Часть 13 из 51 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Ну конечно! — Ипат с некоторым беспокойством оглянулся на него, оставив без внимания колдобину, на которой машина подпрыгнула так, что в ней что-то хрустнуло. — Ну конечно. Тяжёлое детство, кирпичи вместо кубиков, и далее — строем по жизни. Единственная любовь — это любовь к Родине. И что тебе не нравится? А я вот как думаю: в том, чтобы жизнь положить во имя чего-то, смысла ничуть не меньше, чем просто в сытой, долгой и счастливой жизни. Не знаю точно — больше ли, но то, что не меньше, — это точно. А если уж так вышло, что тебе ничто не дорого и ничто не свято, значит, надо искать. Искать хоть чего-нибудь — богатства, славы, любви, знаний, красивой жизни или красивой смерти. Отчаянье — великий грех. Что бы там с тобой ни сделали, как бы тебя ни подставили, отчаянье твоё — не беда, а вина, твоя вина, и только ты сам можешь с этим справиться. Может быть, если бы ты остался в монастыре, тебя бы и вытащили, в порядок привели. Но это была бы не твоя заслуга — ты должен сам. Понимаешь — должен!
— Никому я ничего…
— Вот именно! Никому и ничего — только себе самому.
— А почему ты, расстрига несчастный, о грехе вдруг заговорил?
— Сказал бы проще: сам дурак! — Ипат умолк, прислушиваясь к рёву двигателя, который вдруг начал подкашливать. — Ну всё. Кажись, приехали.
Не доехав сотни аршин до синего указателя «Ст. Доля — 40 вёрст», машина остановилась, прижавшись к высокому бетонному бордюру, отгородившему дорогу от глубокого оврага, поросшего густым кустарником.
— Всё, бензин кончился, — сообщил Ипат. — Давай спихнём колымагу вниз, а дальше пешком.
— Сорок вёрст?
— Пятнадцать. Напрямки пойдём. Огородами.
Они вышли из машины, прокатили её до ближайшего пролома в ограждении и благополучно сковырнули вниз. Заросли на дне оврага сомкнулись над серым обшарпанным кузовом, укрыв её от постороннего взгляда надёжнее бездны вод.
— О, горе нам! — театрально схватившись за голову, вскричал Ипат.
— Что такое? — Онисим даже вздрогнул от неожиданности.
— Пакет с едой там остался. Но я туда не полезу. Лучше уж голодать буду.
Бывший монах и бывший поручик с тоской посмотрели туда, где сгинули хлебный каравай, кольцо копчёной колбасы фунта на полтора и двухлитровая пластиковая бутыль с минеральной водой — время как раз приближалось к обеденному, а если учесть, что пришлось обойтись и без завтрака…
Из-за поворота, со стороны «ст. Доля», послышалось уверенное шуршание шин, которое сразу же заглушил вой сирены. Брат Ипат тут же перепрыгнул через бордюр и залёг за ним. Онисиму ничего не оставалось, как сделать то же самое. По дороге неторопливо проследовали два вездехода Дорожной Управы, сосредоточенно вращая мигалками.
— Вот тебе и погоня, — вполголоса сообщил Ипат, выглянув из-за укрытия. — Только они нас рассчитывают вёрст через полтораста встретить — не раньше.
— Ну ладно, мы с тобой развлекаемся, — заметил Онисим, когда вездеходы пропали из виду. — Но им-то до нас какое дело? Может, это не за нами гоняются. Может, они просто за пивом едут.
— Может, и просто, а может — и за нами, — рассеянно отозвался Ипат. — Только я не за тем келью покинул, чтобы в каталажку попасть. Угон кучи хлама на колёсах, вождение без прав, подозрение в бродяжничестве — уже три повода есть, чтобы нас ненадолго, но упечь. Пойдём быстрее, а то ещё кто-нибудь проедет, а нам бы лучше никому здесь на глаза не попадаться.
Короткий путь оказался не таким уж и прямым. Поднявшись по склону, над которым возвышалась кипарисовая роща, они вышли на тропу, которая то уходила вниз, в распадок, то упиралась в крутой подъём. Местность явно не была приспособлена для прогулок, особенно на голодный желудок. Часа через полтора тропа пропала совсем, взобравшись на лысину продолговатого холма, с которого, впрочем, уже можно было наблюдать железнодорожную ветку. Но Ипат, вместо того чтобы поторопиться туда, где наверняка есть чего перекусить, остановился у странного сооружения, сложенного из цельных, грубо отёсанных каменных плит. Оно было похоже на здоровенную собачью конуру, только вместо входа зияло чернотой небольшое круглое отверстие.
