Взяв первые три числа, Дженис поделила каждое на три, а четыре оставшихся поделила на семь, и получила координаты: 54°40’49.91 северной широты и 25°17’19.37 восточной. Она вывела на экран карту Вильнюса и скопировала координаты. Красная точка указала на Литовский художественный музей, расположенный на улице Диджёйи. Дженис посмотрела на время: на сборы у нее оставалось еще двадцать минут. * * * Рим Матео, не встававший из-за компьютера с раннего утра, изучал контакты, читал письма и сообщения и сортировал фотографии, обнаруженные на смартфонах трех мужчин, телефоны которых добыла Екатерина. Время от времени взгляд хакера падал на собственный мобильный. Он снова и снова перечитывал отправленное ею сообщение. Она упростила задачу, попросив не отвечать, но ему стоило титанических усилий сосредоточиться на деле. Вообще этой работой должна была заниматься Екатерина, но она призналась ему, что ужасно не выспалась, и он решил ее сменить, чтобы она могла поспать. По прошествии семидесяти двух часов с начала операции Матео, у которого были все причины нервничать, странным образом чувствовал себя счастливым. Он сходил на кухню, заварил себе чаю и вернулся за стол. Немногим раньше, когда он успел проработать около часа, на экране перед ним открылось окошко. На черном фоне мигало белое тире. Екатерина давным-давно не использовала этот старый канал связи и не должна была использовать его сейчас, но Матео пришел в восторг. – Спасибо. – За что? – с невинным видом спросил он, уверенный, что она имеет в виду его молчание в ответ на ее утренние признания. – За то, что пахал вместо меня, пока я дрыхла, ты ведь именно этим сейчас занимаешься? Ты выяснил, как их прищучить? – Мягко говоря. – Будешь мучить меня, пока я не начну тебя умолять? Что там? – Так, разговорчики приближенных Лучина. Сказать, что они насмехаются над своим президентом, было бы преуменьшением. Они обсудили все на свете: волосы, которые он зачесывает набок, чтобы скрыть лысину, то, как он ест, его смешной наряд на хоккейном матче, повадки отличника во время визитов некоего главы государства… Начальник службы безопасности предается этому развлечению от всей души, как-то вечером он написал жене, что Лучин – психопат-извращенец. Просто песня. – Ты уверен, что все правильно понял? – Абсолютно. Я прогнал их переписку через две программы автоматического перевода, результат один. – А помимо этих сплетен, тебе удалось найти доказательства того, что Роман рассказывал о тюрьме? – Начальник – мафиози, который умело скрывает свои игры. Каждый вечер в 21:00 он получает от прачечной деньги. Незадолго до полуночи сообщает главному надзирателю сумму, которую разделит с остальными. Если он недоволен доходом, то приказывает увеличить темпы работы. Но я нашел кое-что похуже: коррупция на Окрестина затронула все уровни иерархии. У меня есть имена надзирателей, которые получают от родственников заключенных конверты с деньгами в обмен на обещание улучшить условия. А их начальство имеет с этого комиссию. Поиски Екатерины увенчались столь же гнусными открытиями относительно главного санитарного врача. – Я раздобыла отчет, свидетельствующий о хищении средств в особо крупном размере. В нем замешаны около тридцати чиновников вплоть до самого министра здравоохранения, у меня есть имена. Эти люди закупают лекарственные препараты и медицинское оборудование по низким ценам и перепродают государству с наценкой от 60 до 200 %. А за лицензии чиновники получают взятки в размере 10 000–400 000 долларов. – У тебя есть копия этого отчета? – спросил Матео. – Да, а еще распоряжения замять дело и заплатить за молчание инспекторам, составившим отчет. Если бы эти данные были обнародованы, все эти милые люди надолго оказались бы на Окрестина, и главный санитарный врач – самым первым. – Отправим все это Вите и продолжим. – Ты собираешься туда? – В Минск? Хотел бы, конечно, но это слишком рискованно. Там будет Дженис, она нам расскажет. – До скорого, – ответила Екатерина и тут же отключилась. Осло Глава 15 Литовский художественный музей Такси остановилось перед белым зданием в стиле позднего классицизма. Закинув сумку на плечо, Дженис вошла в музей. В холле было пусто, билетерша за стойкой что-то читала. Дженис купила билет, и та выдала ей брошюрку-путеводитель и указала на зал, с которого следовало начать осмотр. По нему бродило несколько посетителей. Пожилой мужчина в сером пальто показывал внучке картину «Аристократ и крестьянин», такое яркое и живое полотно, что казалось, вот-вот услышишь, что говорят персонажи. Молодая пара любовалась «Домиком рыбака в Паланге», купающимся в лучах утреннего солнца, и тенями от розовых кустов, падающими на стену. Коллекции музея изобиловали шедеврами дивной красоты. Дженис тоже прошлась по залу, надеясь, что она правильно расшифровала присланные Витей координаты. Приостановилась перед картиной «Мавританка с бусами» и из любопытства наклонилась к табличке, чтобы прочитать имя художника: Владислав Невярович. Ни пожилой мужчина, ни пара не обратили на нее внимания, так что она перешла в следующий зал и невольно улыбнулась при виде автопортрета Болеслава Русецкого, напомнившего ей Давида. Несмотря на полтора столетия разницы во времени, необъяснимое сходство между ними бросалось в глаза. Она уже направлялась к третьему залу, как вдруг охранник, жестикулируя, настойчиво пригласил ее пройти к дальней стене. И последовал за ней. Их ритмичные шаги гулко звучали в большом пустом помещении. Охранник открыл почти незаметную на фоне стены дверь и взглядом дал Дженис понять, что ей туда. За дверью обнаружился плохо освещенный коридор. Пройдя по нему, журналистка оказалась в подсобном помещении. На полу громоздились деревянные ящики, которых было так много, что они образовывали настоящий лабиринт. – Есть здесь кто-нибудь?! – крикнула она. – Сюда, – раздался голос. Добравшись до выхода из лабиринта, Дженис увидела мужчину лет тридцати в бомбере поверх спецовки: волосы ежиком, пронзительно-голубые глаза, трехдневная щетина и впечатляющий размах плеч. – Не будем терять времени, – сказал он, направляясь к старому фургону, стоящему задней дверью к воротам. Открыв дверь кабины, он предложил Дженис сесть. – Когда подъедем к границе, я остановлюсь, и вы пересядете назад. В фургоне двадцать ящиков, и у одного из них двойное дно, там вы и спрячетесь. Но вы будете не одна, компанию вам составят «Две женщины» Касюлиса, – пошутил он. Дженис удивленно нахмурилась. – Это выдающийся литовский художник, – пояснил водитель. – Как по мне, он сильнее Писарро. Родись он в Испании, у него было бы больше шансов, но такова жизнь… – Вы перевозите произведения искусства? – спросила она. – Оглядитесь вокруг, согласитесь, было бы странно, если бы я перевозил овощи? – И пограничники не будут обыскивать фургон? – Они глянут на груз одним глазком, но побоятся повредить картины; документы у меня в порядке. Наши правительства, мягко говоря, не в ладах друг с другом, но искусство превыше глупости человеческой и сближает людей. Мы на время передаем картины их музеям. Не беспокойтесь, все будет хорошо. Это не первая моя поездка, – пояснил он, поворачивая ключ зажигания. Старый «вольво» с раздражающим ревом покинул двор музея и покатил на восток. Дженис повернулась к водителю: с каждой минутой он интриговал ее все больше. – А кто из художников вам нравится помимо Касилиса? – Касюлиса, – поправил он и довольно резким тоном спросил: – Вы задали мне этот вопрос, потому что я грузчик? – Нет, просто так, из любопытства. – А мне так не кажется. – Я живу в старом доме с лучшим другом, Давидом, и он художник. Вероятно, не такой талантливый, как Касюлис, но мне нравится его стиль. – И где же он, этот дом? – Очень далеко отсюда. – Что вы собираетесь делать в Минске? – Почтить память одной недавно умершей подруги, – ответила Дженис, глядя куда-то вдаль. – Она была журналисткой, как вы? – Зачем спрашивать, если вы и так знаете ответ? – Чтобы поддержать беседу. Мне велели позаботиться о вас. – Кто велел? – хмыкнула Дженис. Водитель вытащил из кармана спецовки пачку сигарет. – Не возражаете? – спросил он. – Нет, если поделитесь, – откликнулась она, опуская стекло. Мужчина поерзал, выуживая из кармана брюк зажигалку, и протянул ее Дженис. Та подожгла две сигареты. – Я был еще маленьким, когда родители переехали в Вильнюс, – продолжал он. – Лучин отрабатывал первый срок, и уже тогда все покатилось под откос. Только слепой мог не замечать, что он и его люди собираются править долго. Через два года после выборов он внес поправки в Конституцию, чтобы получить больше власти, а когда против него высказалось две трети депутатов, объявил референдум. Но его правительство уже успело изгнать оппозицию с телевидения и радио, оборудование неугодных властям газет было конфисковано. А потом он их запретил. Лучин перенес заседание парламента, отдал приказ полиции и арестовал восемьдесят девять депутатов из ста десяти.