. Ты смотришь на нее, любуешься, но никому не приходит в голову жениться на статуе, или принести ее в свой дом. — Значит Ляля, как я понимаю, всего лишь образец красоты, но не жена, создающая семью. — Да. — Ты ее любишь до сих пор? — Я презираю и считаю нечистоплотным находится даже близко рядом с ней. — Значит, развод решен окончательно. — Да и завтра же я еду к адвокатам, чтобы они занялись этим делом. Эту тему они оставили в покое и принялись за политику. — Я побывал в селах и увидел, как они погибают. Что мешает людям трудиться как раньше до семнадцатого года, когда Россия вывозила свой хлеб за границу. И какой хлеб. Нарасхват. — Думаю, что у мужика не стало стимула трудиться. Закупочные цены на хлеб делают мужиков нищими, а те, кто дальше идет по цепочке, перекупщики, переработчики, продавцы живут прекрасно. — Значит необходимо сделать так, чтобы сами крестьяне производили не только хлеб, но имели свои элеваторы, торговую сеть, отдавали, что положено государству по установленному ценовому плану, а остальное шло в копилку хозяину. — Сейчас есть совсем вымершие села и деревни, умирающие, кое — как цепляющиеся за жизнь, а если еще села и существуют, то там тоже образовался перекос. Те, кто обладает властью, строят, не стесняясь избенок крестьян, свои хоромы, имеют охрану, от кого? Отдыхают за границей, их дети тоже не учатся в России. А хлебороб остался, как и раньше с голым задом. Вот и тащат кто может и сколько с полей, тока, из-под комбайнов. А осенью получается, что и урожай был хорошим, и в закромах семян нет. Не на что купить горюче-смазочные на сев, нечем заплатить налоги. А о зарплате и думать забыли. — Но сейчас многие сдали в аренду свою землю, наделы. — Сдали и получили шиш с маком. Ни земли, ни денег. Те продукты, которые им бросают из милости арендаторы, они выкупают за деньки в кассе предприятия. Цены не менее рыночных. Вот тебе и вся собственность на клочок земли. — Зачем же они отдают землю в аренду? — А чем ее обрабатывать? И еще никто не спрашивает желания крестьян, войти в арендное предприятие. С них собирают заявления, а те, кто начинает упрямиться и воду мутить, оставляют без света, воды, лишают кормов для подворья. Словом начала феодализма заложены снова. Только по другому все это обзывается. Выпили по рюмочке. Поговорили еще о том, о сем, и Алексей начал прощаться. Поехал он в свою, отцовскую квартиру. Хорошо, что умная тетя заблаго приватизировала ее на имя Алексея. Ее домик на окраине тоже достался по наследству ему. Назавтра он нашел адвоката Сергачева Андрея Павловича, спеца по бракоразводным процессам и начал дело о разводе. Ляля никак не желала сдаваться. Она твердила, что у нее украли девочку. Мать ее подтверждала это. Адвокат был умный, дальновидный, дока своего дела и в три счета доказал им всю несостоятельность бредовых идей о краже ребенка. Он предложил им смириться и дать по-хорошему развод через ЗАГС, как супругам не имеющим детей. — Но как же квартира? Вдруг он захочет отобрать у меня ее часть? — интересовалась Ляля. — Не захочет. И не имеет права. Она ваша. — А вещи? — Мой клиент ничего кроме своей одежды из квартиры не берет. — Но если я не хочу разводиться? Как я буду жить без него? На что? — Вам придется поискать себе другого состоятельного, не милиционера, а бизнесмена. С вашей-то красотой? Ляля плакала и улыбалась, чередуя эти несхожие эмоции. — Прекрасно, — сказала теща, выразив это в категории состоянии человека. Прекрасно то, что Ляля разводится, или то, что ей нужно искать бизнесмена, было непонятно никому из обсуждавших. Решение было приведено к единому знаменателю, и вскоре Алексей Николаевич получил свидетельство о разводе. За вещами он приехал, предварительно позвонив. Все было предусмотрено до мелочи для встречи с мужем, бывшим мужем. Ляля приложила немалые усилия и теперь, когда раздался звонок в дверь, она приняла позу оскорбленной невинности. Ее волосы были тщательно причесаны, так, что казалось небрежная кисть художника развеяла их по плечам, прикрыла сбоку щечку и ей пришлось своей мраморно-великолепной ручкой отводить непослушную прядь в сторону. — Здравствуйте, — сказал Алексей входя в комнату. — Хорошо, что ты пришел, — томно ответила она и невинно опустила свои синие глаза. Ее грудь глубоко дышала и поднимала открытый вырез платья. — Я только вещи возьму. — Зачем спешить? Расстаемся навсегда. Мог бы и задержаться. — Чтобы услышать очередную ложь? — Фу, как ты груб. Повинную голову с плеч не рубят. — Только не твою. Слишком грубая ошибка, именуемая преступлением. — Ты опять за свое? — Оставь. Я не могу задерживаться, меня ждут. — Неужели я совсем тебе безразлична. — Ты омерзительна. — Какой грубиян. — Пошлячка. Я не могу тебя видеть.