— Это Рамиро пришла в голову идея создать фирму на мое имя, но я ничего не знала, даже не подозревала… я… — Вот и я считаю, что вы и не догадывались, какие делишки он проворачивал от вашего имени. Давайте я расскажу вам, как все, вероятно, было; официальную версию вы уже знаете. Поправьте меня, если я в чем-то ошибусь. Итак, вы получили от своего отца крупную сумму денег и драгоценности, верно? Я кивнула. — Затем Аррибас предложил зарегистрировать фирму на ваше имя, а деньги и украшения положить в сейф в офисе компании, где он работал. Правильно? Я снова кивнула. — Что ж, на самом деле он этого не сделал. Вернее, сделал, но не совсем так. От имени импортно-экспортной фирмы «Меканографикас Кирога», хозяйкой которой, согласно документам, являлись вы, он заказал у своей компании партию пишущих машинок и расплатился за них вашими же деньгами. Заказ был оплачен четко и в срок, и в «Испано-Оливетти» ровным счетом ничего не заподозрили: это была обычная сделка, одна из многих — крупная и довольно выгодная, но ничем другим не примечательная. Аррибас, в свою очередь, продал пишущие машинки — уж не знаю, кому и каким образом. На этом этапе никаких финансовых претензий у «Испано-Оливетти» к вам не было, хотя Аррибас между тем уже получил определенную выгоду, не вложив ни одного своего сентимо и провернув при этом отличное дельце. Потом, по прошествии нескольких недель, он вновь сделал от вашего имени заказ, который, как и предыдущий, был своевременно выполнен. Только на сей раз поставленный товар не был оплачен сразу — за него поступила лишь часть положенной суммы, но, поскольку вы уже зарекомендовали себя надежным партнером, эта заминка ни у кого не вызвала подозрений: в «Испано-Оливетти» не сомневались, что все деньги будут выплачены, в полном соответствии с договором. Однако этот долг так и не был погашен: Аррибас снова перепродал товар, получил таким образом прибыль и поспешил скрыться, вместе с вами и вашим капиталом, который к тому времени не только не уменьшился, а даже увеличился за счет перепродажи машинок, приобретенных мошенническим путем. Ловкая махинация, что и говорить, хотя, должно быть, у кого-то в «Испано-Оливетти» все же появились подозрения, потому что, насколько я понимаю, ваш отъезд из Мадрида был очень поспешным, не так ли? В моей голове мгновенной вспышкой промелькнуло воспоминание: мартовское утро, я возвращаюсь в нашу квартиру на площади Лас-Салесас, Рамиро, лихорадочно вытаскивая из шкафов вещи, торопливо складывает их в чемоданы — оказывается, мы уезжаем и я тоже, не теряя ни минуты, должна собираться. Вспомнив все это, я подтвердила предположение комиссара, и он продолжил свой рассказ: — Таким образом, Аррибас не только завладел вашими деньгами, но и использовал их в своей афере для получения еще большей прибыли. Короче говоря, ушлый тип, это уж точно. Мои глаза снова наполнились слезами. — Хватит. Не нужно больше слез, прошу вас: что толку плакать над пролитым молоком. Сейчас вам всего нужнее твердость: вы попали в очень сложную ситуацию, да еще в такое неподходящее время. Я проглотила слезы и постаралась успокоиться, чтобы продолжить разговор с комиссаром. — Вы имеете в виду войну? Ведь об этом вы говорили, когда приходили ко мне в первый раз? — Да. Пока непонятно, чем все закончится, но положение сейчас очень серьезное. Пол-Испании на данный момент находится в руках восставших военных, другая половина сохранила верность правительству. Там полный хаос, неразбериха и неизвестность — в общем, настоящая катастрофа. — А здесь? Что происходит здесь? — Сейчас все относительно спокойно, а вот несколько недель назад было довольно жарко. Именно тут все и началось — вы об этом не слышали? Поднялось восстание, и отсюда, из Марокко, вышли мятежные войска во главе с генералом Франко. В первые дни были бомбардировки: республиканская авиация для подавления восстания наносила удары по Верховному комиссариату, но в результате ошибки одного из «фоккеров» пострадало мирное население, погибло несколько марокканских детей и разрушили мечеть. Из-за этого мусульмане сочли республиканцев своими врагами и автоматически приняли сторону восставших. С другой стороны, арестовали и расстреляли множество сторонников республики: тюрьма для европейцев переполнена, и многих арестованных держат в концентрационном лагере в Эль-Моготе. В конце концов, когда в руках восставших оказался аэродром Сания-Рамель (это неподалеку отсюда, от этой больницы), правительство лишилось своего последнего бастиона в протекторате, так что теперь вся Северная Африка находится под властью антиреспубликанских военных и ситуация более или менее стабилизировалась. События сейчас разворачиваются в самой Испании. Комиссар потер глаза, медленно провел ладонью по бровям, по лбу и пригладил волосы. Его голос прозвучал тихо, словно он говорил сам с собой: — Когда же все это наконец закончится… Я вывела его из состояния задумчивости, не в силах больше выносить неизвестность: — Так я смогу уехать отсюда или нет? Мой нетерпеливый вопрос вернул его к реальности. — Нет. Это исключено. Вы не можете никуда уехать, тем более в Мадрид. Столица сейчас по-прежнему в руках республиканцев: многие там их поддерживают, так что они собираются бороться и настроены на победу. — Но мне необходимо вернуться туда, — неуверенно настаивала я. — Там моя мама, мой дом. Комиссар снова заговорил, стараясь сохранять невозмутимость. Мое упрямство начинало его раздражать, хотя он пытался проявлять терпение, сочувствуя моему положению. При других обстоятельствах он скорее всего не стал бы со мной церемониться. — Послушайте, я не знаю, на чьей вы стороне: за правительство или против него. — Его голос вновь обрел уверенность, и показавшаяся на минуту усталость, копившаяся, должно быть, все эти напряженные дни, опять стала незаметна. — Откровенно говоря, после всего, что довелось увидеть в последние недели, ваши политические взгляды мне абсолютно безразличны — меня это вообще не волнует. Я предпочитаю просто нести свою службу, держась от политики подальше — ею и так, к сожалению, занимается слишком много людей, — однако все, что сейчас происходит, в некотором смысле играет вам на руку: хоть в чем-то повезло, если можно так выразиться. Здесь, в Тетуане, центре восстания, до вас никому нет дела, и никто, кроме меня, не заинтересуется вашими отношениями с законом, которые, уж поверьте, выглядят весьма небезупречными. Настолько небезупречными, что в другие, более спокойные времена этого хватило бы, чтобы надолго упрятать вас за решетку. Я попыталась возразить, не на шутку встревоженная, но комиссар не дал мне заговорить — поднял руку, прося не прерывать его, и продолжил свою речь: — Полагаю, в Мадриде расследование большинства уголовных дел, кроме самых значительных, будет приостановлено — сейчас там все сконцентрировано исключительно на политике, и вряд ли кому-то захочется искать в Марокко предполагаемую мошенницу, завладевшую пишущими машинками фирмы «Испано-Оливетти» и драгоценностями своего отца. Несколько недель назад это были довольно серьезные преступления, но сейчас они ничего не значат по сравнению с тем, что надвигается на столицу. — И что теперь? — растерянно спросила я. — Прежде всего вам следует оставаться на месте, не предпринимать попыток уехать из Тетуана и постараться не доставлять мне проблем. Моя обязанность — следить за соблюдением порядка во вверенной мне части протектората, и я не думаю, что вы представляете для него угрозу. Однако на всякий случай не хочу терять вас из виду. Так что вы пока останетесь здесь и будете жить тихо и незаметно, не ввязываясь ни в какие истории. Учтите, это не просьба и не совет, а распоряжение — и прошу вас отнестись к нему со всей серьезностью. Это своего рода надзор: я не стану запирать вас в камере или сажать под домашний арест, так что вы будете пользоваться относительной свободой передвижения. Но при этом не должны покидать город без моего предварительного разрешения. Это ясно? — И сколько это продлится? — спросила я, не ответив на вопрос комиссара. Перспектива остаться в чужом городе — в полном одиночестве и без средств к существованию — казалась мне просто ужасной. — До тех пор, пока в Испании все не уляжется и не появится какая-то определенность. Тогда я решу, как с вами поступить, а сейчас у меня нет ни времени, ни возможности заниматься вашими делами. В ближайшее время вам следует разобраться только с одной проблемой — погасить долг, оставшийся в гостинице Танжера. — Но я не в силах заплатить такую сумму, — чуть не плача, попыталась объяснить я. — Мне это известно: я осмотрел ваши вещи и нашел лишь ворох одежды и несколько бумаг. Однако в настоящий момент вы единственная, кого мы можем привлечь к ответственности, а формально вы виновны не менее Аррибаса. Так что, ввиду его отсутствия, расплачиваться придется вам. И боюсь, я не могу избавить вас от этого, поскольку администрация гостиницы прекрасно осведомлена, что вы находитесь здесь, под моим наблюдением. — Но он увез с собой все мои деньги, — всхлипнула я. — Я знаю, но перестаньте же наконец плакать — сделайте одолжение. В своем письме Аррибас сам все объясняет: он не скрывает, что собирается поступить с вами самым бессовестным образом, присвоив все ваши деньги и оставив вас без гроша, бросив на произвол судьбы. Да еще и с ребенком, которого вы в результате потеряли, едва сойдя с автобуса в Тетуане. Увидев смятение на моем лице, залитом слезами боли, горечи и разочарования, комиссар спросил: — Вы не помните этого? Я встречал вас на станции. Из жандармерии Танжера нам сообщили, что вы должны объявиться у нас в городе. Насколько мне известно, носильщик из «Континенталя» рассказал администратору, что видел, как вы уходили из гостиницы в большой спешке и выглядели притом как-то странно. Администратор сразу забил тревогу, и вскоре выяснилось, что вы покинули номер, не собираясь больше туда возвращаться. Поскольку долг в гостинице у вас остался внушительный, администратор тут же обратился в полицию; они нашли таксиста, отвезшего вас к автобусу «Ла-Валенсьяна», направлявшемуся в Тетуан. В обычное время я послал бы кого-то из своих людей задержать вас на станции, но сейчас, в эти трудные и неспокойные дни, стараюсь контролировать все лично, поэтому решил сам отправиться на встречу. Едва выйдя из автобуса, вы потеряли сознание, и я доставил вас в эту больницу. В моей памяти всплыли смутные воспоминания. Удушающая жара в автобусе, который все действительно называли «Ла-Валенсьяна». Крик, шум, живые куры в корзинках, пассажиры с тюками — испанцы и марокканцы, запах пота. Ощущение чего-то липкого в паху. Невероятная слабость при выходе из автобуса в Тетуане, страх, что-то горячее, текущее по ногам, черное и густое, оставшееся после меня на асфальте, и голос человека с наполовину скрытым полями шляпы лицом: — Сира Кирога? Полиция. Прошу вас следовать за мной. В этот момент меня охватила неодолимая слабость, в голове помутилось, колени подогнулись. Я потеряла сознание, и сейчас, несколько недель спустя, передо мной вновь было это лицо, принадлежавшее то ли моему палачу, то ли спасителю. — Сестра Виртудес регулярно сообщала мне о состоянии вашего здоровья. Я уже давно собирался с вами поговорить, но меня не пускали. Сказали, что у вас злокачественная анемия и что-то там еще. Только сегодня мне разрешили наконец с вами пообщаться: как я понял, вы почти выздоровели и в ближайшие дни вас выпишут. — Но куда я пойду? — Меня охватило неописуемое беспокойство, перешедшее в ужас. Я не в силах была встретиться один на один с незнакомой реальностью. Я никогда ничего не делала без чьей-либо помощи, рядом всегда находился кто-то, на кого я могла опереться: мама, Игнасио, Рамиро. Я чувствовала себя совершенно беспомощной, неспособной в одиночку противостоять жизни и ее трудностям. Я не могла жить без руки, ведущей меня за собой, без чужой головы, принимающей за меня решения. Без близкого человека, которому я бы верила и подчинялась. — Именно этим я и занимаюсь, — сказал комиссар, — ищу для вас какое-нибудь пристанище — сейчас это, поверьте, нелегко. А пока хотелось бы узнать от вас некоторые подробности, до сих пор мне неизвестные. Так что, если не возражаете, я снова приду к вам завтра, чтобы вы рассказали мне свою историю, — возможно, соединив все детали, мы сумеем найти для вас выход из ситуации, в которую впутал вас ваш муж или жених… — …В общем, кем бы там ни приходился мне этот бессовестный человек, — закончила я его мысль со слабой усмешкой — ироничной, но полной горечи. — Вы были женаты? — спросил комиссар. Я отрицательно покачала головой. — Тем лучше для вас, — коротко заключил он и посмотрел на часы. — Что ж, не стану больше вас утомлять, — сказал он, поднимаясь, — думаю, на сегодня достаточно. Я вернусь завтра — не знаю, правда, в