— Гробница, что ли? — спросил Онисим, потрогав массивную поросшую мхом крышу.
— Дольмен. Дом для духа.
— Так мы идём?
— Погоди. — Ипат обошёл дольмен и, зарывшись в низкорослый кустарник, компактно произраставший за задней стенкой, вытащил оттуда два новеньких синих рюкзака. — Вот тут и поесть, и переодеться, и переночевать с комфортом. Всё равно ближайший поезд только завтра утром.
Онисим посмотрел на находку с нескрываемым удивлением, и теперь все его подсознательные подозрения, которым он до сих пор старательно не придавал значения, сложились в единую картину. Сначала появилась одежда, невесть откуда взявшаяся в лазарете, потом — верёвка, загодя припрятанная под обвалившимся зубцом крепостной стены, не говоря уже о занюханном авто, которое оказалось не только на ходу, но ещё и заправленным чуть ли не под завязку. И рюкзаки, конечно, не могли оказаться здесь случайно — ровно два. Значит, не исключено, что брат Ипат — никакой не брат, а может быть, и не Ипат вовсе. Монастырское единоборие, понимаешь… Магия и чародейство, каторжник его обучил… Получается, что не только родной Тайной Канцелярии и Единоверной Церкви зачем-то понадобился отставной поручик Соболь, а ещё кому-то. Ну что, родственная душа, не сломать ли тебе ещё какую-нибудь конечность…
— А ты уверен, что хочешь именно этого? — Ипат непринуждённо распаковывал первый рюкзак, доставая из него спальный мешок, двухлитровый котелок и пару консервных банок без опознавательных знаков. — Может быть, сначала поговорим, а заодно и пообедаем?
— Ну, говори. — Онисим решил, что Ипат со сломанной рукой при всей его прыти едва ли в случае чего сможет оказать достойное сопротивление. К тому же хотелось, чтобы всё происходящее получило какое-нибудь приемлемое объяснение. — Говори, я слушаю.
— Ведь ты не желаешь, чтобы оказалось, будто я хочу тебя подставить, использовать и так далее… Так? — Ипат даже не смотрел в его сторону, демонстрируя полное непротивление и крайнее миролюбие. — Да, конечно, выглядит подозрительно, что всё вот так — всё учтено, всё схвачено. Да, я давно всё это и продумал, и спланировал — так, чтобы ни одна зараза за нами не увязалась. Да, я не один всё это устроил — помогли мне, причём совершенно небескорыстно. И колымагу покойную я купил ещё пять дней назад, как раз перед тем, как мы друг другу накостыляли, так что здесь никакого криминала. А всё потому, что есть у меня интерес один. Большой интерес. Но в одиночку за ним гоняться не то чтобы бесполезно, но скучно, а, кроме тебя, мне довериться некому. Понимаешь, некому. И вообще — никогда ничего не решай с голодухи. Давай перекусим как следует, а потом я тебе расскажу всё. А ты уж сам решай, нравится ли тебе моя компания. И иди потом куда хочешь — хоть со мной, хоть назад в монастырь, хоть на службу обратно. Они там тебя используют по назначению.
— По какому назначению?
— По специальному! На то и спецназ. Мне-то откуда знать… — Теперь уже Ипат, казалось, готов был вспылить. — Лучше бы ты дровишек добыл. — Он протянул Онисиму небольшой топорик, а сам, присев у начинающего зарастать травой костровища, вогнал в консервную банку здоровенный армейский тесак.
Сушняка поблизости не оказалось — видимо, поляна на вершине холма была местом посещаемым, и хворост в радиусе сотни аршин был выбран начисто, и нужно было немного спуститься вниз, в сторону железной дороги, где на краю обрыва торчал небольшой сухой дубок. Пришлось выпустить из виду Ипата, и от этого схлынувшие было самые чёрные подозрения вернулись вновь и пошли ещё дальше. Онисим попытался припомнить, что его заставило тогда залезть на эту проклятую стену, где его встретили два монаха. Оставалось время до назначенного полковником Диной срока, и надо было его куда-то деть? Нет, как убить лишних полчаса — такой проблемы тогда не было и быть не могло, время просто шло мимо, не оглядываясь, и на него тоже можно было не обращать внимания. Захотелось на всякий случай посетить храм? Тоже вряд ли — и раньше-то поручик Соболь молился только в строю под руководством полкового капеллана и никакого благоговения или душевного трепета при этом не испытывал. А может быть, так и было задумано? Помнится, ещё в Кадетском корпусе ходили слухи, что все они, будущие офицеры спецподразделений, проходят негласное кодирование на ключевые фразы. Скажут, например, «бойся таракана Васю», и либо на стенку полезешь, либо просто копыта отбросишь, а может быть, и впрямь начнёшь подозревать в каждом встречном таракане того самого Васю и будешь его исправно бояться. Ну нет — в такие фантазии лучше не углубляться, а то снова можно впасть в мировую апатию, которая ещё недавно казалась спасительной и уютной. Возвращаться к растительному существованию не хотелось, хотя Онисим чувствовал, что пока недалеко от него ушёл. В конце концов, будь что будет, а там разберёмся.
