Виноват, я не должен был оставлять машину на подъездной дорожке, когда возвращалась домой вчера вечером. Я стиснул челюсти и оттолкнулся от двери. Линкольн бросил биту на бетон, затем встал во весь рост и вытер тыльной стороной ладони лоб. — Считай это своим предупреждением, Донахью. Держись, блядь, подальше от Лирик. Лирика? Какого хрена? Я решил, что он здесь потому, что какой-то хрен с иголками сказал ему, что я вынес Татум из Палаты прошлой ночью. Я спустился по ступенькам и пересек подъездную дорожку. — О чем ты, блядь, говоришь? Наркотики окончательно выбили тебя из колеи? Он кивнул головой в сторону черноволосого чувака справа от него и рассмеялся. — Хорошая попытка. Итан видел, как вчера ее машина въехала на твою подъездную дорожку, придурок. Почему его волновало, что или кто сделал Лирике Мэтьюс? Посмотрел на Итана. — Похоже, Итану нужно заниматься своими гребаными делами. — Я ухмыльнулся, потому что, да пошел он. Линкольн оскалил зубы. — И не думай, что я не знаю о моей сестре, о твоем маленьком представлении вчера вечером в Палате. — И вот оно. Он ухмыльнулся. — Одной девочки-подростка тебе было недостаточно? Тебе пришлось сделать и мою сестру своей шлюхой? Какого хрена он только что назвал ее? — У тебя есть пять секунд, чтобы убраться с моей дороги и пойти извиниться перед своей сестрой. — Да? Или что? — Он зарычал и набросился на меня. Линкольн был дикарем. Но я был богом. Я схватил его за горло и ударил его головой о лобовое стекло, которое он только что разбил. Он ударился об осколки стекла с тошнотворным треском. Осколки полетели внутрь моей машины, через капот и на землю. Рука Линкольна взлетела вверх и схватила меня за руку, пытаясь ослабить хватку, но это только заставило сжаться сильнее. Итан подошел ко мне сзади. Я посмотрел на него через плечо, ярость кипела в каждой поре моего тела. — Тронешь меня, и ты следующий. Пока он отступал, а другой парень наблюдал издалека, я поднял Линкольна с разбитого стекла и прихлопнул его на своем капоте. Его губы посинели, а цвет медленно исчезал с лица, из носа через рот бежали сопли, а из глаз текли слезы. Я наклонился вниз, остановившись в нескольких дюймах от его лица, ослабив хватку настолько, чтобы он смог вдохнуть воздух. — Если ты еще раз придешь ко мне домой с этим дерьмом, я тебя прикончу. Понял? — Я держал свой тон спокойным, совсем не похожим на дикого зверя, зарождающегося внутри. Он стиснул зубы в знак протеста и я сжал его горло в ответ. Наконец, он кивнул. — Хорошо. — Схватив кусок разбитого стекла и поднес острый край к его лицу, к скуле, чуть ниже глаза. — Но на случай, если ты забудешь… — Затем надавил достаточно сильно, чтобы край стекла прорвал его кожу, и прочертил след вдоль боковой стороны его лица. Ничего такого, что не смогла бы скрыть приличная борода, но достаточно, чтобы напомнить, с кем он имеет дело. Отпустил Линкольна, толкнув, отчего он попятился назад. Кровь стекала по его лицу и капала на голубую футболку. Он позволил ей упасть и даже не попытался вытереть. Линкольн ухмылялся и носил это дерьмо как почетный знак. Может быть, он был так же болен, как и я. Он ткнул пальцем в мою сторону и крикнул. — Это еще далеко не конец. Я подошел и поднял биту с дорожки, осмотрел ее на мгновение, затем подбросил. Я молча наблюдал, как он забрался в машину и уехал, потому что один мудрый человек однажды сказал… абсолютно ничего. Он позволил глупцам кричать громче всех, в то время как месть говорила сама за себя. Затем вернулся в дом и угостился фруктами, которые оставила Татум, не дав брату опомниться. В конце концов, угрозы были всего лишь фантазиями, пока кто-то не решил воплотить их в жизнь. *** — Ты хоть представляешь, как круто ты облажался? — Мой отец стоял в своем кабинете, засунув руки в карманы, и смотрел сквозь стену окон, выходящих на мамин сад. Никогда не хотел причинить Линкольну Хантингтону необратимый вред. Все, что я хотел сделать — это предупредить его, чтобы он не лез не в свое дело. Но как только ее имя прозвучало из его уст, я потерял дар речи. — Он получил то, что заслужил. — Я прошел по персидскому ковру и остановился перед его столом, провел кончиком пальца по скошенному краю темного дерева. Ни пылинки на виду. — Может быть. — Он повернулся и поднял подбородок, затем ухмыльнулся, как будто ему нравилось смотреть на меня сверху вниз. — Но расправа была жестокой. Я встал прямо и посмотрел ему в глаза. — В отличие от того, чтобы испортить тормоза и создать видимость несчастного случая, когда он врезался в дерево? — Это был удар ниже пояса, и я знал это. Отец никогда не пачкал руки так, как я только что, но он и близко не был таким святым, каким притворялся. Его челюсть напряглась. Видно, задел за живое. — Он не собирается выдвигать обвинения. Я сложил руки на груди. — Может, мне послать ему открытку с благодарностью? Он вытащил руки из карманов и подошел к противоположному краю стола. Я уставился на ряды книжных полок, выстроившихся вдоль стены позади