Водитель, тронув козырек кепки, молча дал мне понять: договорились. Подъезд был закрыт, и я села на каменную скамейку, дожидаясь ночного сторожа. Эти томительные минуты я провела, снимая с одежды прилипшие перья и соломинки. К счастью, мне не пришлось ждать слишком долго: сторож появился через четверть часа, размахивая огромной связкой ключей. Я кое-как изложила ему историю про якобы забытую сумку, и он впустил меня в дом. Я нашла имя на почтовых ящиках и, бегом поднявшись на два пролета, постучала в дверь массивным бронзовым кольцом. В квартире быстро проснулись. Сначала за дверью послышалось шарканье, словно кто-то устало волочил ноги в старых тапочках, затем в открывшемся дверном глазке появился темный, припухший спросонья и удивленный глаз, и наконец раздались более энергичные, быстрые шаги и тихие, торопливые голоса. И хотя они были приглушены толстой деревянной дверью, я сразу же узнала один из них. Он принадлежал именно тому человеку, которого я искала. Я окончательно в этом убедилась, когда в глазок на меня посмотрел живой голубой глаз. — Розалинда, это я, Сира. Открой, пожалуйста. Послышался скрежет отодвигаемой задвижки. Потом еще. Наша встреча была порывистой, полной сдержанной радости и взволнованного шепота. — What a marvelous surprise![82] Но что ты делаешь здесь посреди noite[83], my dear? Мне сказали, что ты приезжаешь в Лиссабон, но я не должна с тобой видеться. Ну же, рассказывай, как там в Мадриде? Как жизнь? Я тоже безумно радовалась нашей встрече, но страх заставил меня вспомнить о благоразумии. — Ш-ш-ш… — произнесла я, пытаясь сдержать порыв Розалинды. Она не обратила на это никакого внимания и продолжила обрушивать на меня лавину энтузиазма. Я подняла ее с постели в такую рань, но Розалинда была, как всегда, великолепна. Хрупкая фигура и прозрачная кожа, доходивший до пят шелковый халат цвета слоновой кости, ниспадающие локоны, чуть короче, чем раньше, и льющийся с губ бурный поток фраз на смеси английского, испанского и португальского. Наконец-то я могла задать ей множество накопившихся вопросов. Как развивались события после ее внезапного бегства из Испании, что ей пришлось пережить за все это время, и как она восприняла оглушительную отставку Бейгбедера? В ее доме царила атмосфера роскоши и благополучия, но мне прекрасно было известно, что те скудные средства, которыми она располагала, не могли обеспечить ей такую жизнь. Как бы то ни было, я предпочла ни о чем не спрашивать. Через какие бы трудности ни пришлось ей пройти, Розалинда Фокс, как всегда, излучала непоколебимую жизнерадостность, не знавшую преград и способную, казалось, оживить даже мертвого. Мы прошли по длинному коридору, держась под руку и перешептываясь в полумраке. Когда мы оказались в ее комнате и Розалинда закрыла за собой дверь, воспоминания о Тетуане захватили меня, как порыв африканского воздуха. Берберский ковер, мавританский фонарь, картины. В одной из них я узнала акварель Бертучи: побеленные стены мавританского квартала, женщины из племени рифов, продающие апельсины, навьюченный мул, хаики и джеллабы и, в глубине, минарет мечети на фоне марокканского неба. Я поспешила отвести взгляд: это был неподходящий момент, чтобы предаваться ностальгии. — Мне нужно найти Маркуса Логана. — О, какое совпадение. Он тоже приходил ко мне несколько дней назад: хотел узнать о тебе. — И что ты ему сказала? — взволнованно спросила я. — Только правду, — ответила Розалинда, подняв правую руку, словно собираясь произнести клятву. — Что последний раз видела тебя в прошлом году в Танжере. — Ты знаешь, где его можно найти? — Нет. Он лишь сказал, что зайдет как-нибудь в «Эль-Гальго». — Что такое «Эль-Гальго»? — Мой клуб, — подмигнула Розалинда, устраиваясь в постели. — Шикарный