— Захотелось на самолете покататься. Ну за гору и зацепился, свалился в лес, прямо в берлогу к медведю. Тот был голодный и определил меня на обед. — А ожоги? — Так он же сначала меня поджаривал на костре, не хотел сырым есть. И это было все, что слышали люди о его ранениях. Сане добавилось работы и заботы, он теперь дома был незаменим. За лето, пока пастушил, насобирал грибов, ягод, орехов. Все это они со Степанидой заложили на зиму впрок. С огородом управился. Своей картошки на зиму хватит и всякой там овощи: капусты, моркови, свеклы, насушенной зелени. Дров заготовил — на два года хватит. Он пока был пастухом, валежник в кучи рассортировывал и теперь вывез на двор. Иногда Сидор Никитич присылал к нему желающих заказать бочонок или бочку и он уже спокойно справлялся с этим делом. Совершенно неожиданно умерла Степанида. Она уже полгода как свободно ходила и работала по дому. Сердечный приступ, пока Сани не было дома, унес ее жизнь. Вызвать дочь на похороны не удалось. Не было адреса. И опять соседи с Саней хоронили ее, как и мужа Петра. Положили их рядышком в одну ограду. Теперь заботой Сани стал непоседа — Колюнька и лежачий инвалид Денис. Все село внимательно следило за тем, как поступит Саня. Отправит Дениса назад или еще куда, к жене, например, но не могли выспросить у отмалчивающегося Сани и оставались в любопытном неведении. Разговор начал Денис. — Ну что, Александр, — тихо прохрипел он. — Собирай меня назад в Ростов. Напиши в военкомат и они все организуют. — Что все? — Мою доставку в дом инвалидов. — Тебе плохо с нами? — Хорошо. — Тогда почему ты меня обижаешь, Денис Петрович? — Жалею трудов твоих ради чурбана чужого. — Ты не чужой мне. Ты брат. Степанида ко мне как к сыну относилась. И я тебя родным считаю. Он вышел во двор и сел на скамеечку. Колюнька прибежал с улицы, заглянул домой и выскочил назад. — Саня, тебя Денис зовет. — Иду. — Ты меня прости, Саня. Трудно привыкнуть к доброте человеческой. Жена меня бросила, сына, Олежку ни разу не видел, а ты такой вот. — Какой такой. Никудышным меня все зовут. — Золотой ты. Тебе памятник при жизни надо ставить. — Мы с тобой еще увидим лучшие времена. — Хорошо бы. — А сейчас давай-ка поедим. Что-то живот требует покончить с унылым состоянием и действовать ложкой. В глазу Дениса появилась искорка смеха. В мастерской Саня с мужиками придумывал коляску, такую, чтобы можно было Денису в ней полулежать и бывать на улице. Прикидывали так и сяк. На Руси всегда умельцы были. Пригласили на консультацию кузнеца Парфена, старого, но незаменимого в своем деле и Сидора Никитовича. Покумекав, пошумев в разногласном споре, наконец, все пришли к единому выводу. Как-то раз, возвращаясь с работы, Саня вез впереди себя сооружение очень похожее на инвалидную коляску. Колеса у нее были от мопеда, сиденье мягкое от машины, спинка тоже, ручной тормоз служил самим собой, впереди выдвигалась дощатая панель и по ней можно было сползти прямо на кровать. Когда это сооружение появилось в комнате, глаз Дениса сверкнул, откуда-то упавшей на него росой. Он внимательно оглядел и ощупал рукой коляску и не верил своим глазам. — Да мы ее сейчас же и опробуем. — Хорошо, — ответил Денис. Саня посадил его в мягкое кресло, укрыл культю покрывалом и выкатил во двор. Поставил в тень к забору, под деревья и Денис остался наедине с природой. Саня тихонько наблюдал за ним из окна. Сегодня в их доме произошло великое событие: парень мог теперь дышать свежим воздухом. Во двор заглянула Вера, она привела из детсада Колюньку. Увидев у забора Дениса, сказала: — Что