6 сентября, 21 ч. 35 мин., Лазарет монастыря Св. Мартына. Теперь они лежали на соседних койках. У брата Ипата левая рука была по локоть в гипсе и ныли два сломанных ребра, а Онисим маялся головной болью от сотрясения мозга. Голова отказывалась принимать какие-либо мысли, а желудок — какую-либо пищу. Ночная разминка закончилась вничью. Двое суток они лежали молча, будто сговорились, даже не отвечая маленькому лысенькому доктору на вопросы о том, у кого чего болит и как это они сподобились так друг над другом постараться… На третью ночь постельного режима Онисим, впав в привычное забытьё, наблюдал лохмотья серого тумана, под которым скрывалось то самое болото, где должна была произрастать та самая сосна. Но почему-то идти по указанному азимуту не было ни сил, ни желания, а значит, привычный кошмар на этот раз не мог повториться. Откуда-то извне пробивалась тупая боль в затылке, и чей-то голос сочился из-под земли вместе с урчанием пузырьков болотного газа. У доносящихся фраз были такие же рваные края, как у тех клочьев тумана, что стелился под ногами: — …если сказать нечего, это не значит, что надо обязательно молчать…..монах спит — служба идёт — всенощная или обедня, например…..а если подумать: Благодать-то — не картошка, и как её культивировать…..вот, например, почему, если к Небесам обращаешься, надо непременно башкой об пол стучаться… — Постепенно текст стал относительно связным, и даже голос начал казаться знакомым. — …и вот однажды оказывается, что вся жизнь — псу под хвост. А всё с того начинается, что каждому во что-то верить надо. Во что-то или хотя бы кому-то… Ждёшь одного, а получается совсем другое. Вот был у нас в семинарии отец Софрон, риторику вёл. Так он так и говорил: если не чуешь в себе сил верить каждой букве Писания, даже вопреки логике, здравому смыслу и научному знанию, иди в слесаря и посещай храм по пятницам, как все добрые граждане, — через раз. Ну а кому хочется, чтобы как все… Я уж не первый год в Писании копался. Только ничего нерукотворного там не откопал почему-то. Но думал: если уж есть логика, которая против, найдётся и другая — которая за, что не всякий смысл здравостью красен, а что до науки, то Господь нарочно нам испытание подбросил — вместе с миром сотворил ему прошлое, которого на самом деле не было. Однажды попробовал кафедральному левиту изложить насчёт этого, так он мне сразу велел заткнуться, потом начал выспрашивать, с кем из сокурсников успел я подобные вредоносные мнения обсудить, а потом отправил к коридорному смотрителю — на дюжину плетей, чтоб не пытался разумом постичь основы веры. Ну сходил я, своё получил, а наутро забрал из канцелярии карточку свою и ушёл в чём был. Вот так. Потом года три с половиной мыкался где попало, даже во Внутреннюю Стражу на два года завербовался — тут уж пришлось контракт оттрубить от и до, но тех лет мне как раз и не жалко. Там-то меня смирению и научили, спасибо старшине Зубу. И мысли свои держать при себе, делать, что надо и когда полагается. Онисим вдруг понял, что не спит и нет никакого тумана перед глазами, а есть низкий потолок, на котором, покачиваясь от сквозняка, висит шарообразный матовый плафон, на который падает пробивающийся в окно лунный свет. Он повернул голову и обнаружил, что брат Ипат сидит на своей койке с закрытыми глазами и говорит, говорит, говорит… — А сюда я пёхом пришёл. От Большой Засеки пять тыщ вёрст оттопал. А знаешь почему? Спешить было некуда. Рассудил, что если идти куда глаза глядят, рано или поздно суета разума в ноги уйдёт, и станет тогда разум чист и для веры открыт. А когда досюда добрался, пребывал я уже в счастливом заблуждении, что готов отныне