бизнес, который мы организовали вместе с одним моим другом. Короче говоря, мы не бедствуем, — со смешком заключила она. — Но об этом я расскажу тебе как-нибудь в другой раз, а сейчас, вижу, нужно решать более насущные вопросы. К сожалению, я понятия не имею, где найти Маркуса Логана, darling. Я не знаю, где он живет, и у меня нет номера его телефона. Но давай садись поближе и расскажи все по порядку — может, нам удастся отыскать какой-нибудь выход. Как здорово было вновь оказаться рядом с прежней Розалиндой. Экстравагантной и непредсказуемой, но в то же время быстрой, находчивой и решительной, даже посреди ночи. Едва прошло первоначальное удивление и выяснилось, что у моего визита есть конкретная цель, она не стала терять времени на пустые разговоры и не спросила даже о моей жизни в Мадриде и работе на секретную службу, в объятия которой сама меня подтолкнула. Розалинда поняла, что мне срочно нужна помощь, и приготовилась сделать все, что в ее силах. Я рассказала ей о да Силве и о том, какое отношение к этому имел Маркус. Мы разговаривали, устроившись на ее огромной кровати, при мягком свете, лившемся из-под шелкового плиссированного абажура. Конечно, я нарушила указания Хиллгарта, категорически запретившего мне встречаться с Розалиндой, однако без малейших колебаний посвятила ее во все хитросплетения своего задания: мое доверие было безоговорочным, и только к ней я могла обратиться за помощью. В конце концов, те, на кого я работала, сами спровоцировали эту ситуацию, отправив меня в Португалию совсем одну, без какой-либо поддержки, так что у меня просто не оказалось другого выхода. — С Маркусом мы видимся лишь время от времени: иногда он заходит в клуб, иногда я встречаю его в ресторане отеля «Авиш», и несколько раз мы сталкивались там, где и вы, — в казино Эшторила. Он всегда очарователен, но не слишком откровенен насчет своей жизни: мне так и не удалось понять, чем он сейчас занимается, и я сильно сомневаюсь, что журналистикой. Каждый раз, встречаясь, мы разговариваем пару минут и тепло прощаемся, обещая друг другу видеться чаще, но никогда не держим слова. Я понятия не имею, что происходит сейчас в его жизни, darling. Неизвестно, насколько чисты его дела. Не знаю даже, постоянно ли он живет сейчас в Лиссабоне или ездит туда-сюда из Лондона или откуда-нибудь еще. Но если ты дашь мне пару дней, попытаюсь кое-что выяснить. — Боюсь, на это нет времени. Да Силва приказал избавиться от Маркуса, чтобы расчистить дорогу для немцев. Я должна предупредить его как можно скорее. — Будь осторожна, Сира. Возможно, Маркус тоже вовлечен в какие-то темные дела, о которых ты не подозреваешь. Ты же не знаешь, что его связывает с да Силвой, и прошло уже много времени с нашего общения в Марокко. Нам ничего не известно о его жизни после отъезда оттуда. Да мы и тогда мало что о нем знали. — Но ему удалось привезти мою маму… — Он был всего лишь посредником и к тому же выдвинул за это свои требования. Его помощь не была бескорыстной, не забывай об этом. — И мы знали, что он журналист… — Мы так считали, но в действительности так и не увидели опубликованным выдающееся интервью с Хуаном Луисом, ради чего Маркус якобы и приехал в Тетуан. — Но возможно… — Как не появился в прессе и репортаж об испанском Марокко, для написания которого он пробыл там столько недель. Несомненно, всему этому нашлась бы тысяча оправданий, но мне некогда было тратить на это время. Африка была уже прошлым, а Португалия — настоящим. И действовать следовало здесь и сейчас. — Ты должна помочь мне найти его, — продолжала настаивать я, не желая поддаваться подозрениям. — Да Силва уже отдал распоряжение своим людям, и нужно по крайней мере предупредить Маркуса, а дальше он сам решит, как поступить. — Конечно, я