— Ваше вечернее платье готово ко второй примерке. — Вы сумеете закончить его сегодня? — Нет, это совершенно невозможно. — А какое-нибудь другое? — Боюсь, я не смогу вам помочь. К сожалению, мне нечего вам предложить: я не продаю готовую одежду, а шью только на заказ. Англичанка опять глубоко затянулась сигаретой, но на этот раз не с рассеянным видом, а пристально глядя на меня сквозь облачко дыма. С ее лица исчезло выражение беззаботной девочки, а ее нервный взгляд говорил, что она не собирается легко сдаваться. — Мне нужно найти какой-то выход из этой ситуации. Дело в том, что, переезжая из Танжера в Тетуан, я приготовила несколько trunks — дорожных сундуков — с ненужными вещами, чтобы отправить их маме в Англию. Но по ошибке сундук с моими evening gowns, со всеми los meus trajes de noite[27], тоже попал туда, и теперь я жду, чтобы мне прислали его back, назад. Я только что узнала, что приглашена на прием, который дает the German consul, немецкий консул. Э-э-э… It’s the first time, это мой первый выход в свет с человеком, с которым у меня… una liason muito especial… с которым меня связывают некоторые отношения. Розалинда говорила быстро и взволнованно, изо всех сил стараясь донести до меня смысл того, что излагала на своем причудливом испанском, временами переходящем в португальский и еще больше приправленном английскими словами, чем в две наши предыдущие встречи. — Well, it is… гм… It’s muito importante for… for… for him[28], для того человека и для меня, чтобы я произвела una buona impressao[29] на немецкое общество Тетуана. So far, миссис Лангенхайм помогала мне и знакомила с некоторыми из них individually, потому что сама она half English, наполовину англичанка, э-э-э… но этим вечером мне впервые предстоит появиться в свете с этим человеком, openly together, вместе на людях, и поэтому мне нужно быть extremely well dressed, особенно хорошо одетой, и… и… Я прервала ее речь, поскольку не видела смысла заставлять клиентку тратить слова понапрасну. — Поверьте, мне очень жаль. Я была бы рада вам помочь, но, к сожалению, это невозможно. Как я вам уже сказала, в моем ателье нет готовой одежды, а ваше платье я не смогу закончить за несколько часов — для этого нужно по меньшей мере три или четыре дня. Англичанка потушила сигарету и задумалась. Она закусила губу и через несколько секунд снова подняла на меня взгляд, чтобы обратиться с крайне неудобной просьбой: — В таком случае, может быть, вы одолжите мне одно из своих вечерних платьев? Я покачала головой, пытаясь придумать правдоподобное оправдание, чтобы скрыть тот прискорбный факт, что не имею ни одного вечернего туалета. — К сожалению, нет. Вся моя одежда осталась в Мадриде, когда началась война, и теперь я не могу получить ее оттуда. Здесь у меня есть несколько повседневных костюмов, но ничего вечернего. Если честно, то я почти нигде не бываю. Понимаете, мой жених сейчас в Аргентине, так что я… К моему огромному облегчению, англичанка наконец меня перебила: — I see, понятно. Мы молча сидели несколько долгих секунд, не глядя друг на друга и с притворной сосредоточенностью уставившись в противоположные стороны: она — на балконы, я — на арку, ведущую из зала в прихожую. Розалинда первой нарушила неловкое молчание: — I think I must leave now. Пожалуй, я пойду. — Мне действительно очень жаль. Если бы у нас было чуть больше времени… Я не закончила фразу, поняв, что нет никакого смысла говорить о том, чего нельзя изменить. Мне захотелось как-то отвлечь клиентку, чтобы она хоть на минуту забыла о невозможности блистать в этот вечер, когда рядом с ней будет мужчина, в которого она, несомненно, влюблена. Меня продолжала интриговать жизнь этой женщины, прежде такой решительной и беззаботной, а теперь молча направлявшейся к двери. — Завтра все будет готово ко второй примерке, договорились? — сказала я в качестве бесполезного утешения. Розалинда ответила неясной улыбкой и, не сказав ни слова, покинула ателье. Я некоторое время стояла неподвижно, огорченная тем, что не смогла помочь своей клиентке. Все, что становилось мне известно о жизни Розалинды Фокс — этой молодой матери, без конца путешествующей по свету и теряющей дорожные сундуки с вечерними платьями с такой же легкостью, с какой некоторые люди, убегая от начавшегося дождя, забывают бумажник на столике в кафе или на скамейке в парке, — возбуждало мой интерес. Я подошла к балкону и, укрывшись за ставнем, принялась наблюдать. Англичанка вышла на улицу и неторопливо направилась к ярко-красному автомобилю, припаркованному у подъезда. Я предположила, что кто-то там ее дожидался — возможно, тот самый мужчина, рядом с которым ей так хотелось