посвятить остаток жизни служению Господу, посту, молитве и трудам праведным, не рассуждая в сердце своём, почему ящеры передохли за миллионы лет до Начала Времён. Отец Фрол меня даже расспрашивать ни о чём не стал и другим, похоже, не велел. Ему и вправду стоит только голос услышать или ещё как, и он о человеке сразу много чего понимает — что-то такое, чего самому лучше не знать. А мне он так и сказал — ты, говорит, к нам вряд ли надолго, потому как вера твоя — от томления духа и смирение твоё от ума идёт. Вот так. Насквозь видит, хоть и слепец, а в постриге не отказал. Значит, прикинул, что от меня тут польза какая-то будет, а может, ему план из епархии спускают по монашескому поголовью — не знаю… Только одно понятно: всюду лицемерие, корысть, трусость, а истину никто не хочет ни видеть, ни слышать, даже если она сама в глаза и уши лезет. Даже здесь. — А что такое истина? — Онисим сам не ожидал, что такой вопрос может у него возникнуть и тем более что он произнесёт его вслух, причём вместе с ответом. — Для меня вот нет ничего важнее ночного бреда — значит, он и есть истина. — Да ты не спишь. — Брат Ипат открыл глаза. — Ты не спишь, а я болтаю. Прости, брат, что побеспокоил. — Ты меня побеспокоил, когда башкой о стенку шваркнул. А теперь-то чего извиняться… — Онисим вновь удивился собственной многословности. Впрочем, тому были оправдания: во-первых, боль в затылке заметно поутихла, а тошнота сменилась лёгким чувством голода. — А вот это ты сам нарвался, — отозвался монах, едва заметно улыбнувшись. — Иначе ты бы мне вообще все кости переломал, вояка хренов. В десанте, что ли, служил? — Да. — Офицером. — Да. — Оно и видно. Удержу не знаешь. — Ипат попытался почесать через гипс сломанное запястье. — Старшина Зуб тоже как-то попытался на мне перед строем крутизну свою показать. Пока я его на неделю в санчасть не определил, не успокоился, бедолага. — И как тебя на губе не сгноили за такое? — За какое за такое?! Там всё строго по уставу было. Учебный поединок, обстановка, приближенная к боевой. Мне даже благодарность объявили за успехи в боевой подготовке и премию в размере месячного жалованья. Меня потом перевели инструктором по рукопашному бою в учебную бригаду Внутренней Стражи. — Это которая каторжников ловит? — Ага. Не только ловит, но и охраняет. А ловят больше диких старателей и браконьеров. Там, в Восточной Тайге, и сейчас ещё посадник местный власть имеет только в Большой Засеке, ну и ещё в округе вёрст на сто. Дальше всё на Страже держится. — Чувствовалось, что военная служба оставила у монаха не одни только горестные воспоминания, которым он предавался, думая, что разговаривает со спящим. — А тебя-то как сюда занесло? От хорошей жизни на стенку не полезешь. От хорошей жизни! Интересное замечание. Жизнь может быть хорошей и плохой — это смотря как к ней относиться. А что делать, если жизни вообще нет? Была, и нету… Как можно с кем-то поделиться тем, чего нет? Как? Язык вырвался на волю, начисто забыв о документе на шесть листов — подписке о неразглашении. Зачем скрывать то, чего не было? Почему-то захотелось довериться этому странному монаху, который если с кем-то и мог поговорить откровенно, то только со спящим. Через час, когда небо посветлело, предчувствуя близость рассвета, брат Ипат знал о бывшем поручике Спецкорпуса Онисиме Соболе почти всё. Всё, кроме мелочей, которых тот не помнил или не придавал им значения, и ещё того, чего он не мог знать о себе сам. 6 сентября, 21 ч. 35 мин., Плёсский уезд, 14 вёрст южнее станицы Питьевой. — …и каждый из вас вправе спросить меня: а сам-то ты, отец Зосима, чем заслужил благосклонность Господа и судьбы? И я отвечу