постараюсь его найти, my dear, не беспокойся. Хочу только тебя попросить быть осторожной и иметь в виду, что все мы сильно изменились и уже не те, кем были раньше. Несколько лет назад в Тетуане ты была молодой модисткой, а я — счастливой возлюбленной могущественного человека, и посмотри, кем мы стали теперь и как нам пришлось встретиться. Возможно, и у Маркуса с тех пор тоже многое изменилось: таков закон жизни — тем более в наши дни. И если тогда мы мало знали об этом человеке, то сейчас знаем и того меньше. — Сейчас он занимается бизнесом, да Силва сам мне об этом сказал. Розалинда встретила мое объяснение ироническим смехом. — Не будь наивной, Сира. Слово «бизнес» в наши дни — это большая черная ширма, за которой может скрываться все, что угодно. — Значит, ты хочешь сказать, что я не должна ему помогать? — спросила я, стараясь, чтобы голос не выдал моего смятения. — Нет. Просто пытаюсь убедить тебя соблюдать осторожность и избегать лишнего риска, ведь ты даже толком не знаешь, что представляет собой человек, которому стремишься помочь. Какая ирония судьбы, — с легкой улыбкой продолжала она, знакомым движением откинув с лица волнистую белокурую прядь. — Тогда, в Тетуане, он был к тебе неравнодушен, но ты не решилась ответить взаимностью, хотя вас обоих сильно тянуло друг к другу. И теперь, спустя столько времени, делаешь все, чтобы ему помочь, рискуя быть разоблаченной и провалить задание, да и вообще, возможно, подвергая себя опасности, — и это в стране, где ты совершенно одна и почти никого не знаешь. Честно говоря, я не понимаю, почему тогда ты не захотела завязать с Маркусом отношения, но, должно быть, он сильно запал тебе в душу, раз теперь ты готова идти ради него на такой риск. — Я же объясняла тебе это уже не раз. Я избегала новых отношений, потому что история с Рамиро была еще свежа и раны не зажили. — Но к тому моменту уже прошло какое-то время… — Недостаточное. Я боялась новых страданий, Розалинда, панически боялась. То, что сделал со мной Рамиро, раздавило меня, растерзало мне сердце… Я знала, что в конце концов Маркусу тоже придется уехать, и не хотела снова пережить нечто подобное. — Но он никогда не поступил бы с тобой, как Рамиро. Рано или поздно он бы вернулся, или, возможно, ты могла бы поехать с ним… — Нет. Его пребывание в Тетуане было временным, а я этот город уже считала своим: ждала маминого приезда и даже не помышляла вернуться в Испанию, где шла война и меня обвиняли в двух преступлениях. Мне было тяжело, меня не покидала горечь от случившегося со мной, я жила в постоянной тревоге за маму и боролась за существование, изображая из себя человека, которым не была. И я воздвигла между собой и Маркусом стену, чтобы снова не потерять голову от любви. Правда, это не помогло — от чувств невозможно спрятаться… С тех пор я не испытывала ничего подобного, и ни один мужчина больше меня не заинтересовал. Воспоминания о Маркусе придавали мне сил, помогали справляться с одиночеством, и, поверь, Розалинда, все это время у меня никого не было. И вот, когда я уже не надеялась когда-нибудь встретиться с ним, он вдруг — в самый неподходящий момент — появился в моей жизни. Я не собираюсь перекидывать мосты в прошлое, чтобы возвратить давно ушедшее, — понимаю, что это невозможно в нынешнем сумасшедшем мире. Но в этой ситуации должна по крайней мере попытаться помочь Маркусу, чтобы его не прикончили где-нибудь в темном переулке. Розалинда, должно быть, заметив, что у меня дрожит голос, взяла мою руку и крепко сжала. — Хорошо, давай будем действовать, — твердо сказала она. — Сегодня же утром я этим займусь. Если Маркус еще в Лиссабоне, я непременно его отыщу. — Мне нельзя встречаться с ним, и тебе, наверное, тоже не стоит. Попробуй найти