Я не сводил с нее взгляда, пока ждал, когда сигнал на переходе изменится на противоположный. Мой телефон зажужжал в кармане, и у меня было две догадки, кто это мог быть. Я достал его и взглянул на экран. — Это не заняло много времени, — сказала я, когда ответил. — Тебе нужно извиниться перед Хантингтоном за этот выпад, — сказал папа на другом конце провода. На сигнале пешеходного перехода высветились яркие цифры, отсчитывающие время от десяти. У меня не было времени на его бредни. — Извиняется ли лев перед антилопой? Восемь. Семь. На заднем плане послышалось что-то похожее на звон льда о стенки стакана. Пять. — И кто из них твой драгоценный Татум? — спросил он. — Лев? Или антилопа? — В трубке послышался звук, близкий к хихиканью, за которым последовало журчание жидкости. Должно быть, он выпил. — Думаю, скоро мы это узнаем. — Он закончил разговор как раз в тот момент, когда счетчик упал на ноль. У меня не было возможности ответить. Да мне и не нужно было. Его вопрос был риторическим. Он должен был дразнить меня — возможно, это была какая-то завуалированная угроза. Она скрылась в здании. Я протиснулся сквозь толпу. Церковь. Она вбежала в церковь — массивное готическое сооружение из бронзы и камня. Я почувствовал осуждение за то, что собирался сделать, еще до того, как вошел в тяжелую бронзовую дверь. Это не имело значения. Я все равно попаду в ад. В соборе было пусто, кроме Татум и еще двух человек. Видимо, большинство людей предпочитали молиться при свете дня. А может быть, церковь скоро закрывалась. Я не мог быть уверен, не проводил здесь много времени. Возможно, это должно измениться. Возможно, многое должно измениться. Алтарь в конце центрального нефа величественно и гордо возвышался среди арок из белого мрамора, а отражения от витражей сверкали на деревянных скамьях. В конце прохода, с одной стороны от алтаря, стояла богато украшенная деревянная конструкция с дверью в центре двух арочных проемов. Проемы были занавешены тяжелыми пурпурными шторами. Татум стояла рядом с этим сооружением, разглядывая резьбу на деревянной отделке. Я смотрел, как она проводит пальцем по одной из них. Она выглядела так, словно ее место здесь, среди ангелов, хотя мы оба знали, что она не одна из них. Подойдя ближе, я заметил слезу, скатившуюся по ее щеке. Она выглядела такой уязвимой, когда плакала. И, возможно, я был ебанутым, потому что мне стало интересно, как бы она выглядела на коленях, с моим членом в ее горле, трахающим ее рот до тех пор, пока ее глаза не закроются. Мне захотелось осквернить ее, прямо здесь, прямо сейчас, в этом священном месте. Сколько молитв «Аве Мария» требовалось за эрекцию в церкви? Я закрыл последние дюймы между нами, остановился, чтобы встать рядом с ней, и прошептал ей на ухо. — Ты ищешь убежище? — Провел передней частью пальца по ее залитой слезами щеке. — Или, может быть, кого-то, кто спасет тебя? — Я поднес палец ко рту и попробовал на вкус ее слезы. Я хотел забрать их все, пока в ней не останется ни капли печали. — Я не нуждаюсь в спасении. — Ее голос был тихим, но твердым. Может быть, не сейчас, но ты нуждалась. Я держал свои мысли при себе. — Хорошо. Потому что нет спасения, когда твоя душа принадлежит дьяволу. Она повернула голову. — Я никому не принадлежу. — Ее рот был так близко к моему, что я почти чувствовал вкус шампанского на ее дыхании. Я изогнул бровь и провел языком по нижней губе. — Нет? Ее глаза опустились к моему рту. — Нет. — Неправильно. — Я отодвинул бархатную занавеску и прижал ее спиной к исповедальне. — Ты принадлежишь