Денис Петрович, прогуляемся по селу? — А что, Вера, поехали, если на меня время не жалко. — Я бы с вами, Денис Петрович, хоть на край света поехала. — Со мной, Вера, а не с моим подобием. — Кто знает, кто знает, — ответила Вера Денису и выкатила коляску на улицу. Они проехали вдоль всей деревни и старухи, не работающие и все видящие смотрели на гордо идущую Веру позади коляски, в которой восседал Денис, бывший летчик, а теперь получеловек, как его величали сельчане. — Вези, вези, — говорили злопыхатели. — Только замуж за некого выйти. Обрубок есть обрубок и сколько его ни катай, нигде ничего не прирастет. — Посмотрим, Денис, падет твоя крепость. Я тебя еще в школе любила единственного, а ты умчался жениться в город — думала Вера, и, иногда останавливаясь, разговаривала с ним о былых временах, а он вторил ее шуткам хриплым голосом со счастливыми нотками. ПОДКИДЫШ Аннушка, фельдшерица с дочкой Аленкой шли по улице районного центра. Они сегодня провели весь день вместе и дочь радовалась новизне незнакомого городка. Потом они сели в автобус и очутились на улице Заречной. Прямо возле остановки стоял дом под железной крышей. Большой, важный, с новыми окнами и забором. Залаяла собака. Аннушка посмотрела на калитку и вдруг услышала лязг кольца в двери. Она схватила дочь за руку и тут же побежала к подошедшему автобусу, идущему обратно в город. Малышка ничего не заметила, а сама Анна вдруг вспомнила все, что произошло несколько лет назад в этом доме. А событие было неординарное. Семья Железновых состояла из пяти человек. Лида и Анна — дети от первого мужа, погибшего в паровозном депо, где он работал сцепщиком и Мишутка, сын от отчима, жестокого, малообразованного человека, чем-то покорившего их мать так, что она не замечала его дерзкого обращения с дочерьми. Рано утром Аннушка вышла на крыльцо, так как собиралась на практику в больницу, ей нужно было успеть к семи часам. Нетерпение молодой студентки медицинского техникума гнало ее чуть свет из дому. Закрыв за собой дверь, она вдруг услышала жалобный писк и увидела сверток. Анна подняла кого-то, завернутого в байковое одеяльце, и принесла в дом. Из кухни вышел отчим и недовольно спросил: — Чаго ты ты там приперла? Рябенка штоли? Убяри куда хочешь, мне дома байстрюки не нужны. Мать жалостливо попросила: — Покормить надо дите, да перепеленать. Отец жестко ответил: — Мне еще чужих щенков в доме не хватало! И, побагровев, заорал на Аннушку: — Пошла вон, дурища! Тащи его в милицию. Мать тихо сказала: — Слушай, что говорит отец, — отнеси. Всегда робкая, послушная Аннушка вдруг запротестовала: — Зверь ты, не человек! Никому не отдам, сама растить буду. Отчим подошел к ней, сгреб своей лапищей за шиворот, подтащил к двери, ногой распахнул ее и сказал: — Пошла вон! Поумнеешь — вернешься. Мать запричитала, но Аннушка, очутившись за дверью, уже ее не слышала. Она бежала по улице, а ребенок пищал надрывно, жалобно. Потом все громче и громче и, наконец, залился хрипловато, слабо. Вдруг она увидела полуторку, грузовую машину с шофером, из села, где проживал ее дедушка по отцу. Молодой парень, малознакомый, спросил: — Тебе куда? — В твое село, ты же знаешь наверняка моего дедушку. Сидора Никитовича? — Еще бы — единственный бондарь на весь район, постоянно к нему обращаемся. Только я больше там не живу. Переехал на хутор Светлый за пять километров. Увидев расстроенное лицо девчонки, он открыл дверку машины и, взяв ребенка из рук подождал, пока она сядет в кабину. Потом положил ей на колени сверток. — Совсем слабо пищит, маленький? — заметил он.