котором часу: как только появится свободное время, поскольку дел у нас сейчас невпроворот. Я смотрела, как он идет к выходу из палаты, пружинистым и решительным шагом человека, не привыкшего терять время. Мне было интересно, действительно ли он верит в мою невиновность или просто хочет избавиться от меня как от обременительного груза, свалившегося на него в самый неподходящий момент. Однако размышлять об этом не осталось сил: я была истощена и напугана и жаждала лишь одного — погрузиться в глубокий сон и забыться. Комиссар Васкес вернулся на следующий день — в семь или, быть может, в восемь, когда жара спала и лучи солнца уже не были такими палящими. Едва увидев его в дверях палаты, я оперлась на локти и, сделав невероятное усилие, поднялась. Приблизившись, комиссар уселся на тот же стул, на котором сидел накануне. Я даже не поздоровалась с ним, а лишь откашлялась и приготовилась рассказать все, что он хотел от меня услышать. 7 Эта вторая встреча с доном Клаудио произошла в пятницу, в конце августа. А в понедельник, часов в десять утра, комиссар снова пришел ко мне: он нашел, куда меня поселить, и собирался сопроводить меня в мое новое пристанище. При других обстоятельствах столь рыцарское поведение можно было бы истолковать как угодно, однако в сложившейся ситуации его интерес ко мне являлся исключительно профессиональным и он помогал мне, избегая лишних осложнений. К его приходу я была уже готова. В разрозненной одежде, ставшей для меня слишком большой, с уложенными в строгий узел волосами сидела на краешке убранной постели. У моих ног стоял чемодан, наполненный тем немногим, что осталось от прежней счастливой жизни; я держала на коленях сцепленные в замок руки, безуспешно пытаясь собраться с силами. При виде комиссара я хотела подняться, но он жестом велел мне сидеть. Сам же устроился на краю стоявшей рядом кровати и сказал: — Подождите. Нам нужно сначала поговорить. Комиссар несколько секунд смотрел на меня своими темными глазами, способными пронзить стену. К тому времени я уже обнаружила, что он не седой юноша и не моложавый старик, а мужчина средних лет — между сорока и пятьюдесятью, — приятной внешности, с хорошими манерами, но очень суровый, по долгу службы вынужденный иметь дело с преступниками всех мастей. «И с этим человеком, — подумала я, — мне ни в коем случае не следует портить отношения». — Должен вам сказать, что подобная практика не является обычной: просто для вас, учитывая сложившиеся обстоятельства, я делаю исключение, но мне бы хотелось, чтобы вы отдавали себе отчет о своем истинном положении. Хотя лично я считаю, что вы всего лишь невинная жертва проходимца, на самом деле это должен решать судья, а не я. Однако сейчас, когда кругом такая неразбериха, суд, боюсь, невозможен. И в то же время держать вас в камере бог знает сколько нет никакого смысла. Так что, как я вам уже говорил, вы останетесь на свободе, но под контролем и без права покидать город. А чтобы у вас не возникло такого соблазна, я не верну вам пока паспорт. Кроме того, я оставляю вас на свободе лишь с тем условием, что, как только ваше здоровье окончательно восстановится, вы найдете благопристойную работу и начнете откладывать деньги, чтобы оплатить счет, оставшийся у вас в «Континентале». Я попросил, чтобы они дали вам год на погашение долга, так что теперь вы должны взять себя в руки и сделать все возможное, чтобы раздобыть деньги, притом честным и законным способом. Вам все ясно? — Да, да, конечно, — пробормотала я. — И не злоупотребляйте моим доверием, не пытайтесь меня обмануть. Не заставляйте взяться за вас всерьез, потому что, если мое терпение лопнет, я дам делу ход, и тогда вы при первой же возможности будете высланы в Испанию и оглянуться не успеете, как отправитесь лет на семь в женскую тюрьму — ту самую, что на улице Киньонес в Мадриде. Надеюсь, мы с вами договорились? В ответ на столь зловещие угрозы я не смогла произнести ничего членораздельного и только кивнула. После этого комиссар поднялся, и я, с запозданием на несколько секунд, последовала его примеру. Он сделал это легко и быстро, мне же пришлось приложить серьезные усилия, чтобы заставить свое тело подчиниться. — Ну что ж, нам пора, — заключил комиссар. — И оставьте чемодан, я сам его