Удержать контроль над Марокко оказалось нелегко, хотя участок, доставшийся Испании по соглашению в Альхесирасе, был небольшим, население немногочисленным, а земля — неблагодатной и бедной. Имелись и внутренние разногласия, и кровопролитная Рифская война, унесшая тысячи жизней испанцев и марокканцев. Однако в конце концов Испании удалось утвердить свою власть над этим кусочком Африки, и спустя почти двадцать пять лет после официального провозглашения протектората это была неоспоримая территория испанского Марокко, столица которого — Тетуан — не переставала расти. Сюда прибывали все новые и новые люди: военные различного уровня, служащие почты, таможни и других учреждений, финансовые инспекторы и банковские клерки, предприниматели и их жены, учителя, аптекари, юристы и продавцы, лавочники и каменщики, врачи и монахини, чистильщики обуви и буфетчики. Целые семейства, примеру которых следовали другие семьи, привлеченные высокими заработками и надеявшиеся устроить свою жизнь на новом месте, в стране с другой культурой и религией. И среди всех этих людей оказалась я. В обмен за навязанный протекторат Испания принесла в Марокко современные технические достижения, развитие здравоохранения и некоторые улучшения в ведении сельского хозяйства. И еще — школу традиционных искусств и ремесел. Все созданное испанцами для удовлетворения своих нужд служило также и местному населению: электричество, питьевая вода, школы, магазины, общественный транспорт, аптеки, больницы и железная дорога, соединившая Тетуан с Сеутой. В материальном плане Испания едва ли получила большую выгоду от Марокко, поскольку там практически отсутствовали ресурсы. Однако восставшие военные сумели использовать мавров в своих интересах, и тысячи солдат марокканской армии яростно сражались за них по другую сторону Гибралтарского пролива, на чужой гражданской войне. Кроме этих и других сведений я получила от Феликса и нечто не менее важное — дружбу, общение и множество разнообразных идей. Некоторые из них были великолепны, другие — слишком эксцентричны, но зато благодаря им я могла от души посмеяться в конце рабочего дня. Ему не удалось убедить меня превратить ателье в экспериментальную сюрреалистическую студию, и я отказалась от его предложения нарисовать для меня эскизы моделей в шляпках в виде ботинка или телефона. Не согласилась я использовать и подвески из морских раковин, и пояски из эспарто. Однако во многом другом действительно прислушалась к Феликсу. По его совету я изменила, например, свою речь: избавилась от вульгаризмов и простонародных выражений и старалась отныне говорить правильно и изысканно. Я начала использовать французские слова и фразы, запомнившиеся мне в Танжере, где присутствовала при долгих разговорах, в которых практически не принимала участия. Этих выражений было совсем немного, едва полдюжины, но Феликс помог мне отточить произношение и подсказал, в какой ситуации следует употреблять каждое из них. Прежде чем заколоть ткань булавками — «vous permettez?»[8], закончив примерку — «voila tout»[9], чтобы выразить восхищение — «tres chic»[10]. Можно было упомянуть «maisons de haute couture»[11], будто мне довелось познакомиться с их владельцами, и с видом знающего человека говорить о «gens du monde»[12]. Все, что я предлагала своим клиенткам, было «а la francaise»[13], и ко всем ним мне следовало обращаться «madame». С испанскими клиентками я могла упоминать мадридские дома, где мне приходилось бывать, доставляя заказы, — называть имена и титулы, легко и непринужденно, будто невзначай. Мол, этот костюм основан на той модели, которую я пару лет назад сшила маркизе де Пуга для праздника в поло-клубе Пуэрто-де-Йерро, а из точно такой ткани был сшит наряд для первого выхода в свет старшей дочери графов дель Энсинар. По указанию Феликса я также заказала себе на дверь позолоченную табличку с надписью «У Сирах. Ателье высокой моды», а также целую коробку карточек цвета слоновой кости с названием и адресом моего салона. Это название придумал Феликс: именно так, по его словам, назывались лучшие современные дома моды. Букву «х» на конце моего имени тоже добавил он, заявив, что это придаст ателье аромат космополитизма. Я согласилась