каждому: не постом и не молитвой, не только смирением и не одним лишь терпением. Да, на меня снизошло знание, рядом с которым меркнет самая истовая вера! А чем я это заслужил? И я отвечу: ничем. Нет моей заслуги в том, что чудеса Господни, и не единожды, свершились у меня на глазах, но в тот миг, когда услышал я Глас Небес, меня, того, кем был я до того дня, не стало, а стал я, которого не было ранее. Значит, я — дважды рождённый, и это тоже чудо. В моей ладони — свет, в моих очах — радость, что я вижу вас, внимающих мне, на моём челе — скорбь о тех, кто не открыл свой слух проповеди моей, ибо их уделом остаётся блуждание во тьме. — Голос, доносящийся из небольшого репродуктора, установленного на приборной панели, звучал всё громче, и невзрачный капитан Внутренней Стражи убавил уровень звука. — Ваш Превосходительство, не пора ещё? — с плотоядной надеждой в голосе спросил он, оглянувшись на полковника Кедрач, которая сидела тут же, в аппаратной, за его спиной. — Нет. Во-первых, этот жулик наверняка скажет ещё что-нибудь ценное, — отозвалась Дина, неторопливо разглядывая мигающие лампочки на приборной панели. — А во-вторых, нам ни к чему лишний шум. Пусть сначала паства разойдётся. — Мы его слушаем уже второй месяц. — Капитан будто выдавливал из себя каждое слово — внезапное вмешательство Спецкорпуса в дело, которое он лично практически довёл до победного конца, могло бы кого угодно довести до белого каления. Но приказ есть приказ. — Мы бы ещё на прошлой неделе эту лавочку прикрыли, а по этому «преподобному» уже давно вечная каторга плачет. — Мне не интересно, капитан, кто по нему плачет, — сказала Дина с металлом в голосе. — Вам разве не сообщили, что наша операция идёт по категории «аз»? — Воля ваша… — Капитан вернул голосу проповедника прежнюю громкость. — Только он может и до утра не угомониться. — …причиною всех скорбей. Но каждый из вас может не только повторить мой путь, но и пойти дальше — к истинному свету, к истинному чуду, к истинной благодати. И среди вас уже сейчас есть те, кто доказал, что достоин вступить в Царствие Света и Радости. Путь не близок и опасен. Возможно, кто-то войдёт в это Царствие через собственную гибель, но наверняка будут и те, кто войдёт из жизни земной в жизнь вечную, минуя телесную смерть. И Глас Небесный назвал мне имена тех, кто может и должен ступить на этот путь уже сегодня. Лейла и Андрон! Пусть все братья и сестры восславят ваши имена пред ликом Господа! Послышался струнный перебор, потом вступили аккордеон, ударник и саксофон. Дюжины три голосов постепенно подхватили слегка приблатнённый мотивчик, который вполне сгодился бы для сельской дискотеки. Мы перед тобой, Отец Небесный, — Не людская пыль, а зёрна света! Пусть глупцы ещё не верят в это, Мы Тебя восславим этой песней. Мы перед тобой, Господь Единый, — Навсегда едины в нашей вере, И у нас всегда открыты двери Всякому, кто душ растопит льдины. Мы перед тобой, Всевышний Пастырь, — Радостны, как дети, и смиренны. Не страшны судьбы нам перемены, Чудо заслонит нас от несчастья. Мы перед тобой… Капитан негромко, но явственно заскрипел зубами. За время проповеди прихожане пели эту жизнерадостную муть о двенадцати куплетах уже в шестой или седьмой раз, и будь его воля, он уже давно швырнул бы в тот бревенчатый барак, где происходило действо, противотанковую гранату. — Кто такие Лейла и Андрон? — спросила Дина спокойно и по-деловому. — Андрон Ливень, сын оптового торговца мылом, несовершеннолетний. Этакий юноша бледный со взором горящим, — отозвался капитан, мельком заглянув в тетрадь, исписанную аккуратным мелким почерком. — Лейла Кунь — наш агент, внедрена шесть месяцев