какого-нибудь посредника, который мог бы передать ему информацию — так, чтобы он не догадался, что она исходит от тебя. Ему лишь следует знать, что да Силва не только не желает иметь с ним никаких дел, но и отдал распоряжение убрать с дороги, если он будет мешать. Я сообщу Хиллгарту остальные имена, как только вернусь в Мадрид. Или нет, — тут же передумала я. — Лучше все это передать Маркусу — запиши эти имена, я помню их наизусть. Тогда он сам предупредит тех, кого нужно: возможно, он знаком с ними. И тогда я наконец почувствовала безмерную усталость — такую же всепоглощающую, как и тревога, овладевшая всем моим существом после того, как Беатриш Оливейра передала мне зловещий список в церкви Сау-Домингуш. Это был безумно тяжелый день: разговор с Беатриш во время новенны, встреча с да Силвой и немыслимые усилия, которые пришлось приложить, чтобы получить приглашение на ужин; долгие часы бессонницы, ожидание в темноте среди мусора у гостиницы, изматывающая дорога в Лиссабон на тесном сиденье машины, пропитанной отвратительным запахом. Я посмотрела на часы. Оставалось еще тридцать минут до того времени, когда меня должен забрать мотокар. Закрыть глаза и свернуться клубочком на постели Розалинды было самым большим соблазном, однако думать о сне в тот момент не приходилось. Я хотела расспросить подругу о ее жизни: кто знает, может, это наша последняя встреча. — А теперь скорее рассказывай ты, не хочу уезжать, ничего не узнав о тебе. Как ты устроилась после отъезда из Испании, как жила все это время? — Сначала было тяжело: одна, без денег; я сильно переживала за Хуана Луиса, положение которого в Мадриде уже пошатнулось. Но мне некогда было сидеть сложа руки и оплакивать утраченное: следовало как-то себя обеспечивать. В тот период со мной произошло несколько забавных случаев, достойных настоящей комедии: мне предлагали руку два дряхлых миллионера, и я даже вскружила голову одному высшему нацистскому офицеру, уверявшему меня, что готов дезертировать, если я соглашусь бежать с ним в Рио-де-Жанейро. Да, иногда бывало забавно, но чаще — не очень. Мои прежние поклонники делали вид, будто не знакомы со мной, и старые друзья отворачивались от меня; люди, которым я когда-то помогала, вдруг словно потеряли память, и многие знакомые сетовали на трудное финансовое положение, чтобы я не просила у них взаймы. Однако самое ужасное заключалось в том, что мне пришлось прекратить всякое общение с Хуаном Луисом. Сначала мы отказались от разговоров по телефону, обнаружив, что нас прослушивают, потом перестали писать письма. И в конце концов последовали отставка и арест. Последние весточки, полученные за долгое время, он вручил тебе, а ты передала Хиллгарту. Потом не было уже ничего. — И как он сейчас? Розалинда глубоко вздохнула, прежде чем ответить, и снова откинула прядь с лица. — Более или менее нормально. Его отправили в Ронду, и он обрадовался, поскольку думал, что от него хотят избавиться, обвинив в государственной измене. Но в конце концов его не стали судить военным трибуналом — скорее не из гуманности, просто это было им невыгодно: покончить таким образом с министром, назначенным всего год назад, означало вызвать негативную реакцию и в самой Испании, и в международном сообществе. — И сейчас он по-прежнему в Ронде? — Да, но теперь уже под домашним арестом. Живет в гостинице и, похоже, в последнее время получил некоторую свободу. Сейчас он уже вынашивает новые планы — ты же знаешь, какая у него беспокойная натура: ему постоянно нужно быть активным, заниматься чем-то интересным, что-то замышлять, действовать. Надеюсь, он скоро сможет приехать в Лиссабон и потом — we’ll see. Посмотрим, — с грустной улыбкой заключила Розалинда. Я не решилась спросить, что за планы вынашивал