блистать в этот вечер. Меня распирало от любопытства, и я старательно всматривалась, надеясь разглядеть лицо этого человека. Возможно, это был немец, и именно потому она так хотела произвести впечатление на его соотечественников. Я представляла его молодым и привлекательным, светским и раскованным, как сама Розалинда Фокс. Однако мне не пришлось долго теряться в догадках, поскольку, когда англичанка дошла до автомобиля и открыла правую дверь — чтобы, как я предполагала, сесть рядом с водителем, — я с изумлением обнаружила, что там находится руль и она сама собирается вести машину. Ее никто не ждал в этом английском автомобиле с правым рулем: она завела мотор и уехала одна, так же как и приехала. Без мужчины, без вечернего платья и, должно быть, без малейшей надежды найти какой-нибудь выход. Пытаясь избавиться от неприятного чувства, оставшегося у меня после этой встречи, я принялась наводить в зале порядок, несколько нарушенный появлением Розалинды. Убрала пепельницу, сдула со стола остатки пепла, поправила кончиком туфли загнувшийся угол ковра, взбила диванные подушки и стала аккуратно складывать журналы, которые англичанка листала, пока я занималась примеркой с Эльвиритой Коэн. Я закрыла «Харперс базар», открытый на странице с рекламой губной помады от Хелены Рубинштейн, и собиралась сделать то же самое с весенним номером «Мадам Фигаро», как вдруг в глаза бросилась фотография модели, показавшейся смутно знакомой. В тот же момент в моей голове, словно стая птиц, пронеслась тысяча воспоминаний. Не успев даже подумать, я громко позвала Джамилю. Та вихрем примчалась в зал. — Беги скорее к фрау Лангенхайм и попроси ее найти сеньору Фокс. Она должна срочно приехать ко мне; скажи, это касается очень важного дела. 18 — Эту модель, дорогая моя невежда, создал Мариано Фортуни-и-Мадрасо, сын великого Мариано Фортуни, наверное, самого известного испанского художника девятнадцатого века после Гойи. Это был выдающийся мастер, и его творчество, кстати, тесно связано с Марокко. Он приехал в Африку во время войны, и здешний экзотический колорит произвел на него неизгладимое впечатление; он написал множество картин на марокканскую тему, и одна из самых значимых его работ — «Битва при Тетуане». Мариано Фортуни-младший оказался не менее гениальным. В своей венецианской мастерской он создает театральные декорации, занимается живописью и фотографией, изучает классические техники и изобретает новые, но больше всего он известен как дизайнер одежды и тканей, и одно из лучших его творений — легендарная модель «дельфос», которую ты, маленькая плутовка, так ловко у него позаимствовала. Феликс разглагольствовал, лежа на софе и держа в руках журнал с той самой фотографией, благодаря которой моя память подсказала мне решение. Я слушала его, неподвижно сидя в кресле, совершенно обессиленная дневной работой, не в состоянии держать в этот вечер иголку. Я только что пересказала ему события последних часов, начиная с того момента, когда вернувшаяся Розалинда Фокс шумно затормозила у моего подъезда, заставив жильцов высунуться из окон. Она взлетела по лестнице, торопливо стуча каблучками по ступенькам. Я ждала ее с открытой дверью и, не тратя времени на приветствия, тотчас изложила свою идею. — Мы попытаемся сшить для вас «дельфос». Вы понимаете, о чем я говорю? — «Дельфос» Фортуни? — недоверчиво спросила она. — Имитацию «дельфос». — Вы думаете, это возможно? Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза. В ее взгляде я прочитала внезапно воскреснувшую надежду. А что читалось в моем, не знала. Наверное — решимость и дерзость, желание справиться с трудностями и выйти победительницей. Возможно, в глубине моих глаз таился страх неудачи, но я изо всех сил постаралась его скрыть. — Мне уже доводилось шить такое платье, так что, думаю, все получится. Я продемонстрировала Розалинде ткань — большой отрез серовато-голубого шелкового атласа, добытого где-то пронырливой Канделарией. Разумеется, я ни словом не обмолвилась о происхождении ткани. — В котором часу вы должны быть на приеме? — В восемь. Я посмотрела на часы. — Что ж, поступим следующим образом. Сейчас почти час. Мне нужно замочить ткань, а потом особым образом ее высушить: на это уйдет от четырех до пяти часов — значит, примерно к шести материал будет готов. Потом мне потребуется по крайней мере полтора часа, чтобы сшить платье: покрой его очень простой, и все ваши параметры мне уже известны, так что, думаю, обойдемся без примерки. Но в любом случае работа займет некоторое время, и еще сколько-то минут придется уделить отделке. Таким образом, я едва успею все закончить. Скажите, где вы живете? Простите, что спрашиваю, но делаю это не из простого любопытства… — На бульваре Пальмерас. Я могла догадаться об этом: многие представители высшего общества Тетуана жили именно там. Это был удаленный и тихий район в южной части города, рядом с парком, почти у подножия величественной горы Горгес, с великолепными, окруженными садами особняками. — В таком случае мы не сможем доставить платье вам домой. Розалинда вопросительно на меня посмотрела. — Вам придется приехать прямо сюда, — пояснила я. — Приезжайте около половины восьмого, уже с макияжем и прической, в туфлях и с украшениями. Только они не должны быть многочисленными и слишком броскими: это платье предполагает сдержанную элегантность, — вы меня понимаете? Она меня поняла. Поняла, поблагодарила и снова ушла, окрыленная. Через полчаса, призвав на помощь Джамилю, я взялась за самое непредвиденное и отчаянное предприятие в своей недолгой самостоятельной карьере модистки. Однако я хорошо знала, что нужно делать, поскольку в ателье доньи Мануэлы мне однажды довелось участвовать в изготовлении точно такого платья. Это был заказ одной нашей клиентки по имени Элена Бареа. В лучшие времена мы шили для нее роскошные наряды из самых изысканных тканей. А когда благополучие и процветание вдруг закончились и другие дамы из высшего света стали под любым предлогом избегать новых заказов, она не пряталась. Как бы ни обстояли дела в шатком бизнесе ее мужа, Элена Бареа не прекращала посещать наше ателье. Она приходила, смеялась над превратностями судьбы и вместе с доньей Мануэлой придумывала, как превратить свои старые наряды в новые, переделав некоторые детали, изменив покрой или добавив какую-нибудь отделку. Кроме того, она выбирала красивые, но недорогие ткани и самые простые фасоны: это позволяло ей максимально уменьшить траты, не жертвуя своей элегантностью. — Голь на выдумки хитра, — с усмешкой заключала она. Однажды мы получили от этой клиентки необычный заказ. — Мне нужна копия вот этого, — сказала Элена Бареа, доставая из небольшой коробки кусок свернутой в рулон ткани кроваво-красного цвета. Она засмеялась, увидев наши изумленные лица. — Это «дельфос», дорогие мои, эксклюзивное платье. Творение известного дизайнера Фортуни: их шьют в Венеции и продают только в самых изысканных магазинах Европы. Посмотрите, какой удивительный цвет, какая прекрасная плиссировка. Техника изготовления такой ткани — изобретение самого дизайнера и держится в строжайшем секрете. Это платье сидит как влитое. И я, дорогая донья Мануэла, хочу себе такое же. Ну разумеется, копию. Она взяла ткань за края, и словно по волшебству перед нами появилось великолепное платье из красного атласного шелка — роскошное и ослепительное, элегантно ниспадавшее до самого пола. Это было нечто вроде туники, покрытой мелкой вертикальной плиссировкой. Простая и изысканная классика. С того дня прошло четыре или пять лет, но в моей памяти сохранился процесс изготовления платья, поскольку я принимала в этом самое активное участие. На сей раз мне просто требовалось все повторить, и единственная проблема состояла в отсутствии времени. Мы с Джамилей нагрели воды и наполнили кипятком ванну. Обжигая руки, я замочила ткань. Ванная комната наполнилась паром, и мы взволнованно наблюдали за экспериментом, вытирая со лба лившийся градом пот и уже не видя своего отражения в запотевшем зеркале. Через некоторое время мы слили из ванны воду и, взяв ткань с разных концов, изо всех сил стали скручивать ее в противоположные стороны — точь-в-точь как отжимали простыни в пансионе, стараясь выдавить из них все до последней капли. Только на этот раз ткань следовало не развесить на солнце, а, наоборот, высушить в скрученном состоянии, чтобы на шелке образовалось множество складок. Мы сложили материал в глиняный таз и поднялись на крышу. Там мы еще раз скрутили ткань в противоположные стороны, пока она не стала похожа на большую пружину или свернувшуюся в клубок змею. Подстелив на крышу полотенце, мы положили на него будущее платье Розалинды Фокс, в котором ей предстояло выйти этим вечером в свет под руку с загадочным человеком, завоевавшим ее сердце. Мы оставили материал сохнуть на солнце, а сами вернулись в квартиру и растопили печку — так что на кухне стало жарко, словно в котельной. Когда солнце стало греть слабее, мы принесли скрученную ткань с крыши и положили на чугунную печку, накрытую полотенцем. Я каждые десять минут переворачивала ткань, чтобы жар от горящих углей высушил ее равномерно. Используя остатки шелка, не подвергнутого плиссировке, и три слоя прокладочной ленты, я сшила широкий простой пояс. В пять часов я сняла скрученную ткань с печки и перенесла в мастерскую. Она походила на горячую кровяную колбасу, и, глядя на нее, никто бы не поверил, во что я собиралась превратить ее всего за час с небольшим. Положив ткань на раскройный стол, я стала медленно и осторожно ее разворачивать, и в конце концов мы с Джамилей увидели удивительно красивый, блестящий плиссированный шелк. Конечно, мы не смогли создать стойкую плиссировку, как в подлинной модели Фортуни, потому что не имели ни соответствующих средств, ни знания технологии, но в любом случае нам удалось добиться довольно хорошего результата, способного продержаться по крайней мере вечер. Этого было вполне достаточно, чтобы наша клиентка успела блеснуть на приеме. Я полностью развернула ткань и дала ей остыть, после чего выкроила четыре детали и сшила из них узкий цилиндрический футляр, который должен был облегать тело как вторая кожа. Затем обработала проймы и неглубокий круглый вырез горловины. Пришлось обойтись без декоративной отделки, и мне потребовалось чуть больше часа, чтобы довести до конца изготовление фальшивого «дельфоса»: это была домашняя версия революционной модели из мира haute couture; ловкая подделка, способная, однако, произвести впечатление на любого, кому предстояло остановить взгляд на обладательнице этого платья тридцать минут спустя. Я примеривала на него пояс, когда раздался звонок в дверь. Только в тот момент я обнаружила, какой неприглядный у меня вид. Макияж растекся от пота, прическа растрепалась; после беготни и безостановочной работы я выглядела так, словно по мне пронеслась конница туземной регулярной армии. Пока Джамиля открывала дверь, я бросилась в свою комнату, где торопливо переоделась, причесалась и привела себя в порядок. Я отлично справилась со своей работой, и мне хотелось, чтобы внешний вид тоже был на высоте. Я вышла к Розалинде, думая, что она ждет меня в зале, но, проходя мимо открытой двери в мастерскую, заметила ее перед манекеном, на котором было надето новое платье. Она стояла спиной ко мне, и я не видела выражения ее лица. — Вам нравится? — спросила я от двери. Англичанка тотчас повернулась и ничего не ответила. Приблизившись, она взяла меня за руку и горячо ее сжала. — Спасибо, спасибо, миллион раз спасибо. Волосы у Розалинды были собраны в низкий узел, подчеркивавший их естественную волнистость. Глаза и скулы были чуть тронуты макияжем, но губы покрывала яркая помада. Туфли на шпильках делали ее выше сантиметров на пятнадцать, в ушах блестели длинные роскошные серьги из белого золота с бриллиантами — единственное ее украшение. Распространяя тончайший аромат изысканных духов, Розалинда сняла одежду, и я помогла ей надеть платье. Голубая плиссированная ткань облекла ее тело, великолепно подчеркнув хрупкую фигуру. Я завязала у нее на спине пояс, и мы обе посмотрели в зеркало, не говоря ни слова. — Подождите секундочку, — произнесла я. Я вышла в коридор и позвала Джамилю. Увидев Розалинду в новом платье, марокканка зажала рот рукой, чтобы сдержать крик удивления и восторга. — Покрутитесь немного, чтобы она на вас полюбовалась. Без ее помощи я не смогла бы ничего сделать. Англичанка благодарно улыбнулась Джамиле и сделала несколько грациозных оборотов. Марокканка взирала на нее, смущенная и счастливая. — Что ж, вам пора. До восьми остается всего десять минут. Мы с Джамилей молча вышли на балкон и притаились в углу, чтобы понаблюдать за выходом нашей клиентки. Было уже довольно темно. Я посмотрела вниз, ожидая снова увидеть маленькую красную машину Розалинды, но вместо нее обнаружила роскошный блестящий черный автомобиль с флажками, цвета которых мне не удалось различить в темноте. Как только фигура в голубом шелке показалась из подъезда, фары зажглись и из машины вышел человек в форме. Он быстро распахнул заднюю дверцу, а Розалинда неторопливо и величественно прошествовала к автомобилю, словно демонстрируя свой великолепный наряд. Я не разглядела, был ли еще кто-нибудь на пассажирском сиденье, потому что, как только англичанка уселась, человек в форме захлопнул дверцу и поспешно вернулся на свое место. Машина тронулась и исчезла в темноте, увозя прекрасную женщину, облаченную в самую необычную подделку за всю историю высокой моды. 19 На следующий день жизнь потекла своим чередом. Часа в три раздался звонок в дверь; я удивилась, никого не ожидая в это время. Феликс вошел, не сказав ни слова. Его поведение показалось мне странным: он всегда приходил ко мне поздним вечером. Скрывшись от любопытных взглядов матери, подсматривавшей в глазок, он наконец заговорил: — Я вижу, дорогая, дела у тебя идут в гору. — Что ты имеешь в виду? — удивилась я. — Воздушную даму, с которой только что столкнулся в подъезде.