на эту игру — в конце концов, эта маленькая folie de grandeur[14] не приносила вреда. Я начала следовать советам Феликса и вскоре почувствовала, что наконец освобождаюсь от прошлого. Для этого не требовалось даже прилагать особых усилий: продуманный образ, хорошо отрепетированные слова и движения, несколько искусных штрихов — и моя новая биография стала создаваться сама собой. Для своих изысканных клиенток я была дочерью разорившегося миллионера и невестой аристократа — красавца и искателя приключений. Нам довелось пожить в разных странах, а в последнее время пришлось закрыть наши ателье в Мадриде из-за неспокойной политической обстановки. Мой жених временно перебрался в Аргентину, где руководил преуспевающей компанией, а я решила дожидаться его возвращения в столице протектората, поскольку здешний климат благоприятен для моего слабого здоровья. Я привыкла к активной и насыщенной жизни, и мне было невыносимо сидеть без дела, потому я и решила открыть небольшое ателье в Тетуане. Главным образом для развлечения. Именно поэтому я не выставляла за свою работу астрономические счета и бралась за любые заказы. Я никогда не опровергала представления, сложившиеся обо мне благодаря загадочному образу, созданному с помощью моего друга Феликса. Однако в то же время избегала говорить о себе что-то конкретное, ограничиваясь намеками и туманными фразами, которые и порождали домыслы, вызывая интерес к моей персоне и привлекая новых клиенток. Видели бы меня модистки, работавшие со мной в ателье доньи Мануэлы! И мои соседки с Пласа-де-ла-Паха! Видела бы меня мама! Мама. Я старалась думать о ней как можно меньше, но мысли все равно не оставляли меня в покое. Я знала, что она сильная, решительная и умеет бороться. Но все равно очень беспокоилась за нее, не представляя, что с ней и как удается выживать в эти времена без поддержки и средств к существованию. Мне безумно хотелось передать ей весточку, сообщить, что я осталась одна и снова занимаюсь шитьем. Я узнавала новости по радио, и каждое утро Джамиля покупала мне в киоске «Алькарас» местную газету «Гасета-де-Африка». «Второй триумфальный год под эгидой Франко» — гласили заголовки. Хотя все доходившие до нас известия тщательно просеивались новой властью, я была более или менее в курсе происходившего в Мадриде. Но связь с мамой установить не удавалось. Как я скучала, сколько бы отдала за то, чтобы жить с ней в этом чужом солнечном городе, работать вместе в ателье, есть приготовленные ею блюда и слушать ее всегда меткие суждения! Но Долорес не было рядом со мной, я оставалась одна, вынужденная находиться среди незнакомых людей, не имея возможности вернуться домой и борясь за свое существование, скрывая под маской прошлое, чтобы никто не догадался о моем разбитом сердце и сомнительном происхождении денег, на которые было открыто мое ателье. Я часто вспоминала Игнасио, хотя и не скучала по нему: на фоне бурного романа с Рамиро мои отношения с первым женихом поблекли, и его образ в моей памяти стал тусклым и расплывчатым, как тающая вдалеке тень. Но, несмотря на это, я не могла без грусти думать о его надежности и нежности, некогда дававших мне уверенность, что рядом с ним со мной не произойдет ничего плохого. Однако чаще, намного чаще, чем мне бы хотелось, меня преследовали воспоминания о Рамиро — они набрасывались исподтишка и неистово терзали душу. Мне было больно, очень больно. Эту боль невозможно измерить, но я научилась жить с ней, как человек, вынужденный тащить на себе тяжелую ношу: это нелегко, приходится двигаться медленно и прилагать невероятные усилия, но даже так, несмотря ни на что, можно идти вперед. Рамиро, Игнасио, мама, мое прошлое, утраты и разочарования — все они незримо находились рядом со мной, и я научилась с этим мириться. Вспоминания подбирались ко мне в тишине одиноких вечеров, когда я шила в мастерской, окруженная выкройками и сметанными деталями, ложилась спать или сидела в полумраке зала без Феликса, сбежавшего из дому в поисках ночных приключений. Днем они оставляли меня в покое, должно быть, чувствуя, что в это время я слишком занята, чтобы обращать на них внимание. Днем было не до них: мне следовало безупречно играть роль изысканной хозяйки великолепного ателье. 