Маркус не ответил на мой вопрос. Более того, он даже не поздоровался со мной и не попытался оправдать свое дерзкое вторжение в мою комнату. — Перестань видеться с Мануэлом да Силвой, Сира. Держись от него подальше — я пришел, чтобы сказать тебе это. Он говорил решительно, стоя у кресла в углу и опираясь рукой на его спинку. На нем была белая рубашка и серый костюм, и он не казался ни слишком напряженным, ни расслабленным — просто очень серьезным. Словно твердо решил исполнить какое-то обязательство. Я молчала, не в силах произнести ни слова. — Не знаю, какие у вас отношения, — продолжал Маркус, — но сейчас еще не поздно покончить с этим. Уезжай отсюда скорее, возвращайся в Марокко… — Сейчас я живу в Мадриде, — наконец выдавила я, неподвижно стоя на ковре босиком, не зная, что делать. Мне вспомнились слова Розалинды, сказанные этим утром: «С Маркусом следует быть осторожной — кто знает, какими делами он занимается и в чем замешан?» По телу пробежала дрожь. Мне ничего толком не известно о нем нынешнем, а возможно, и прежнем. Я ждала продолжения, чтобы понять, до какой степени стоит быть откровенной или осмотрительной, можно ли предстать перед ним прежней Сирой или следует держаться отстраненно, играя роль Харис Агорик. Маркус отошел от кресла и сделал несколько шагов ко мне. Его лицо было таким же, как раньше, глаза — тоже. Гибкая фигура, лоб, волосы, цвет кожи, линия подбородка. Плечи, руки, когда-то державшие мои пальцы, голос. Все это вдруг снова стало таким близким, словно и не было долгой разлуки. — Уезжай отсюда как можно скорее, не встречайся с ним больше, — продолжал убеждать меня Маркус. — Нельзя общаться с таким типом. Я понятия не имею, почему ты взяла себе другое имя, зачем приехала в Лиссабон и что заставило тебя связаться с да Силвой. Не знаю, случайно завязались ваши отношения или тебя кто-то втянул в эту историю, но уверяю… — Между нами нет ничего серьезного. Я приехала в Португалию, чтобы сделать покупки для своего ателье; через мадридских знакомых мне удалось выйти на да Силву, и я встретилась с ним здесь несколько раз. Мы просто друзья. — Нет, Сира, не заблуждайся, — резко оборвал меня Маркус. — У Мануэла да Силвы нет друзей. Только завоеванные женщины, знакомые и льстецы, ну и, разумеется, нужные деловые контакты — вот и все. И в последнее время эти контакты стали не самыми подходящими. Да Силва впутался в сомнительные дела, с каждым днем все больше в них увязает, и тебе следует держаться подальше от этого. Это не тот человек, с которым тебе стоит общаться. — В таком случае и тебе не стоило бы общаться с ним. Но, как мне показалось в тот вечер в казино, вы хорошие друзья… — Мы интересуем друг друга исключительно как деловые партнеры. Вернее сказать, интересовали. С недавних пор он не хочет иметь со мной никаких дел. Ни со мной, ни с кем бы то ни было из англичан. Эти слова позволили мне вздохнуть с облегчением: они означали, что Розалинде удалось все же найти Маркуса и передать мое сообщение. Мы продолжали стоять друг напротив друга, но расстояние между нами как-то незаметно уменьшилось. Шаг вперед — он, шаг вперед — я. Затем снова — он, и опять — я. В начале нашего разговора мы находились в разных концах номера, как два осторожных борца, опасливо выжидающих реакции противника, но постепенно — возможно, почти неосознанно — сближались, пока не оказались наконец посередине комнаты, между кроватью и письменным столом. Оставалось сделать всего одно движение, чтобы коснуться друг друга. — Не беспокойся, я умею быть осторожной. В записке, которую передал мне в казино, ты спрашивал, что стало с той Сирой из Тетуана. Вот, ты видишь ее перед собой: более сильную. И в то же время более недоверчивую и разочарованную. А теперь позволь задать такой же вопрос тебе, Маркус Логан: что стало с журналистом, который приехал, израненный, в Африку, чтобы взять интервью у верховного комиссара, а потом так и не… Я не успела закончить фразу, прерванную раздавшимся стуком в дверь. Кто-то, явившийся