Кроме того, что эти две одинокие слезы открыли шлюзы. Позади меня Йен загружает свое альпинистское снаряжение в рюкзак, его движения практичны и экономны, а я… Я не могу заставить себя предложить какую — либо помощь. Я просто неловко стою, пытаясь уберечь свою пульсирующую лодыжку, на одной ноге, как фламинго. Мои щеки горячие и мокрые от падающего снега, и я смотрю вниз на свою дурацкую расщелину, думая, что еще минуту назад — пока Йен, мать его, Флойд не спас меня — это было последнее место, которое я видела. Последний кусочек неба. И тут же меня пронзает стремительный ужас. Он сбивает надуманную тишину моего марсианского океана, и огромные масштабы того, что чуть не случилось, всего того, что я люблю, что я могла бы упустить, если бы Йен не пришел за мной, проносятся по моему мозгу, как грабли. Собаки. Три часа ночи летом. Сэди и Мара — абсолютные идиотки, а я смеюсь над ними. Походы, чай со льдом из киви, греческий ресторан, который я так и не попробовала, элегантный код, следующий сезон 'Stranger Things', действительно хороший секс, публикация в Nature, возможность увидеть людей на Марсе, концовка 'Песни льда и пламени'… — Нам пора в путь, пока буря не усилилась, — говорит Йен. — Ты… Йен смотрит на меня, и я даже не пытаюсь спрятать лицо. Я уже далеко не в том состоянии. Когда он подходит ближе, хмурясь, я позволяю ему поймать мой взгляд, приподнять пальцами мой подбородок, осмотреть мои щеки. Его выражение лица меняется от срочного, обеспокоенного до понимающего. Я делаю вдох, который превращается в глоток. Глоток, к моему ужасу, превращается во всхлип. Два. Три. Пять. А потом… Потом я просто в полном беспорядке. Рыдаю жалобно, как ребенок, и когда теплое, тяжелое тело обхватывает меня и крепко прижимает к себе, я не оказываю никакого сопротивления. — Прости, — бормочу я в нейлон куртки Йена. — Прости, прости, прости. Я… я понятия не имею, что со мной не так, я… — Я просто не знала. Внизу, в расщелине, я могла притворяться, что ничего не происходит. Но теперь, когда я выбралась наружу, и я больше не чувствую оцепенения, все возвращается, и я не могу перестать видеть их, все вещи, все то, что я почти… — Шшш. — Руки Йена кажутся невероятно большими, когда они двигаются вверх и вниз по моей спине, обхватывая мою голову, поглаживая мои влажные от снега волосы, выбивающиеся из — под шапки. Мы находимся в ледяной середине бури, но так близко к нему я чувствую себя почти спокойно. — Шшш. Все хорошо. Я прижимаюсь к нему. Он позволяет мне рыдать в течение долгих мгновений, которые мы не можем себе позволить, прижимая меня к себе без воздуха между нами, пока я не чувствую биение его сердца сквозь толстые слои нашей одежды. Потом он бормочет 'Чертов Мерел' с едва сдерживаемой яростью, и я думаю, что было бы так просто свалить все на Мерела, но правда в том, что во всем виновата я. Когда я наклоняюсь назад, чтобы сказать ему об этом, он закрывает мне лицо. — Нам действительно нужно идти. Я понесу тебя к побережью. У меня есть легкий бандаж для твоей лодыжки, просто чтобы не испортить ее еще больше. — Побережье? — Моя лодка менее чем в часе езды. — Твоя лодка? — Пойдем. Нам нужно идти, пока не выпало еще больше снега. — Может быть, я смогу идти. Я могу хотя бы попытаться… Он улыбается, и от мысли, что я могла бы умереть… могла бы умереть, если бы мне не улыбнулся вот так этот человек, у меня дрожат губы. — Я не против нести тебя. — Появляется ямочка. — Постарайся сдержать свою любовь к расщелинам, пожалуйста. Я смотрю на него сквозь слезы. Как выясняется, это именно то, чего он от меня хочет. Йен несет меня почти всю дорогу. Сказать, что он делает это, не покладая рук, в белом свете усиливающейся метели, при температуре минус десять градусов по Цельсию, было бы, пожалуй, преувеличением. От него пахнет солью и теплом, когда он усаживает меня на одну из коек на нижней палубе судна — небольшого экспедиционного корабля M/S Sjøveien. Я замечаю маленькие капельки пота тут и там, они блестят на его лбу и верхней губе, прежде чем он вытирает их рукавами своего пальто. Тем не менее, я