Дубок удалось вырвать с корнем, не прибегая к топору, и когда он приволок свою добычу к месту разделки, Ипат уже настрогал хлеба, намазал бутерброды серым паштетом из какой-то морской живности, а котелок, наполненный водой из пластмассовой канистры, дожидался, когда его поставят на огонь.
Обедали молча. Онисим сосредоточенно жевал, искоса поглядывая на своего спутника. Он вдруг понял, что сейчас нарушает три принципа, которых держался ещё с приюта — не жди, не бойся, не проси. Он ждал… Он ждал и надеялся, что Ипат в самом деле не лукавит и ему действительно нужен товарищ в том странствии, которое сейчас только начинается. Он боялся, что снова окажется пешкой в чужой игре, пешкой, которой пожертвуют ради каких-то «великих» целей или чьих-то «жизненных» интересов. А его душа безмолвно просила, чтобы эта жизнь наполнилась хоть каким-то смыслом и новый день стал действительно новым, а не продолжением бесконечного визга чаек, шелеста волн и навязчивого щебета пляжных красоток.
Когда Ипат отправил в костёр пустые консервные банки, солнце уже покраснело и лежало на склоне соседнего холма.
— Ну, благодарю Тебя, Господи, за хлеб наш. — Ипат поднялся, прижал ладони к груди и поклонился на четыре стороны света, а потом снова присел возле костра, подбросив в огонь несколько обломанных веток. — Знаешь, брат Онисим… Кем я только не успел побывать… И семинаристом был, и солдатом, и контрабандистом, и на бирже играть случалось. Я даже богатым был, не поверишь… Не потому, что денег хотел, а просто решил узнать, как это — быть богатым. Так что ты не думай, откуда у монаха деньги взялись — я всё, что нажил, перевёл на предъявителя. — Ипат вытащил из поясной сумки бумажник, а из него — кредитную карту и пачку сотенных купюр, показал и затолкал обратно. — Год таскал на горбу контрабандный шёлк из Хунну, потом в рулетку куш сорвал. Правда, для этого пришлось науку того зэка-колдуна применить, но полтора миллиона гривен имел. Потом прикупил у барыг чистую карточку и бродяжничал полгода. Месяц у язычников пробыл, даже в игрищах их участвовал, они, кстати, интересно живут, скажу я тебе… Вот. И в монастырь я пришёл не просто так. Любопытно мне было, как это — проводить все дни свои в молитве и трудах праведных. Кстати, отцу Фролу я на исповеди перед пострижением всё прямо так и выложил. Я ему вообще всё про себя рассказал, вот как тебе сейчас, кроме упражнений с ворожбой, конечно. Думал — выгонит с треском и от прихода отлучит без права восстановления гражданства. Но нет — благословил, хоть и знал, наверное, что я весь остаток жизни монашествовать не собираюсь. Но я бы, наверное, остался — в монастырской жизни всё-таки чуть больше смысла, чем в какой-либо иной. Но, знаешь ли, появился новый пряник, и мне очень интересно его попробовать. Правда, путь неблизкий, но, я думаю, мы доберёмся, если, конечно, ты не будешь сильно против.
— Против чего? — Онисим вставил вопрос, воспользовавшись тем, что его собеседник сделал паузу, плеснув чайку из котелка в свою кружку.
— Против того, чтобы попытаться добраться до одного места. Понимаешь, вся наша вера в Господа Единого — это только воспоминания о чуде, которое лишь однажды свершилось и называется сотворением мира. И нам дано к нему прикоснуться только после смерти. После нашей смерти. А тут до меня дошли слухи, очень похожие на правду, что есть такое место, где исполняются самые сокровенные желания, где можно исправить прошлые ошибки, где не судьба тобой вертит, а ты сам творишь судьбу вопреки всякой хиромантии. Интересно?
— Интересно, но не очень-то верится.