крайне не вовремя, стучал очень настойчиво. Я инстинктивно схватилась за руку Маркуса. — Спроси, кто там, — прошептал он. — Это Гамбоа, помощник сеньора да Силвы. Я принес вам кое-что от него, — донесся голос из коридора. Маркус в три больших шага исчез в ванной комнате. Я медленно подошла к двери, взялась за ручку и, несколько раз вдохнув и выдохнув, наконец открыла, стараясь выглядеть как можно естественнее. Передо мной стоял Гамбоа с чем-то легким и роскошным, завернутым в шелковую бумагу. Я протянула руки, чтобы принять неизвестный подарок, но Гамбоа не отдал мне его. — Давайте я лучше сам куда-нибудь их поставлю, они очень хрупкие. Это орхидеи, — пояснил он. Я заколебалась. Хотя Маркус прятался в ванной, было рискованно впускать этого человека в комнату, однако, не разреши я ему войти, он мог бы подумать, будто я что-то скрываю. А в тот момент мне меньше всего требовалось навлекать на себя подозрения. — Проходите, — наконец произнесла я. — Поставьте цветы на письменный стол, пожалуйста. Через секунду я поняла, что произошло нечто ужасное, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть, испариться — мгновенно и навсегда. Чтобы не сталкиваться с последствиями того, что предстало перед моими глазами. В центре узкого стола, между телефоном и позолоченной лампой, лежало нечто совершенно невообразимое. Нечто абсолютно неуместное, его никто не должен был видеть в моем номере. Никто — тем более человек, работавший на да Силву. Я поспешила исправить положение, едва осознав свою оплошность. — А нет, лучше поставьте их сюда, на скамейку в изножье кровати. Гамбоа молча подчинился, но я поняла, что от его внимания не ускользнула компрометирующая меня вещь. Еще бы. Ведь лежавшее на полированной поверхности стола мне не принадлежало и выглядело очень странно в номере одинокой женщины, а потому просто не могло остаться незамеченным: это была шляпа Маркуса. Он вышел из своего укрытия, едва услышав звук закрывшейся за Гамбоа двери. — Уходи, Маркус. Уходи отсюда, пожалуйста, — настойчиво попросила я, прикидывая, сколько времени потребуется Гамбоа, чтобы доложить своему шефу об увиденном. Если Маркус и осознал, насколько катастрофичные последствия могла спровоцировать его шляпа, то не показал этого. — И не беспокойся за меня: завтра вечером я возвращаюсь в Мадрид. Сегодня моя последняя ночь в Лиссабоне, так что… — Ты действительно завтра уезжаешь? — спросил Маркус, взяв меня за плечи. Несмотря на сильнейшую тревогу и страх, я почувствовала давно забытые ощущения. — Да, завтра вечером, на «Лузитания экспресс». — И больше не вернешься в Португалию? — Нет, пока не думаю об этом. — А в Марокко? — Тоже нет. Я останусь в Мадриде, там сейчас мое ателье и моя жизнь. Несколько секунд мы хранили молчание. Возможно, думая об одном и том же: «Как жаль, что наши пути вновь пересеклись в такое трудное время; как грустно, что нам приходится друг другу лгать». — Береги себя. Я молча кивнула. Маркус дотронулся до моего лица и медленно провел по щеке пальцем. — Жаль, что мы не познакомились ближе в Тетуане, правда? Я поднялась на цыпочки и тронула его щеку прощальным поцелуем. Когда мы вдохнули запах друг друга, ощутили соприкосновение нашей кожи и мое дыхание обдало жаром его ухо, я прошептала в ответ: — Безумно, безумно жаль. Маркус бесшумно вышел, и я осталась одна, в компании самых прекрасных орхидей, которые когда-либо видела, едва сдерживаясь, чтобы не побежать вслед за ним и не броситься ему на шею, — ведь это было бы настоящим безумием. 