мне. — Провел подушечкой большого пальца по ее рту, размазывая красную помаду. — Это принадлежит мне. — Я отодвинул ногой маленький деревянный табурет, затем толкнул ее спиной к стене. — Слезь с меня. — Она толкнула меня в грудь. Я пытался напомнить себе, что мы находимся в месте благоговения, где мораль и добродетель так же важны, как и святые таинства. Пытался напомнить себе, что пришел сюда, чтобы поговорить, объяснить, что только что произошло. Я пытался усмирить зверя. Зверь победил. Моя рука двинулась по ключицам, затем внутрь платья и к ее груди. Я ущипнул ее за сосок через лифчик. — Это принадлежит мне. Татум попыталась схватить меня за запястье, но я взял обе ее руки и прижал их над головой. Я наклонился вперед, нависнув своим ртом над ее ртом. — Хочешь попробовать еще раз? — Клянусь Богом, я буду кричать. Я усмехнулся. — Хорошо. Я хотел, чтобы она закричала. Я хотел, чтобы она плакала. Я хотел, чтобы она забыла дышать. Ее слова говорили одно, а глаза — другое. Ее дыхание было неглубоким, а взгляд потемнел. Она раздвинула губы, и я взял то, что принадлежало мне, позволяя своему рту наказать ее за то, что она бросила мне вызов. Она отдала столько же, сколько получила. Я отпустил ее руки и поднял ее платье на бедра, оставив между нами только тонкую ткань трусиков и мою одежду, расстегнул ремень и брюки, затем стянул их, освобождая свой член. Блядь. Мой рот переместился с ее губ на челюсть, где я прикусил ее зубами. Она схватила меня за волосы и попыталась отодвинуть мою голову. Ни единого шанса, маленькая проказница. Одной рукой я поглаживал свой член, а другой стягивал с нее трусики. Она спустила их до конца. Ее бедра покатились навстречу моим, притянутые ко мне воображаемой нитью, неразрывной связью. Я схватил ее за бедро и обхватил одной из ее ног свою талию. — Это замечательно, не так ли? То, что я собираюсь трахнуть тебя в том месте, где тьма становится светом. Где освобождаются самые сокровенные желания сердца. — Моя вторая рука скользнула вверх по ее телу, по ее грудям, остановилась у ее горла. — Ненавижу тебя. Я расположился у ее входа. Блядь. Как и думал, она была мокрая, как блядь, против моего кончика. Ее тело дрожало на мне. — Ты хочешь меня ненавидеть. — Я согнул пальцы и задержал на ней взгляд. — Но ты не можешь. — Без предупреждения я вошел в нее. Татум выгнула спину и задыхалась. Ее киска была такой горячей. Это было так чертовски приятно. Каждый толчок вел меня все дальше и дальше в мое проклятие, но я с радостью позволил ей стать моей погибелью. Ее глаза закрылись. — Посмотри на меня. — Я сильнее сжал ее горло, чувствуя, как пульс пульсирует в кончиках моих пальцев. Она открыла глаза, и я не отступил. Не тогда, когда она вцепилась когтями в мою грудь и застонала: — Сильнее. Не когда ее голова упала вперед, и она укусила меня за плечо. И не тогда, когда она снова откинула голову назад и закричала: — О, Боже. — Вот так, милая. Молись за меня. Я вошел в нее, первобытный и неумолимый, почти уверенный, что оставлю синяки между ее бедер. — Каспиан. — Она выдохнула мое имя, и, блядь, если бы я не хотел услышать его снова. Моя хватка ослабла на ее шее, и она сделала глубокий вдох. — Да, блядь, детка. Отпусти это. Она прислонилась своим лбом к моему, а ее руки обхватили мои бицепсы. Ее киска сжалась вокруг моего члена, и я вошел в нее так глубоко, как только мог, пока она не кончила прямо здесь, в моих объятиях. — Я же говорил тебе, маленькая проказница. Ты принадлежишь мне, — сказал я сквозь стиснутые зубы, кончая глубоко внутри нее. ГЛАВА 23