— Мне тоже — не очень-то. Но терять-то нам нечего, кроме остатка жизни, так что почему бы и не попробовать… На вот, почитай. Я ещё месяц назад из информационной сети выловил. — Ипат достал всё из той же поясной сумки сложенный вчетверо помятый листок. — Полюбопытствуй, а я пока до ветру схожу.
«Люди! Вас со страшной силой дурит эверийская военщина! Если вы думаете, что четверть военного флота Конфедерации торчит возле паршивого островка только ради санитарного надзора, вы — последние кретины. Правящая верхушка, погрязшая в коррупции и разврате, просто не хочет, чтобы все вы смогли войти в Золотой Век, который сейчас начинается на Сето-Мегеро. Они желают сами безраздельно владеть теми неисчерпаемыми возможностями, которые там таятся. Я, пожелавший сохранить в тайне своё имя, нахожусь в телепатической связи с Марией Боолди, вдовой альбийского профессора Криса Боолди, который сорок лет назад прибыл на Сето-Мегеро и нашёл там зерно, из которого может вырасти новая вселенная, не обременённая теми недугами, той извращённостью, тем неравенством и несправедливостью, которыми пронизан мир, где мы имеем несчастье рождаться, жить и умирать. Войти в новую вселенную и стать сотрудниками духа смогут лишь те, кто способен избавиться от груза собственных пороков, привязанностей, страстей, кто может без сожаления оставить за спиной все недуги этого мира. Там, на острове, уже есть люди, но, конечно, дух, стремящийся стать материей, примет не всех в царствие своё, но каждый, кто чувствует в себе достаточно силы, может попробовать стать подмастерьем нового демиурга. Люди! Здесь нам нечего терять — надо лишь понять это. Кто-то борется с бедностью, а кто-то — со скукой. Там, куда я вас зову, нет ни того, ни другого. Там есть только надежда или смерть. Здешняя надежда — удел наивных кретинов, глядящих на мир через розовые очки, здешняя смерть ожидает каждого. Там смерть подстерегает лишь того, чьи надежды не оправдаются. Люди! Может быть, я не так уж и верно понял то, что сообщила мне могучая старуха, но я намерен попытаться последовать за ней, потому что мне, как и всем вам, нечего терять, кроме своих долгов и ежедневных прогулок к мусорному баку, а приобрету я весь мир, которого пока ещё нет. Торопитесь, а то начнут без вас».
— Ну и как тебе? — Ипат вернулся, когда Онисим трижды перечитал послание.
— По-моему, чушь собачья.
— Может быть, и так. Но здесь есть кое-что такое… Понимаешь, дело в том, что эверийский флот действительно там торчит, и байку про эпидемию они запустили только через два месяца после начала блокады. Не знали, наверное, что бы такого придумать. В любом случае, что бы там ни было, — я туда хочу, а ты решай.
— А ты меня убеди.
— Так… Знаешь, а я ведь не просто так притащил тебя именно сюда. Здесь имеется как раз то, что само тебя убедит. Смотри, — Ипат указал на дольмен, который после заката, казалось, едва заметно светился в полумраке. — Бывают дольмены мёртвые, а бывают живые. Этот, хочешь верь, а хочешь нет, живой. То есть дух, которого кто-то когда-то сюда заселил, пока ещё никуда не делся, а потому многих из тех, кто здесь ночует, посещают всяческие видения, а потом не можешь отделаться от впечатления, будто это не просто бред или сон, а реальность, иная, непохожая на нашу, но близкая тому, кто с ней встречается. Давай подождём до утра, а там видно будет. Я тут бывал раньше, не раз бывал — когда ещё бродяжничал.
— А если я ничего такого не увижу?
— Увидишь. Ещё как увидишь. Только спать укладывайся к нему поближе. Можно и прямо здесь, только лучше поближе…
Восход Чёрной Луны, Пекло Самаэля.
Перед стоящим посреди свалки двухэтажным строением лежал пустырь, изъеденный воронками и траншеями. Полувзвод 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии накапливался перед броском за здоровенной кучей битого кирпича, из которой торчали обрубки ржавой арматуры и покорёженных балок. Старшина Тушкан, унтер-офицер Мельник, рядовые Конь, Громыхало, Лом, Торба… Всего восемнадцать единиц живой силы при двух ручных пулемётах и трёх гранатомётах.
— Не хрен его ждать! — громыхнул рядовой Громыхало в ухо старшине. — Пошли, а то жрать уже охота, спасу нет.
— Ма-лчать, рядовой! — старшина Тушкан слыл интеллигентом, но при случае мог и в рожу заехать. — Готовность тридцать секунд. Время пошло!