61 Когда мы подъехали, у дома уже было припарковано несколько машин. Темных, больших, блестящих. Внушительных. Вилла да Силвы находилась за городом, недалеко от Эшторила, но все же на достаточном расстоянии, чтобы оттуда нельзя было добраться пешком. По дороге я обратила внимание на некоторые указатели: Гинчу, Малвейра, Колареш, Синтра. Впрочем, я все равно не имела точного представления, где мы оказались. Жуау мягко затормозил, и шины автомобиля зашуршали по гравию. Я дождалась, пока он откроет для меня дверцу, медленно опустила на землю одну ногу, потом другую. И в этот момент увидела протянутую ко мне руку. — Добро пожаловать в Кинта-да-Фонте, Харис. Я неторопливо вышла из машины. Мою фигуру облегало золотистое ламе, а прическу украшала одна из трех орхидей, которые Гамбоа принес мне от Мануэла да Силвы. Я поискала помощника глазами, но его нигде не было видно. Вечерний воздух был пропитан ароматом апельсиновых деревьев и свежестью кипарисов, и фонари на фасаде заливали светом каменные стены огромного дома. Поднимаясь по лестнице под руку с Мануэлом, я заметила над входом огромный герб. — Должно быть, эмблема семьи да Силва? Я прекрасно понимала, что его дед, державший таверну, едва ли мог мечтать о родовом гербе, но, казалось, да Силва не заметил моей иронии. Гости ждали в просторном зале, заставленном массивной мебелью, с незажженным большим камином, расположенным у одной из стен. Расставленные повсюду цветочные композиции не делали обстановку уютнее. Холодность атмосферы усугубляло и висевшее в воздухе неловкое молчание. Я быстро пересчитала присутствующих. Два, четыре, шесть, восемь, десять. Десять человек, пять пар. Плюс да Силва. И я. Итого двенадцать. Словно прочитав мои мысли, Мануэл сообщил: — Мы ждем еще одного немецкого гостя, он скоро будет. А сейчас пойдем, Харис, я тебя представлю. Соотношение на данный момент было почти равным: три пары португальцев и две немцев, плюс тот, кого ждали. Однако это была единственная относительная симметрия: во всем остальном трудно было найти между ними что-либо общее. Немцы в темных костюмах выглядели строго и сдержанно, соответствуя своим видом месту и случаю. Их жены не ослепляли нарядами, но были одеты с безупречной элегантностью и источали непринужденную светскость. Однако португальцы были явно сделаны из другого теста. Что мужчины, что женщины. Костюмы из дорогих тканей явно не соответствовали своим обладателям: это были неотесанные сельские жители с короткими ногами, толстыми шеями, широкими мозолистыми ладонями и обломанными ногтями. У всех троих в нагрудном кармане пиджака красовалась блестящая авторучка, и когда они улыбались, во рту сверкали золотые зубы. Их жены, тоже довольно вульгарные, с трудом держались на ногах в своих глянцевых туфлях с высокими каблуками, едва вмещавших их опухшие ступни; на одной из португалок была неуклюже надетая шляпка, с плеча другой свисала огромная горжетка, то и дело норовившая сползти на пол. Третья вытирала рот тыльной стороной ладони после каждого съеденного канапе. До своего появления в доме я ошибочно полагала, что Мануэл пригласил меня на ужин, чтобы похвастаться перед своими гостями — то есть в качестве экзотического украшения, которое укрепило бы его роль солидного человека, — к тому же я могла развлечь присутствующих женщин разговорами о моде и занятными рассказами о немцах в Испании. Однако, едва оценив обстановку, я поняла, что ошиблась. Хотя да Силва встретил меня как одну из гостей, он явно хотел, чтобы я была не статистом, а играла роль хозяйки на этом ужине и помогала ему. Я должна была служить шарниром между немками и португалками — мостом, без которого они весь вечер смогли бы лишь обмениваться взглядами. Поскольку в планы да Силвы входило решение важных вопросов, ему меньше всего нужны были рядом скучающие и недовольные женщины, с нетерпением ожидающие, чтобы мужья поскорее увезли их домой. Именно поэтому я была ему просто необходима, он нуждался в моей помощи. Накануне вечером я бросила ему наживку, и он ее заглотил: в этой ситуации мы оба получали свою выгоду. «Что ж, Мануэл, я сделаю то, что тебе нужно, — подумала я. — Надеюсь, потом ты сделаешь то же и для меня». И чтобы исполнить задуманное, я подавила страхи и, надев самую обворожительную из своих масок, пустила в ход безграничное очарование, источая любезности немцам и португальцам. Я похвалила шляпку и горжетку женщин из Бейры, произнесла несколько шуток, над которыми все посмеялись, позволила