назад. У неё и жучок в лифчике. — А как до сих пор ваш подследственный не заподозрил, что за ним слежка? — поинтересовалась Дина. — Он ведь не мог не заметить, что больше половины его засланцев не могут получить выездные документы, остальные тоже, как правило, дальше Угора не добираются. — Извиняюсь, конечно, Ваш Превство, но в вашей Тайной Канцелярии нашу Внутреннюю Стражу, по-моему, за дурачков держат. — Капитан, казалось, всерьёз обиделся за родное ведомство. — А мы ведь работаем с каждым клиентом этого негодяя, которого выводим из игры. И вся информация идёт к нему через нас. — Вы же считаете его обыкновенным аферистом. Не много ли внимания? — А это не просто афёра, это афёра с особо тяжкими последствиями. Мало того, что он людям мозги парит, чтобы они сами себе карманы выворачивали. Вы понимаете, что любой, кто переступил порог этого вертепа, рискует лишиться гражданства, а это пятно на всей семье! А он ведь, гнида, заманивает к себе молодёжь и старается, чтобы из весьма уважаемых семейств. — Брат Андрон и сестра Лейла! — Хоровое пение наконец-то закончилось, и снова зазвучал голос «отца-предстоятеля». — Я горжусь вами. Не я выбрал вас, но Господь! А теперь, братья и сестры, попрощайтесь с Андроном и Лейлой, ибо встретитесь вы теперь только там, в жизни вечной. Но и ныне прикосновение к ним дарует благодать. Прикоснитесь каждый к нашим избранникам и проваливайте отсюда по очереди. Следующая служба через неделю в Бердском лесу, возле лесоустроительного столба 34/12. Сбор в 17:00, а тем, кто приведёт новообращённых, — на час раньше. И не опаздывать, сукины дети! — Не сукины дети, а дети Господни, — напомнил проповеднику приятный женский голос, но его заглушил громкий чмок. Видимо, Зосима облобызал Лейлу где-то в районе спрятанного жучка. — Ох, и пропишу я этому «святому» при задержании, — плотоядно заявил капитан. — А эта самая Лейла вам не родственница? — Дина решила проверить собственную наблюдательность. — Да. Племянница. — Капитан щёлкнул переключателем, и на экране появилось изображение барака, где происходило сборище. Люди выходили по одному или парами, направляясь к обочине узкой щербатой дороги, возле которой выстроились десятка два автомобилей. — А вам, дети мои, предстоит увидеть истинное чудо. И не только увидеть, а стать частью его. — Жучок снова начал выдавать информацию. — Честно говоря, никакого голоса свыше мне не было, но я указал на вас, потому что увидел в вас искреннее стремление расстаться со всяческими суетами. Тебе, Андрюша, папаша на новое авто отвалил 14 тысяч, а ты двенадцать сюда принёс. Значит, веришь, что тебе тачка уже не понадобится. А ты, Лейлочка, мне просто нравишься, персик, тыковка. Так что вам честь великая улыбнулась во все тридцать два или сколько там у неё… В общем, не надо вам будет через границы перебираться и каждому стражнику доказывать, что вы тут просто гуляете. — Вау-у-у! — Прихожанка Лейла, судя по всему, начала подпрыгивать и хлопать в ладоши. — У меня что, крылышки вырастут? — Нет, ангелочек мой. Крылышки не вырастут, а врата откроются — так что прямо туда шагнёте. Наши братья, которые уже там, изнутри их для вас отворят и к себе возьмут. Мне видение было, что так и случится. Сегодня, сейчас. А ты, Андрюша, чего побледнел так? — С-страшно. Б-боязно. — А ты не бойся. Там тебя — как родного… — Ну всё! Теперь-то уж точно пора! — Капитан схватил короткоствольный автомат, лежавший под приборной панелью. — Давайте-ка брать его, а то мало ли что ему в башку взбредёт. Дина глянула на боковой монитор, где последняя машина с прихожанами, спотыкаясь о колдобины, уезжала прочь и уже вот-вот должна была скрыться за поворотом.