не могу прийти в себя от относительной легкости, с которой он более часа пробирался по ледниковым плато, пробираясь по старому и свежему снегу, обходя скальные образования и ледяные водоросли, ни разу не пожаловавшись на то, что мои руки крепко обвились вокруг его шеи. Дважды он чуть не поскользнулся. Оба раза я чувствовала сталь его мышц, которые напрягались, чтобы избежать падения, его большое тело, твердое и надежное, когда он балансировал и переориентировался, прежде чем снова набрать темп. Оба раза я чувствовала себя в странной, непостижимой безопасности. — Мне нужно, чтобы ты сообщила АМАСЕ, что ты в безопасности, — говорит он мне, как только мы оказываемся на корабле. Я оглядываюсь вокруг, впервые замечая, что на борту нет других пассажиров. — И что тебе не нужны спасатели, чтобы выйти, как только шторм стихнет. Я хмурюсь. — Разве они не знают, что ты уже… — Прямо сейчас. Пожалуйста. — Он пристально смотрит, пока я составляю и отправляю сообщение всей группе АМАСЕ, что напоминает мне о том, что он очень похож на лидера. Привык, что люди делают то, что он говорит. — У нас есть обогреватель, но при такой температуре он мало что даст. — Он снимает куртку, обнажая под ней черный термобелье. Его волосы в беспорядке, яркие и красивые. Не такие отвратительные, как у меня, необъяснимое явление, которое должно стать объектом нескольких исследований. Может быть, я подам заявку на грант для его изучения. Тогда Йен наложит на меня вето, и мы вернемся к 'Взаимной ненависти'. — Ветра сильнее, чем хотелось бы, но на борту все равно безопаснее, чем на берегу. Мы стоим на якоре, но волны могут быть неприятными. Рядом с вашей койкой есть лекарства от укачивания, и… — Йен. Он замолкает. — Почему ты не надел костюм для выживания НАСА? Он не смотрит на меня. Вместо этого он опускается передо мной на колени и начинает работать над моей скобой. Его большие руки крепко, но нежно держат мою икру. — Ты уверена, что она не сломана? Это больно? — Да. И да, но становится лучше. — Тепло, или, по крайней мере, отсутствие ледяного ветра, помогает. Хватка Йена, утешительная и теплая вокруг моей распухшей лодыжки, тоже не причиняет боли. — Это тоже не лодка НАСА. — Не то чтобы я ожидала, что это так. Мне кажется, я знаю, что здесь происходит. — Это то, что было в нашем распоряжении. — Нашем? Он все еще не смотрит мне в глаза. Вместо этого он затягивает скобу и натягивает толстый шерстяной носок на мою ногу. Мне кажется, что я чувствую призраки кончиков пальцев, пробегающих по ноге, но, возможно, мне это кажется. Наверное, так и есть. — Тебе нужно прпить. И поесть. — Он выпрямляется. — Я принесу тебе… — Йен, — мягко прерываю я. Он делает паузу, и мы оба, кажется, одновременно ошеломлены моим тоном. Это просто… мольба. Усталость. Обычно я не люблю демонстрировать свою уязвимость, но… Йен приехал за мной, на маленькой качающейся лодке, через фьорды. Мы одни в Арктическом бассейне, в окружении двадцатитысячелетних ледников и пронзительных ветров. В этом нет ничего обычного. — Почему ты здесь? Он поднимает одну бровь. — Что? Ты скучаешь по своей расщелине? Я могу вернуть тебя обратно, если… — Нет, правда, почему ты здесь? На этой лодке? Ты не участвуешь в АМАСЕ этого года. Ты даже не должен быть в Норвегии. Разве ты не нужен им в JPL? — Они будут в порядке. К тому же, парусный спорт — моя страсть. — Он явно уклоняется от ответа, но холод, должно быть, заморозил мои мозговые клетки, потому что все, чего я сейчас хочу, это узнать побольше о пристрастиях Йена Флойда. Правдивых или выдуманных. — Правда ли это? Он пожимает плечами, ни к чему не обязывая. — Мы часто ходили под парусом, когда я был ребенком. — Мы? — Мой отец и я. — Он стоит и отворачивается от меня, начиная рыться в маленьких отсеках в корпусе. — Он брал меня с собой, когда ему нужно было работать. — О. Он был рыбаком? Я слышу ласковое фырканье. — Он занимался контрабандой наркотиков. — Что? — Он контрабандировал наркотики. Травку, в основном… — Нет, я слышала тебя в первый раз, но… серьезно? — Да. Я нахмурилась. — Ты… Ты в порядке? Это