одному из португальцев коснуться меня пониже спины и выразила свое восхищение немецким народом. Совершенно беззастенчиво, даже не моргнув глазом. Все шло хорошо, пока совершенно неожиданно не появилась черная туча. — Попрошу вашего внимания, друзья, — объявил да Силва. — Хочу представить вам Йоханнеса Бернхардта. Он был постаревший, потолстевший и полысевший, но, несомненно, тот самый Бернхардт из Тетуана. Тот, кого я видела прогуливающимся по улице Генералиссимуса под руку с женой, которой на сей раз с ним не оказалось. Тот, кто договаривался с Серрано Суньером об установке немецких антенн на территории Марокко, не желая посвящать в эти дела Бейгбедера. Тот, кто даже не догадывался, что я подслушала их разговор, лежа на полу за диваном. — Прошу простить за опоздание. Сломался автомобиль, и пришлось задержаться в Элваше. Взяв бокал, предложенный официантом, я старалась справиться с волнением и одновременно лихорадочно соображала: когда мы встречались с Бернхардтом в последний раз, насколько часто сталкивались с ним на улице, долго ли он видел меня в тот вечер в Верховном комиссариате. Узнав от Хиллгарта, что Бернхардт обосновался в Испании и руководит большой корпорацией, реализующей экономические интересы нацистов, я заверила: этот человек вряд ли узнает меня, если нам доведется встретиться, — однако теперь сомневалась в этом. Повернувшись спиной к разговаривавшим мужчинам, я постаралась увлечь светской беседой женщин. Новой темой стала орхидея, украшавшая мои волосы: приседая и поворачиваясь, чтобы все могли ею полюбоваться, я не переставала поглощать информацию. И вновь отметила про себя звучавшие имена, чтобы как следует их запомнить: Вайс и Волтерс — немцы, с которыми Бернхардт, только что прибывший из Испании, не был знаком. Португальцев из Бейры звали Алмейда, Роригеш и Рибейру. Это были неотесанные провинциалы, владельцы рудников — вернее, скудных земель, на которых по воле Божественного провидения оказались месторождения. Месторождения чего? Этого я пока не знала: на тот момент мне не удалось выяснить, что скрывается под зловещим названием «волчья слюна», упомянутом в церкви Беатриш Оливейрой. И вдруг до моих ушей донеслось наконец долгожданное слово: «вольфрам». Из глубины памяти мгновенно всплыли сведения, полученные от Хиллгарта в Танжере: речь шла о минерале, необходимом для производства артиллерийских снарядов. Помимо этого, я вспомнила и другое: именно Бернхардт занимался делами, связанными с вольфрамом. Однако Хиллгарт говорил мне только о его интересе к месторождениям Галисии и Эстремадуры; вероятно, тогда он еще не предполагал, что Бернхардт дотянется своими щупальцами до Португалии и выйдет на бизнесмена, который, ради собственной выгоды, охотно согласится сотрудничать с немцами, предав своих друзей англичан. Я почувствовала дрожь в коленях и, чтобы успокоиться, отпила немного шампанского. Мануэл да Силва, как оказалось, занимался не только покупкой и продажей шелка, древесины и других безобидных колониальных товаров, а переключился на нечто более опасное и зловещее: его новый бизнес был связан с металлом, благодаря которому немцы могли увеличить свою военную мощь и сеять смерть. Голоса стоявших рядом женщин вывели меня из задумчивости. Откуда привезен этот удивительный цветок, красовавшийся в моих волосах? Действительно ли он настоящий, и как можно вырастить такое чудо? Меня мало интересовала эта пустая беседа, но я не могла оставить без ответа все эти вопросы. — Это тропический цветок… Да, разумеется, настоящий… Не знаю, можно ли его вырастить в Бейре, — трудно сказать, подходит ли это место для орхидей. — Сеньоры, позвольте познакомить вас с последним гостем, — снова прервал наш разговор Мануэл. Я стояла затаив дыхание в ожидании своей очереди. — А это моя хорошая знакомая сеньорита Харис Агорик. Бернхардт не мигая посмотрел на меня секунду. Две. Три. — Мы с вами раньше не виделись? «Улыбайся, Сира, улыбайся», — приказала я себе и произнесла, томно протягивая правую руку: