— Ага, а вместо этого просто спим в берушах, — мрачно заметил Ларс и тут же заулыбался, подмигивая Руже, как только она обратила на него внимание. Элеонора, с которой он до того разговаривал, наклонилась, запустила руки под стол и вытащила из бумажного пакета две коробки с капкейками. Запахло сразу всем: шоколадным ганашем, апельсиновым мармеладом, сливочным сыром, соленой карамелью, вином. Ларс громко и выразительно застонал и рухнул лицом в стол. — Мои любимые, — патетично прошептал он. — Это какие именно? — фыркнул Марк. — Те, которые все? Элеонора махнула на него рукой, и Марк тут же замолчал, причем не обиженно, а совершенно естественно, хотя в любой другой ситуации уже вцепился бы в махнувшую на него руку зубами — фигурально (а может быть, и не очень) выражаясь. — Во-первых, — начала Элеонора, пододвигая пирожные к месту стыков столов, — приятного аппетита. Во-вторых, все у вас будет хорошо. Вы же самая лучшая команда. Всем сразу же захотелось с ней поспорить, но никто не стал. Потому что руки уже потянулись за капкейками, и за чавканьем стало уже не до споров. — А ведь наибольшее интересное, — вполголоса сказала Элис, сосредоточенно выбирая из оставшихся капкейков — сложная задача даже с учетом того, что коробка уже почти опустела, — что она не говорит ничего того, что мы бы не знали сами. — Во-первых, — Густаф передразнил манеру говорить Элеоноры так же мастерски, как до того копировал ее мужа, — не «наибольшее», а «самое». Элис кивнула, сосредоточенно собирая пальцем крошки в коробке. — Во-вторых, — Густаф подтолкнул к ее руке капкейк, — иногда важно, чтобы кто-то сказал вслух то, что ты и так знаешь. Элис облизнула крошки с пальца и подхватила капкейк, который Густаф продолжал настойчиво тыкать. — Ты очень умный, — сказала она, и Густаф настороженно прищурился. Они были знакомы меньше полугода. Элис перевелась из Чикаго почти в то же время, когда Густафа пригласили на стажировку. Пригласил. Лично Тео. Густаф до сих пор с дрожью вспоминал тот день, в который все и решилось — когда он впервые увидел Тео вблизи. До того момента у Густафа не было ни малейших сомнений по поводу своего будущего. Он видел себя исключительно в магической науке. Все время своего обучения в Университете он буквально бредил тем, как будет составлять и изучать самые сложные заклинания, применяя на практике все то, чему научился, все свои таланты, которые смог развить. А потом случилась та лекция. На которой Тео, вроде бы как, не говорил ничего особенного, ничего такого, что Густаф бы не знал — как только что Элеонора. Тео рассказывал об истории взаимоотношений между людьми и нелюдьми, магами и немагами. Рассказывал о Великой войне. Рассказывал о полумифическом Штабе, усилиями которого был налажен первый мостик к тому обществу, в котором сейчас жили они все. Все это они проходили на лекциях по истории, социологии и политологии не один раз. Но Тео говорил об этом как-то… особенно. Так, что Густаф затих и всю лекцию тупо смотрел на исцарапанную столешницу перед собой, только в самом конце заметив, что на ней написано «Лучшая команда». Это было как послание. Словно кто-то из тысяч неизвестных и незнакомых Густафу студентов, сидевших до него на этом стуле, за этим столом, оставил послание специально для него, точно разгадав момент, в который эти слова станут для него стимулом поднять голову. И встретиться глазами с Теодором Ордом, комиссаром Третьего децерната, магом, посвятившим всю свою жизнь тому, чтобы между людьми, нелюдьми, магами, немагами и так далее, чтобы между всеми на свете вообще было как можно меньше вражды. Теодор — Тео, как совсем скоро после этой лекции начал называть его Густаф — улыбнулся ему. И Густаф пропал раз и навсегда. То, что говорила Элеонора, отзывалось где-то внутри него таким же щемящим чувством. Как и Тео, она не открывала ничего нового, говорила, в сущности, прописные истины. И, как и Тео, делала это так, что эти банальности казались откровением. — Ты ведь понимаешь, о чем я, — улыбаясь, сказал он Элис. Та еще раз кивнула, откусывая от капкейка, и не очень внятно сказала: — Поэтому я и говорю тебе, что ты умный. Wise. — Мудрый, — автоматически перевел Густаф и почувствовал, что краснеет. Даже спустя полгода Элис — в некотором роде — оставалась для него загадкой. Из-за ее невозмутимости невозможно было понять, что кроется под порой ошарашивающими заявлениями: то ли действительно не слишком хорошее знание языка, то ли просто неумение выражать свои мысли не так прямо. Если бы Элис говорила что-то неприятное, это можно было бы назвать бестактностью, но нет, все было совсем наоборот. И это обезоружило Густафа с самого начала и обезоруживало до сих пор. — Я хотел сказать что-то в-третьих, — пробурчал он, — но ты меня сбила. Элис подняла брови и попыталась выразить лицом раскаяние. Вышло из рук вон плохо и даже не из-за того, что в этот момент Элис сосредоточенно жевала. — В-третьих, ты хотел сказать, что твоя Элис забыла сходить на перекур, — раздалось над ухом у Густафа. Элис замерла, потом осторожно сглотнула и посмотрела на Густафа, который уставился на нее не менее ошарашенно. — Ведьма! — сказали они в один голос и пригнулись к столу, безуспешно пытаясь скрыть хохот. Это ведь встреча с Элеонорой заставила их забыть о первоначальных планах и вместо курилки пойти в столовую. Джейк — а о пропущенном перекуре напомнил именно он — обдал обоих максимально холодным призрачным презрением и удалился. На его месте материализовалась комиссар Пыслару. Загремев юбками и всем, что скрывалось в их складках, она уселась на стул возле Густафа и сухо сказала: — Думаю, нам пора познакомиться поближе. Называйте меня Ружей. Элис, справившаяся со смехом быстрее Густафа, подперла подбородок ладонью и ответила не менее сухо: — Не слишком ли фамильярно, комиссар Пыслару? Ружа поморщилась. — Я не люблю ни свое полное имя, ни фамилию. — Family? — Элис сдвинула брови. — У вас проблемы в семье? Ружа наклонила голову, вглядываясь в лицо Элис, и Густаф безотчетно протянул руки через стол, отгораживая Элис от волны цветочного аромата. — У вас глаза не того цвета, чтобы называть вас мефрау, иначе я подумала бы, что вы читаете мое прошлое, — миролюбиво сказала Ружа. — О, нет-нет. Элис подняла руки и откинулась на спинку стула, одновременно выходя из-под импровизированной защиты Густафа и демонстрируя свой миролюбивый настрой. — Я уже успела уяснить, как в вашей стране обращаются к женщинам, которые… gifted. Я не маг. Густаф открыл было рот, но Ружа перебила его: — Я поняла вас, Элис. Вы позволите называть вас Элис? Элис улыбнулась. — Конечно же, Ружа. Цветочный аромат уже плыл над всеми тремя, не разделяя, а накрывая одним покрывалом, и Густаф прикрыл глаза, расслабляясь. — Элис, скажите, насколько хорошо у вас налажено сотрудничество со… Вторым децернатом? Запинку Ружи не заметил бы только глухой, но Элис не отреагировала на нее никак, то ли из чувства такта, то ли из-за незнания языка. Иногда Густаф подозревал, что это незнание нарочитое. — Не очень, — Элис вздохнула. — Двойки неохотно идут на контакт. Может быть, из-за маньяка, может, из-за чего-то еще. Я с большим трудом разбираюсь в вашем… их досье на женщин с магическими способностями. — Как толерантно, — пробурчал себе под нос Густаф. Кто именно с силой стукнул его по ноге, он не понял. — Я постараюсь выбить у двоек специалиста, который поможет вам разобраться. Ружа задумчиво посмотрела на стаканчики, и те пришли в движение, заскользили по столу, выстраиваясь в шахматном порядке. Густаф проследил за ними, потом перевел взгляд на Ружу. Он был готов к работе под началом мага и человека, а вот как будет работаться под началом мага и… ведьмы, Густаф пока не знал. Но последние несколько минут заставили его смотреть в будущее с гораздо более позитивным настроем, чем совсем недавно. И действительно, все оказалось совсем не так плохо, как можно было подумать сначала. Нельзя сказать, что в Третьем децернате воцарился мир и покой, но работа шла своим чередом. Ружа нажала на какие-то свои рычаги, и Элис кроме доступа к досье двоек получила помощника — некоего Бенедикта ван Телгена. Их сотрудничество ограничивалось перепиской в мессенджере, чему Элис была только рада. В любом случае ван Телген оказался весьма полезен: он, казалось, знал все досье наизусть или просто очень хорошо в них ориентировался и отзывался на запрос от Элис в любое время дня и ночи, как будто вообще никогда не спал. Или был таким же убежденным трудоголиком, как и сама Элис, которая даже на время сна не убирала далеко телефон и потому всегда была на связи. Этим она выгодно отличалась от почти всех остальных троек, включая даже комиссаров. Воплощением же безалаберности был отряд оборотней. Ларс Ренкерс и вовсе брал трубку, только если ему звонил Марк. На остальное начальство он плевал с истинно волчьим изяществом. Вторым, кто мог выцепить Ларса в нерабочее время, был Бернар — до того злополучного матча. Теперь же Марк не был уверен, что один из его подчиненных наберет номер второго, а этот второй ответит на звонок первого. Вживую они все так же не общались. Ларс хотя и был на больничном, продолжал торчать в децернате, поясняя это тем, что в родных стенах его здоровье пойдет на поправку быстрее. Марк не возражал. Ларс оправился достаточно быстро, а иметь запасного волка под рукой — лапой — на случай непредвиденных обстоятельств никогда не помешает. После ситуации с ведьмами город как будто притих, но Марк все равно чувствовал себя неуютно. Под внешним спокойствием улиц ему чудилось что-то темное, нехорошее, и это ощущение было хотя и смутным, но слишком сильным, чтобы его можно было списать на обычный недосып. Тем более, что спать Марк стал еще хуже. Так что, войдя в логово утром после очередной почти бессонной ночи, он был даже рад увидеть свой отряд в полном составе, пусть даже двое из него подчеркнуто игнорировали друг друга. Согнать Ларса с места Марк не успел. Почти сразу за ним в логово ворвался Густаф, заполнив каморку оборотней вкусным запахом кофе и шоколада. — Дело! Выезжаем! — совершенно по-мальчишечьи выпалил он, чуть ли не приплясывая на месте. Оборотни вскинули головы, а Марк развернулся и придержал Густафа за рукав, пока тот от возбуждения не подпрыгнул слишком высоко и не улетел под потолок. — Рассказывайте, стажер Локхорст, — строгим голосом сказал Марк.