Бейгбедер, будучи низвергнутым с высоты власть имущих. Бывший министр, водивший дружбу с англичанами, едва ли мог иметь какой-либо вес в Новой Испании, явно симпатизировавшей Оси; слишком многое должно было измениться, чтобы могущество вновь постучало в его дверь. Я в очередной раз посмотрела на часы: оставалось всего десять минут. — Расскажи мне еще о себе. Как тебе удалось наладить здесь свою жизнь? — У меня появился новый знакомый — Дмитрий, белый эмигрант из России, бежавший в Париж после большевистской революции. Мы подружились, и я убедила его взять меня в компаньоны для открытия клуба, которое он планировал. С его стороны требовались деньги, с моей — дизайн и контакты. «Эль-Гальго» быстро приобрел популярность, и вскоре я уже начала искать жилье, чтобы покинуть наконец крошечную комнатку, где меня приютили друзья-поляки. И нашла эту квартиру — если жилище с двадцатью четырьмя комнатами можно назвать квартирой. — Двадцать четыре комнаты, с ума сойти! — Не удивляйся, я решила на этом тоже немного obviously[84] заработать. В Лиссабоне сейчас полно иностранцев, которые не в состоянии снимать номер в гостинице. — Ты хочешь сказать, что устроила здесь пансион? — Нечто вроде того. У меня изысканные постояльцы, люди из высшего общества, которые, несмотря на всю свою утонченность, находятся сейчас на краю пропасти. Я делю с ними свой очаг, а они со мной, по мере возможности, свои капиталы. У меня нет никакой фиксированной платы: кто-то прожил в квартире два месяца и не заплатил ни эскудо, а кто-то жил всего неделю и подарил мне браслет riviere[85] с бриллиантами или брошь Лалика. Я никому не выставляю счет: каждый вносит свою лепту в соответствии с возможностями. Сейчас тяжелые времена, darling, всем нужно как-то выживать. Всем нужно выживать, это верно. И для меня это означало, что я должна снова сесть в пропахший курами мотокар и как можно скорее вернуться в свой номер в отеле «Ду Парк», пока большинство его обитателей еще спали. Здорово было бы болтать с Розалиндой до бесконечности, лежа на ее огромной кровати и не имея никаких забот, — разве что позвонить в колокольчик, чтобы нам принесли завтрак. Однако я понимала, что это невозможно: следовало возвращаться к реальности, какой бы черной она ни была. Розалинда проводила меня до двери и, прежде чем открыть ее, обняла своими хрупкими руками и прошептала на ухо: — Я едва знаю Мануэла да Силву, но в Лиссабоне о нем много что говорят: успешный бизнесмен, соблазнитель и сердцеед и в то же время — твердый как лед, безжалостный с противниками и способный продать душу ради своей выгоды. Так что будь очень осторожна: ты играешь с огнем. 60 — Чистые полотенца, — объявил голос из-за двери в ванную комнату. — Оставьте их на кровати, спасибо, — крикнула я. Я не просила полотенца, и было странно, что их решили заменить в середине дня, но я сочла это несогласованностью в работе персонала. Я стояла перед зеркалом в ванной и заканчивала красить ресницы. Макияж был готов, и оставалось только одеться, хотя Жуау должен был заехать за мной лишь через час. Пока на мне был только купальный халат. Я рано начала собираться, чтобы чем-то занять себя и не терзаться беспокойными мыслями, однако времени все равно оставалось еще много. Я вышла из ванной, завязывая пояс халата и размышляя о том, что делать дальше. Подождать немного, прежде чем одеваться. Или надеть хотя бы чулки. Или же лучше… И в этот момент я внезапно увидела его, и все мысли, только что вертевшиеся в голове, мгновенно улетучились. — Что ты здесь делаешь, Маркус? — пробормотала я, не веря глазам. Должно быть, кто-то из гостиничной обслуги впустил его, когда заносил полотенца. Или, возможно, это не так: я окинула взглядом комнату и нигде не обнаружила полотенец.