него. Здесь были в основном юридические книги и автобиографии, но некоторые из них были классической литературой. Я провел здесь часы своего детства, читая, пока он занимался своими делами. — Господи, Каспиан. Это серьезно. — Он ущипнул себя за переносицу. — И в довершение всего, теперь ты трахаешь его сестру. Мои глаза переместились на него. Он усмехнулся. — Думаешь, я не видел, как она уходила сегодня утром? Да ладно, Каспиан. Ты должен быть более осторожным, если хочешь обвести меня вокруг пальца. Я не пытался его обвести вокруг пальца. Иначе бы не попросил его дворецкого проводить Татум до ее машины, которая была припаркована у парадной двери. Меня просто раздражало, что он выбрал этот момент, чтобы затронуть эту тему. Отец подошел к барной стойке и налил себе наполовину полный стакан виски. — И поскольку ты устроил шоу, приведя ее домой, ее отец тоже об этом знает. Черт. Очевидно, поговорка «Палата хранит свои секреты» относилась только к общению с людьми вне нашего круга. Любой внутри круга был честной игрой. Повернувшись, я уперся задницей в его стол. — Я поговорю с ним. Он взял бокал. — Не отрицаю. Я сглотнул и выдержал его взгляд. Ожидал ли он, что солгу? Отец выпил еще, осушив содержимое, затем поставил пустой стакан на шкаф. — Хорошо. — Он глубоко вдохнул и выдохнул, подойдя к тому месту, где я стоял. — Ты уезжаешь утром. Я встал прямо. — Не хочешь сказать мне, куда я поеду? Нужно ли мне упаковать плавки? — Айелсвик. Чуть не подавился слюной. — Европа? Потому что я трахнул девушку и избил ее брата? Он стиснул зубы, затем схватил меня за рубашку и ударил о переднюю стенку своего стола. Бумаги разлетелись, а ручки упали на пол. — Потому что ты трахнул не ту девушку, а потом изуродовал ее брата. Ненависть между Донахью и Хантингтонами имела такие же глубокие корни, как вражда между Хэтфилдами и МакКоями, Монтекки и Капулетти, Дорожным бегуном и Уайлом И. Койотом. Хантингтоны всегда занимались политикой. Это был их хлеб с маслом, сколько кто помнит. Пока мой прадед не решил, что быть нефтяным магнатом и магнатом недвижимости для него недостаточно, и не стал баллотироваться в сенат Нью-Йорка. Он победил старика Хантингтона и начал войну. Это был первый случай в истории, когда Хантингтон не занял свой пост. В конце концов дедушке надоело, и он ушел в отставку, чтобы позволить Хантингтону снова занять место за политическим столом, но не без ущерба для своего эго в процессе. С тех пор их миссия заключалась в том, чтобы превратить жизнь нашей семьи в ад. Каждый раз, когда мы оборачивались, Хантингтон предлагал какой-нибудь законопроект, ограничивающий добычу нефти в США, закрывающий трубопроводы или вводящий нелепые налоги для таких людей, как мой отец. Каждый раз, чтобы держать его в узде, папа выписывал ему чек, в каждом из которых было больше нулей, чем в предыдущем. А я только что трахнул его дочь. Папа отпустил мою рубашку и сделал шаг назад. — Это будет хорошо для тебя. Ты пойдешь в колледж, узнаешь все тонкости бизнеса и финансов. В конце концов, так будет лучше для всех, — сказал он, спокойный и собранный, как будто две секунды назад не был похож на бешеную собаку. Я выровнял дыхание. — Европа? Колумбийский университет был недостаточно хорош? Отец провел руками по передней части своего сшитого на заказ костюма, руками, которые, как я поклялся тогда, никогда больше не коснутся меня. — Такова была сделка. Ты уезжаешь отсюда как можно дальше. — Ты заключил сделку с Хантингтоном? — Я рассмеялся. — Невероятно, черт возьми. А если я не соглашусь? — Ты согласишься. — А если не соглашусь? Он снова подошел к окнам. — Утром отправляются два рейса. Либо ты улетишь в Европу, либо Татум улетит в Саудовскую Аравию. Саудовская Аравия. Я должен была знать, что Малкольм Хантингтон больше заботится о своей гордости, чем о дочери. Он, вероятно, ждал, когда она облажается, чтобы у него был повод отправить ее к тому, кто больше заплатит. В данный момент этим покупателем был Халид. Я провел пальцами по волосам, снимая надвигающуюся головную боль. — Ей шестнадцать! Да что с вами такое, люди? — Да, а тебе двадцать. Это изнасилование по закону, если тебе интересно. Добавь сюда обвинение в нападении, и твоя жизнь превратится в один большой гребаный бардак. — Он посмотрел на меня через плечо, его глаза пылали яростью. — Я не позволю тебе разрушить десятилетия прогресса ради какой-то киски, какой бы молодой и тугой она ни была. Гнев вскипел во мне, дикий и горячий, я в мгновение ока закрыл пространство между нами. Затем схватил отца за лацканы и толкнул его к ближайшему книжному шкафу. Наклонился, остановившись в сантиметрах от его лица. Его глаза потемнели от ярости. Пришло время показать ему, как выглядит ад, когда он маскируется под человека. С меня было достаточно. — Я поеду в Европу. Но если еще хоть раз заговоришь о Татум в таком тоне, ты будешь есть через трубочку и срать в пакет. То, что я сделал с Линкольном, покажется тебе детской забавой. Я ясно выразился?