Секунды шли медленно, и самая быстрая стрелка на огромном, в полнеба, циферблате нехотя преодолела десяток делений, а на одиннадцатом задумалась, начав едва заметно вибрировать.
— Гони, мать твою! — рявкнул Громыхало, которому явно чего-то не терпелось, и стрелка одним прыжком преодолела оставшийся путь.
— За мной, рвань! — Старшина Тушкан с пулемётом наперевес первым выскочил из-за укрытия, перепрыгнул через развороченную взрывом траншею, залёг в неглубокой воронке и выпустил несколько очередей по окнам, в которых мелькали тёмные силуэты призраков без лиц. Пули прошили одного из них, и на оконный проём налипли клочья фиолетовой слизи, которые тут же начали с шипением испаряться.
Солдаты ломаной цепью двинулись вперёд, оставив за спинами старшину с пулемётом, но несколько призраков, возникших на крыше, начали метать в них алые молнии, которые впитывались в землю, оставляя лужи расплава. Громыхало выстрелом из гранатомёта обрушил карниз, и вспышка поглотила призраков, но мгновением раньше двое из атакующих повалились ничком, накрывая телами огненные ручейки.
— Суки! — Унтер Мельник вырвался вперёд и, приставив автомат к животу, веером выпустил длинную очередь. — Подыхайте, падлы! — Крик утонул в грохоте взрыва, и Мельника, как всегда, разорвало пополам.
Рядовой Лом уже швырнул гранату в окно первого этажа и, когда раму вынесло наружу, запрыгнул на остатки подоконника. Алая молния пронзила ему грудь, но он продолжал стоять в оконном проёме, мертвеющим пальцем давя на спусковой крючок. Упал он только после того, как опустел магазин автомата.
Когда уцелевшие в атаке бойцы ворвались на первый этаж, дом был уже пуст.
— Ну и где? — Рядовой Громыхало, выплюнув окурок, брезгливо оглядывал стены с обвалившейся штукатуркой, облепленные всё той же фиолетовой слизью. — Эй, старшина, что за херня?! За что боролись?!
— Чего блажишь? Доложи по форме. — Из стены вышел унтер Мельник, обнажённый по пояс, с полотенцем на шее и пеной для бритья на лице. — И стоять как следует!
— Господин унтер-офицер, — Громыхало вытянулся во фрунт и зафиксировал растопыренную пятерню у своего виска. — Докладываю. Второй полувзвод шестой роты двенадцатой отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии осуществляет прорыв из Пекла туда, где попрохладнее. В ходе боя взяли эту руину, хотя лично я не понимаю, на кой хрен она нам сдалась. Наши потери — четыре человека: трое рядовых и унтер-офицер Мельник, орден ему на задницу!
— Вольно.
Пока Громыхало докладывал, вокруг него собрался весь отряд, включая убитых и раненых, а стены приобрели благородную кремовую окраску, на них появились батальные полотна, изображающие сражения разных эпох, обрамлённые тяжёлыми резными багетами. Сама комната стала шире и светлее, а за окном защебетала наглая канарейка.
— Издевается, гадина! — Рядовой Конь передёрнул затвор.
— А-тставить! — скомандовал старшина Тушкан. — Патронов всего два ящика осталось.
— Так ещё у ангелов попросим, — рассудительно заявил рядовой Торба, но на него никто даже не посмотрел.
Стол, сервированный на восемнадцать персон, бесшумно возник посреди комнаты, наполняя замкнутое пространство чудными ароматами жареной телятины, специй и прочей снеди, названия которой никто из присутствующих не знал.
— Всем переодеться! — приказал Мельник, зацепив кулаком под ребро Громыхало, который протянул лапу к блюду с тонко нарезанной ветчиной. — А кто с небритой рожей за стол сядет, лично пристрелю.
— Может, всё-таки поручика подождём? — предложил рядовой Торба, когда драная окровавленная униформа распалась на нём и лохмотья просочились куда-то вниз сквозь сверкающий паркет, а вместо неё образовался новенький белый смокинг.
— Не хрен его ждать! — как обычно, рявкнул Громыхало и шумно высморкался в белоснежный платочек из нагрудного кармана. — Скорее мы отсюда выберемся, чем его кокнут.
Первым во главе стола занял своё место унтер-офицер, а потом остальные расселись, каждый — напротив таблички со своей фамилией. Убитым, раненым и особо отличившимся в последнем бою, как обычно, достались места рядом со старшим по званию. Старшина Тушкан плеснул себе в хрустальный бокал спирту на два пальца и пустил флягу по кругу. Спирт в его фляге никогда не кончался, поэтому каждый наливал себе по потребности.