17 С приходом весны заказов стало гораздо больше. Погода менялась, и моим клиенткам требовалась легкая одежда для солнечных дней и теплых вечеров приближающегося марокканского лета. В ателье появились новые лица — пара немок, несколько евреек. Благодаря Феликсу я располагала сведениями обо всех своих клиентках. Он встречался с ними в подъезде или на улице, когда они входили или выходили из ателье. В общих чертах ему всегда было известно, кто они такие, но Феликс, не довольствуясь этим, разузнавал о них все возможное: что они собой представляют, какие у них семьи, куда они ходят, чем занимаются. По вечерам, когда его мать, напившись анисовой водки, благополучно засыпала в кресле, он приходил ко мне и рассказывал все, что удалось выяснить. Так, например, я много узнала о фрау Лангенхайм — одной из немок, ставших моими постоянными клиентками. Ее отец работал итальянским послом в Танжере, мать была англичанкой, но сама она носила фамилию мужа — горного инженера, немолодого, высокого, лысого и уважаемого человека, принадлежавшего к немногочисленному, но очень влиятельному в испанском Марокко кругу немцев. По рассказам Феликса, он был одним из тех нацистов, благодаря которым восставшие военные, к ужасу республиканцев, получили поддержку от Гитлера в первые дни мятежа. Это сыграло решающую роль в развитии гражданской войны, потому что усилиями Лангенхайма и Бернхардта — еще одного немца, для чьей жены, наполовину аргентинки, я тоже выполняла некоторые заказы, — войска Франко, вследствие значительной военной помощи, смогли в короткий срок переправиться в Испанию. После чего моя клиентка получила из рук халифа почетную награду в знак благодарности и признания заслуг ее мужа. Задолго до того торжественного события, апрельским утром, фрау Лангенхайм явилась ко мне в ателье с еще незнакомой мне дамой. В дверь позвонили, и Джамиля пошла открывать, а я стояла в зале у балкона, с притворной тщательностью оценивая на свету качество ткани. На самом деле я ничего не разглядывала, а просто приняла позу, наиболее подходящую для встречи клиентки. — Я привела к вам свою английскую подругу, чтобы она тоже познакомилась с вашим искусством, — сказала фрау Лангенхайм, уверенным шагом входя в зал. Вместе с ней появилась светловолосая стройная женщина, по внешности которой можно было безошибочно догадаться, что она не испанка. На вид она была моей ровесницей, но удивительная непринужденность манер свидетельствовала, что жизненного опыта у нее в тысячу раз больше, чем у меня. Она поражала своей естественной раскованностью, уверенностью и элегантностью, и я отметила ее жест, с которым она, здороваясь, коснулась моей руки, одновременно грациозно откинув упавший на лицо локон. Ее звали Розалинда Фокс, у нее была невероятно светлая и тонкая, почти прозрачная, кожа и экстравагантная манера говорить вперемежку на разных языках, отчего ее иногда трудно было понять. — Мне срочно нужно обновить гардероб, so… I believe, что мы с вами должны… э-э-э… to understand each other. Понять друг друга, I mean, — сказала она, закончив фразу легким смешком. Фрау Лангенхайм отказалась от предложения присесть: — Я спешу, милочка, мне нужно идти. — Несмотря на фамилию и смешанное происхождение, она свободно говорила по-испански. — Розалинда, дорогая, увидимся сегодня вечером на коктейле у консула Леонини, — сказала она на прощание своей подруге. — Bye, sweetie[15], bye, пока, пока! Мы расположились с новой клиенткой в зале, и я принялась действовать по уже сложившемуся сценарию, пуская в ход отрепетированные движения и фразы. Мы полистали журналы и посмотрели ткани. Я посоветовала ей несколько моделей, и она сделала выбор, потом подумала, еще раз пересмотрела образцы и выбрала другое. Англичанка держалась с такой элегантной естественностью, что с ней рядом я чувствовала себя комфортно. Бывали случаи, когда мое постоянное притворство начинало меня тяготить, особенно если приходилось общаться со слишком требовательной клиенткой. Однако на этот раз все было иначе: наш разговор протекал легко и непринужденно. Мы прошли в примерочную, и я сняла мерки с ее худого как тростинка тела — самые маленькие, какие мне когда-либо