вообще… Это что, контрабанда травы на лодках? Он возится с чем — то, прикрывая мне спину, но поворачивается достаточно, чтобы я уловила кривую улыбку. — Да. Незаконно, но это дело. — И твой отец брал тебя с собой? — Иногда. — Он поворачивается, держа в руках небольшой поднос. Он всегда выглядит большим, но, сгорбившись на слишком низкой палубе, он похож на Большой Барьерный риф. — Это сводило мою маму с ума. Я смеюсь. — Ей не нравилось, что ее сын участвует в семейном преступном бизнесе? — Понятно. — Его ямочка исчезает. — Они кричали об этом часами. Неудивительно, что Марс стал казаться таким привлекательным. Я наклоняю голову и изучаю его выражение лица. — Так вот почему ты вырос, не зная Мару? — Кто такая М… О. Да. По большей части. Мама не очень любит Флойдов. Хотя я уверен, что по их меркам он тоже черная овца. Мне не разрешали проводить с ними время, так что… — Он качает головой, как бы желая сменить тему. — Вот. Это не много, но ты должна поесть. Мне приходится заставлять себя отвести взгляд от его лица, но когда я замечаю бутерброды с арахисовым маслом и желе, которые он приготовил, мой желудок сводит судорогой от счастья. Я ерзаю на койке, пока не сажусь ровнее, снимаю куртку и тут же набрасываюсь на еду. В конце концов, мои отношения с едой гораздо менее сложные, чем с Йеном Флойдом, и я теряю себя в прямолинейном, успокаивающем акте жевания на… на долгое время, вероятно. Когда я проглатываю последний кусочек, я вспоминаю, что я не одна, и замечаю, что он смотрит на меня с забавным выражением лица. — Прости. — Мои щеки потеплели. Я смахиваю крошки со своей термофутболки и слизываю немного джема с уголка рта. — Я фанат арахисового масла. — Я знаю. Правда? — Правда? — Разве твой выпускной торт не был просто гигантской чашкой Reese's? Я прикусила внутреннюю сторону щеки, ошеломленная. Это был торт, который Мара и Сэди подарили мне после защиты диссертации. Им надоело, что я слизываю глазурь и начинку из арахисового масла с листовых тортов из Costco, которые они обычно покупали, и они просто заказали мне гигантскую чашку. Но я не помню, чтобы когда — нибудь рассказывала об этом Йену. Я почти не думаю об этом, честно говоря. Я вспоминаю об этом, только когда захожу в свой едва используемый Instagram, потому что фотография, на которой мы втроем копаемся в пироге, — последнее, что я когда — либо публиковала… — Тебе нужно отдохнуть, пока есть возможность, — говорит мне Йен. — Шторм должен утихнуть к раннему утру завтрашнего дня, и мы отплывем. Мне понадобится твоя помощь в этой дерьмовой видимости. — Хорошо, — соглашаюсь я. — Да. Но я все еще не понимаю, как ты можешь быть здесь один, если… — Я пойду проверю, все ли в порядке. Вернусь через минуту. — Он исчезает прежде, чем я успеваю спросить, что именно ему нужно проверить. И он не возвращается через минуту — или даже раньше, чем я откидываюсь на спинку койки, решаю отдохнуть хотя бы пару минут и засыпаю, мертвая для всего мира. Лай ветра и ритмичное покачивание лодки пробуждают меня, но не дает заснуть только холод. Я оглядываюсь вокруг в голубом свете аварийной лампы и обнаруживаю, что Йен в нескольких футах от меня спит на другой койке. Она слишком короткая и едва достаточно широкая, чтобы вместить его, но он, похоже, справляется. Его руки аккуратно сложены на животе, а одеяло наброшено на ноги, что говорит мне о том, что в каюте, вероятно, не так холодно, как мне сейчас кажется. Не то чтобы это имело значение: как будто часы, проведенные снаружи, просочились в мои кости, чтобы продолжать леденить меня изнутри. Я пытаюсь спрятаться под одеялом на несколько минут, но дрожь только усиливается. Возможно, достаточно сильная, чтобы сместить какие — то важные мозговые пути, потому что, сама не зная почему, я вылезаю из койки, наматываю на себя одеяло и хромаю по покатому полу в сторону Йена. Когда я ложусь рядом с ним, он моргает, ошарашенный и слегка испуганный. И все же его первая реакция — не бросить меня в море, а отодвинуть к переборке, чтобы освободить для меня место. Он гораздо лучший человек, чем я когда — либо буду.