понесу, сейчас вам даже свою тень тяжело за собой тащить. Мы поедем на машине, я припарковался у дверей. Так что попрощайтесь с монахинями, поблагодарите их за все, что они для вас сделали, и пойдемте. Мы проехали по Тетуану на автомобиле, и для меня это было первое знакомство с городом, в котором мне предстояло провести неизвестно сколько времени. Городская больница находилась на самой окраине, и мы постепенно удалялись от нее, приближаясь к центру. По мере нашего продвижения вокруг становилось все оживленнее. Время приблизилось к полудню, и на улицах было полно народу. Автомобили здесь почти не ездили, и комиссару приходилось постоянно сигналить, чтобы пробираться между пешеходами, неторопливо шагавшими в разных направлениях. Среди них были мужчины в белых льняных костюмах и панамах, мальчишки в коротких брючках, сновавшие туда-сюда, женщины-испанки с корзинками для покупок, полными овощей. Мусульмане в тюрбанах и джеллабах и марокканки, закутанные в бесформенные одеяния, оставлявшие открытыми только глаза и ступни. Солдаты в форме, девушки в летних цветастых платьях и босые марокканские дети, игравшие на улице среди гуляющих кур. Слышались возгласы, фразы и отдельные слова на арабском и испанском; многие прохожие приветствовали комиссара, узнавая его автомобиль. Трудно было поверить, что несколько недель назад среди всех этих декораций могли произойти события, перераставшие сейчас в настоящую гражданскую войну. Мы молчали во время пути, что вполне естественно: ведь комиссар вовсе не собирался развлекать меня приятной прогулкой, а просто исполнял взятые на себя обязательства, перевозя из одного места в другое. Как бы то ни было, время от времени, когда перед нашими глазами появлялось что-либо, по мнению комиссара, заслуживающее внимания и любопытное, он указывал мне на это движением подбородка и, продолжая смотреть перед собой, бросал несколько сухих слов в качестве комментария. — Женщины из племени рифов, — кивнул он в сторону группы марокканок в полосатых балахонах и больших соломенных шляпах, с которых свисали цветные кисточки. Те недолгие десять — пятнадцать минут, что длился наш путь, позволили мне получить представление о городе, узнать его запахи и запомнить некоторые названия того нового и незнакомого, что должно было с этого момента стать частью моей жизни на неопределенный срок. Верховный комиссариат, дворец халифа, водовозы на ослах, мавританский квартал, горы Дерса и Горгес, марокканские магазинчики — мятный чай и плоды опунции. Мы вышли из автомобиля на площади Испании; двое марокканских мальчишек тотчас подскочили к нам, предлагая отнести чемодан, и комиссар не отказался от их услуг. Так мы оказались на улице Ла-Лунета, находившейся рядом с еврейским кварталом и мединой. Ла-Лунета, моя первая улица в Тетуане: узкая, извилистая, шумная и неспокойная, — здесь было полно народу, забегаловок, кафе и оживленных базарчиков, где продавали и покупали все, что угодно. Мы остановились у одного из домов, вошли и поднялись по лестнице. Комиссар позвонил в дверь на втором этаже. — Добрый день, Канделария. Я пришел к вам с поручением, как и обещал, — сказал он пышнотелой женщине в красном платье, открывшей нам дверь, и коротким кивком указал на меня. — Что еще за поручение, мой комиссар? — спросила она, уперев руки в бока и громко хохотнув. Затем посторонилась, давая нам войти внутрь. Жилище было очень солнечное, и в ярком свете бросалась в глаза скромность и одновременно некоторая безвкусность обстановки. Хозяйка вела себя развязно и непринужденно, однако, несмотря на это, чувствовалось, что визит полицейского вызывал у нее немалое беспокойство. — У меня для вас есть особое поручение, — пояснил комиссар, ставя чемодан на пол в маленькой прихожей, под настенным календарем с изображением Иисуса. — Вы должны приютить эту девушку, и пока абсолютно бесплатно: когда она найдет работу, тогда и поговорите с ней об оплате. — Но у меня сейчас нет ни одного свободного угла, клянусь, вот вам крест! Приходится отказывать каждый день по меньшей мере полудюжине человек, потому что мне уже просто некуда их селить! Смуглая толстуха явно лукавила, и комиссар это знал. — Не стоит плакаться передо мной, Канделария, вам в любом случае придется поселить у себя эту девушку.