доводилось встречать. Мы продолжили обсуждать ткани и фасоны, рукава и вырезы на груди; потом вернулись к выбранным моделям, все уточнили, и я записала заказ. Платье на пуговицах из набивного шелка; костюм из тонкой шерсти кораллово-розового цвета и вечернее платье по образцу одной из моделей последней коллекции Ланвин. Я назначила англичанке примерку через десять дней и думала, что на этом наша встреча закончится, однако моя новая клиентка не собиралась уходить: поудобнее устроившись на диване, она достала черепаховый портсигар и предложила мне сигарету. Мы не торопясь закурили и вернулись к разговору о моде; англичанка на ломаном испанском рассказала мне о своих вкусах. Разглядывая эскизы моделей, она спрашивала, как будет по-испански «вышивка», «подплечники», «пряжка». Я отвечала, и мы вместе смеялись над ее забавным произношением. Мы выкурили еще по одной сигарете, и наконец она собралась уходить — неторопливо, словно у нее не было никаких дел и никто ее нигде не ждал. Сначала англичанка освежила макияж, без особого интереса взглянув на свое отражение в крошечном зеркале пудреницы. Потом поправила волны золотистой шевелюры и взяла шляпу, сумочку и перчатки — все очень элегантное, высшего качества и — как бросилось мне в глаза — абсолютно новое. Я проводила ее до двери, послушала стук каблуков по лестнице и потеряла из вида на много дней. Мне ни разу не довелось встретить ее во время вечерних прогулок, она нигде не появлялась, о ней никто не говорил, и сама я не пыталась выяснить, кем была эта англичанка, имеющая столько свободного времени. В те дни у меня появилось много новых клиенток, и я была просто завалена работой: приходилось трудиться не покладая рук день и ночь, — но я распланировала все с такой тщательностью, что каждый заказ удавалось выполнить в срок. Через десять дней после визита в мое ателье Розалинды Фокс все три заказанные ею вещи были готовы к первой примерке. Однако она так и не появилась. Ни через день, ни через два. И даже не позвонила, чтобы предупредить, не прислала записку с просьбой перенести примерку. Подобное случалось в моем ателье впервые. Я решила, что англичанка, вероятно, уже никогда не объявится: очевидно, она была одной из тех привилегированных иностранок, для которых не существовало границ и которые в отличие от меня могли свободно выехать из протектората в любой момент, когда им заблагорассудится. Не находя объяснения такому поведению своей клиентки, я решила больше об этом не думать и целиком погрузилась в работу над другими заказами. Англичанка появилась на пять дней позже назначенного, свалившись на меня как снег на голову. Я заканчивала обед — работала без отдыха с самого утра и лишь после трех смогла выкроить время, чтобы перекусить. Раздался звонок в дверь, Джамиля пошла открывать, а я доедала на кухне банан. Услышав голос англичанки в другом конце коридора, я торопливо вымыла руки, надела туфли на каблуках и поспешила встречать клиентку, проводя языком по зубам, поправляя одной рукой прическу, а другой — юбку и лацканы жакета. Ее приветствие было таким же долгим, как и отсутствие. — Я должна попросить у вас тысячу извинений за то, что не смогла прийти раньше и появилась сейчас таким… таким… неожидаемым образом. Я правильно выразилась? — Неожиданным образом, — поправила я. — Ах, ну да, неожиданным, sorry. Меня не было в Тетуане a few days[16], требовалось разобраться с кое-какими делами в Гибралтаре, хотя, боюсь, мне это не удалось. Anyway[17], надеюсь, я вас не потревожила своим внезапным визитом. — Нисколько, — солгала я. — Проходите, прошу вас. Я провела англичанку в примерочную и продемонстрировала три вещи, сшитые по ее заказу. Она похвалила мою работу и принялась раздеваться, пока не осталась в нижнем белье. На ней была атласная комбинация — несомненно, некогда роскошная, но уже довольно поношенная и потому утратившая отчасти свой шик. Шелковые чулки тоже были не совсем новые, однако явно очень изысканные и дорогие. Англичанка примерила все сшитые мною вещи на свое хрупкое и костлявое тело. Кожа у нее была такая прозрачная, что просвечивали вены, выделяясь голубоватыми прожилками. Держа булавки во рту, я стала подгонять одежду к ее изящной фигуре. Англичанка осталась довольна, охотно согласилась со всеми моими предложениями и не внесла никаких изменений. Мы закончили примерку, и я заверила ее, что все будет на высшем уровне. Пока англичанка одевалась, я вышла, чтобы подождать ее в зале, и она присоединилась ко мне через пару минут. Несмотря на неожиданность ее визита в ателье, она определенно никуда не торопилась. И я предложила ей чай. — Я с удовольствием выпила бы сейчас «дарджилинга» с капелькой молока, но, полагаю, здесь пьют зеленый чай с мятой, right?[18] Я не имела ни малейшего понятия, о каком напитке говорит англичанка, но не подала виду. — Да, марокканский чай, — невозмутимо произнесла я и, предложив ей присесть, позвала Джамилю. — Я англичанка, — начала объяснять Розалинда Фокс, — однако значительная часть моей жизни прошла в Индии, и хотя скорее всего никогда больше туда не вернусь, я до сих пор скучаю по разным вещам. Например, по нашему чаю. — Как я вас понимаю. Мне тоже трудно привыкнуть ко многому в этих краях и нелегко обходиться без того, что пришлось оставить. — А где вы жили раньше? — заинтересовалась англичанка. — В Мадриде. — А до Мадрида? Я готова была рассмеяться в ответ, чуть не забыв обо всем своем придуманном прошлом и едва не проболтавшись, что на самом деле ни разу не покидала родной город, пока один подлец не сманил меня за собой, чтобы потом бросить, как выкуренную сигарету. Однако вовремя спохватилась и, как всегда, постаралась ответить уклончиво: — Знаете, в разных местах, то тут, то там, но в общем-то дольше всего я жила в Мадриде. А вы? — Let’s see[19], сейчас попробую перечислить, — улыбнулась она. — Я родилась в Англии, но вскоре после этого наша семья перебралась в Калькутту. В десять лет родители отправили меня учиться назад в Англию, э-э-э… в шестнадцать я вернулась в Индию, а в двадцать снова уехала в Европу. Там я жила некоторое время в Лондоне, потом — довольно долгий период в Швейцарии. Э-э-э… Затем — год в Португалии, поэтому я иногда путаю эти языки — испанский и португальский. И вот теперь наконец поселилась в Африке: сначала в Танжере, а с недавнего времени — здесь, в Тетуане. — Какая интересная у вас жизнь, — заметила я, пытаясь упорядочить в голове ворох перечисленных англичанкой географических названий. — Well, как посмотреть, — пожала она плечами и осторожно отпила из чашки горячего чая, поданного Джамилей. — Я с удовольствием осталась бы жить в Индии, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось уехать. Иногда судьба сама принимает за нас решения, right? After all, err… that’s life. Такова жизнь, не так ли? Англичанка говорила очень странно, и мы с ней принадлежали к разным мирам, но смысл ее слов был мне хорошо понятен. Допивая чай, мы обсудили, каким образом отделать рукава шелкового платья, и договорились о следующей примерке. Англичанка посмотрела на часы и вдруг что-то вспомнила. — Мне нужно идти, — сказала она, поднимаясь. — Я совсем забыла, что должна сделать еще some shopping, некоторые покупки, а потом приготовиться к выходу. Я приглашена сегодня на коктейль в доме бельгийского консула. Она говорила, не глядя на меня, надевая перчатки и шляпу. Я наблюдала за ней с любопытством, спрашивая себя, с кем ходила эта женщина на приемы и праздники, с кем делила свою свободу и беззаботность, с кем странствовала по миру, легко переносясь с одного континента на другой, чтобы разговаривать на смеси множества языков и пить чай, благоухающий тысячью ароматов? Сравнивая ее праздную жизнь с моим существованием, полным беспрестанных трудов, я вдруг почувствовала легкий укол зависти. — Вы не знаете, где можно купить купальный костюм? — внезапно спросила она. — Для вас? — Нет. Para el meu filho[20]. — Простите? — Му son. No, that’s English, sorry[21]. Как же это по-испански? Ах да, для моего сына. — Для вашего сына? — удивленно спросила я. — Да, для моего сына, that’s the word. Его зовут Джонни, ему пять лет and he’s so sweet[22]… Я его обожаю. — Я тоже не так давно в Тетуане, поэтому, боюсь, не смогу вам ничего подсказать, — произнесла я, стараясь не показывать замешательства. В той идиллической жизни, которую несколько секунд назад мое воображение приписало этой по-детски беззаботной женщине, было все, что угодно: друзья и поклонники, шампанское, шелковые комбинации, путешествия по миру, праздники до рассвета, вечерние платья haute couture[23] и, возможно, молодой муж — красивый и легкомысленный, как она сама. Между тем мне никогда бы не пришло в голову, что у нее есть сын, поскольку ее меньше всего можно было представить матерью семейства. Однако, как оказалось, это именно так. — Ладно, ничего страшного, я сама попытаюсь что-нибудь найти, — сказала на прощание англичанка. — Удачи вам. И не забудьте, что я жду вас через пять дней. — Конечно, я приду, как договаривались, I promise. Она ушла, но не сдержала обещания. Вместо пятого дня она объявилась на четвертый — и опять без предупреждения. Джамиля сообщила мне о ее приходе около полудня, когда я занималась примеркой с Эльвиритой Коэн, дочерью владельца театра «Насьональ», находившегося на улице Ла-Лунета. Это была одна из красивейших женщин, которых мне доводилось встречать в своей жизни. — Синьора Розалинда говорить, нужно видеть синьориту Сиру. — Попроси ее подождать, я подойду через минуту. Однако прошла не одна минута, а, вероятно, больше двадцати, прежде чем я довела до совершенства наряд, в котором эта удивительно красивая еврейка собиралась появиться на каком-то светском мероприятии. Она тем временем неторопливо говорила со мной на своем мелодичном хакетия: — Sube un poco aqui, mi reina, que lindo queda, mi weno, si[24]. Феликс, как всегда, просветил меня насчет евреев-сефардов Тетуана. Одни из них были состоятельны, другие — бедны, но все вели спокойную и размеренную жизнь, занимаясь в основном торговлей. Эти евреи, поселившиеся в Северной Африке после изгнания с Пиренейского полуострова много веков назад, лишь недавно получили испанское гражданство и все права, когда республиканское правительство официально признало их происхождение. Сефардская община составляла десятую часть населения Тетуана, но в их руках была сосредоточена значительная доля экономики города. Они построили большинство новых зданий европейского квартала, и им принадлежали лучшие ювелирные лавки и сапожные мастерские, магазины тканей и готовой одежды. В городе находился Еврейский союз, клуб и несколько синагог, где они собирались для молитв и праздников. Вероятно, на одном из них Эльвирит Коэн и собиралась продемонстрировать свое новое платье из грогрена, примеркой которого мы занимались в тот момент, когда Розалинда Фокс нанесла мне свой третий неожиданный визит. Она нетерпеливо ожидала меня в зале, стоя у одного из балконов. Обе мои клиентки сдержанно поздоровались друг с другом издалека: англичанка — с некоторой рассеянностью, еврейка — с удивлением и любопытством. — У меня проблема, — сказала Розалинда, торопливо бросаясь ко мне, как только послышался звук закрывающейся двери, сообщивший, что мы остались одни. — Расскажите, в чем дело. Не хотите присесть? — Я предпочла бы что-нибудь выпить. A drink, please. — Боюсь, могу предложить вам только чай, кофе или стакан воды. — «Эвиан»? Я отрицательно покачала головой, размышляя, что было бы неплохо завести в ателье небольшой бар, чтобы при необходимости поднимать настроение клиенткам. — Never mind[25], — прошептала англичанка, обессиленно опускаясь на диван. Я тем временем устроилась в кресле напротив, с выработанной непринужденностью положив ногу на ногу, и приготовилась узнать причину очередного внезапного появления Розалинды. Прежде чем заговорить, она достала портсигар, закурила и небрежно бросила его на софу. Глубоко затянувшись, она вдруг спохватилась, что забыла предложить мне сигарету, и, извинившись, снова протянула руку за портсигаром. Я остановила ее, поблагодарив и вежливо отказавшись. Скоро ко мне должна была прийти другая клиентка, и я не хотела, чтобы в тесном пространстве примерочной от моих пальцев исходил запах табака. Англичанка закрыла портсигар и наконец заговорила: — Мне нужен an evening gown, err… красивое платье к сегодняшнему вечеру. Так получилось, что приглашение застало меня врасплох, но я непременно должна выглядеть like a princess. — Как принцесса? — Right. Как принцесса. Obviously, конечно, фигурально выражаясь. Но в общем, мне нужно нечто muito, muito elegante[26].