— Он прикоснется к тебе, возможно, вот так. — Я поднес руку к ее лицу и продолжил. Она наклонилась к моему прикосновению. — Его взгляд будет переходить от твоих глаз к твоему рту. Он проведет большим пальцем по твоей скуле, затем по губам. — Я подкрепил свои слова демонстрацией. Ее кожа была такой чертовски мягкой. Ее губы были такими чертовски полными. Мне потребовалось все, чтобы не потереть сильнее и не размазать ее красную помаду по ее красивому лицу. — Твои губы разойдутся. — Ее губы разошлись. — Он наклонится и коснется кончиком своего носа кончика твоего. — Я наклонился и провел носом по ее носу. Она закрыла глаза и вдохнула. — Затем по твоей щеке, позволяя его дыханию шептать по твоей коже. — Вот так. — Наконец, он приблизит свой рот к твоему. — Я переместил свои губы поверх ее губ. — И остановится. Ее глаза распахнулись, и я усмехнулся. Я смочил губы. — Он ждет разрешения. — Ох, — вздохнула она. — Он может поднести свой язык к шву твоих губ и украсть вкус. — Я провел языком по ее нижней губе. — И как только твои губы разойдутся, чтобы пригласить внутрь, он поймет, что ты его. Татум раздвинула губы. Демоны внутри требовали освобождения, мой член был болезненно твердым, и контроль, которым я так искусно владел, начал ускользать из моей хватки. Мне пришлось напомнить себе, что это всего лишь демонстрация. Если бы все было по-настоящему, я бы обхватил ее горло одной рукой, а другую запустил ей в волосы. — Ты откроешь этот милый маленький ротик и позволишь ему высосать душу прямо из твоего тела в свое, — сказал я ей в губы, затем поднял голову и отошел. Татум крепче сжала мою рубашку и притянула обратно. Ее нежные руки обхватили мое лицо, и она посмотрела на меня этими чертовыми глазами. — Я хочу, чтобы это был ты. — Она приподнялась на цыпочки и приблизила свой рот к моему. — Хочу, чтобы ты был тем, кто заберет мою душу. Я проиграл битву между членом и разумом. Каждая унция самоконтроля испарилась в воздухе. Она предлагала мне свою душу, и я хотел взять ее. Мне уже недостаточно было просто защищать ее. Я хотел обладать ею, владеть ею, присвоить себе каждую ее частичку изнутри. — Я уничтожу тебя. В ее глазах сверкнул вызов. — Предлагаю тебе попробовать. Хороший человек не станет красть ее невинность. Хороший человек не воспользовался бы преимуществом расточительной девушки. Хороший мужчина отправил бы ее в постель, а потом подрочил бы в душе, вместо того чтобы поднимать ее и обвивать ее ноги вокруг своей талии. Я опустил свой рот к ее рту и сделал то, о чем она просила. Я целовал ее, пока она не расслабилась, пока не прижалась ко своей сладкой киской и не застонала мне в рот, умоляя трахнуть. Я целовал ее, пока наши души не стали единым целым. Затем провел ее и повалил на кровать. Татум стянула через голову рубашку, а я стянул трусики с ее бедер. Ее маленькая сладкая киска блестела для меня, пока я расстегивал брюки и освобождал свой член. — Это то, что ты хотела? — Я наклонился и провел головкой по ее шву, потирая кончиком вверх и вниз. Боже, она была такой чертовски мокрой. Она тяжело сглотнула и прикусила губу. Я должен был сдержаться. Мне следовало вылезти у нее между ног и перевернуться, а не снимать штаны и ждать у ее входа. Мой большой палец провел по ее щеке, заставив затаить дыхание. Этот невинный жест заставил мои яйца напрячься так сильно, что они болели. Она зажала нижнюю губу между зубами, и все, о чем я мог думать, это покрыть ее рот моей спермой, а потом смотреть, как она слизывает ее. Я переместил руку к ее волосам, сжал их в кулак и заставил голову откинуться назад. — Это единственный раз, когда спрашиваю, поэтому я предлагаю тебе ответить мне. — Другую руку я протянул между нашими телами и смазал подушечку большого пальца своей спермой и ее соком. А затем я размазал ее по губам, которые она так любила жевать. — Это то, чего ты хотела? — Мои слова были точными, обдуманными и очень, очень четкими. Она выдохнула, неровно и медленно. А потом она облизала эту чертову губу и улыбнулась. Трахни. Меня. Я уперся руками в кровать. — Время вышло, маленькая проказница. Теперь ты моя. — Она выглядела такой уязвимой, когда я толкнулся в нее, погружая свой член до самого основания. Татум прижала руки к моим плечам, но не оттолкнула меня. — О, Боже. Не совсем. Но она чувствовала себя как в раю. Дал ей секунду на адаптацию, потому что я, может, и был мудаком, но не садистом. А потом дал ей то, в чем мы оба нуждались, то, что никто другой никогда не сможет дать ей снова. Я впился в нее, как животное, которым я был, как гребаный король джунглей. Ее идеальная круглая попка наверняка оставила отпечаток на моем матрасе. Мы легко вошли в ритм, словно ее тело было создано для траха, словно оно было создано для того, чтобы я ее трахал. Бедра приподнимались, подгоняя, ноги обвились вокруг моих, толкая меня сильнее, глубже. Бисер пота струйками стекал по моей спине, а удовольствие горело в венах. Ее киска сжалась вокруг меня, и она смотрела на меня со слезами, льющимися из глаз, когда последняя частичка невинности вырвался из ее милого маленького тела при звуке моего имени. Оказалось, что я все-таки не был хорошим человеком. ГЛАВА 7 Татум Густая, непроглядная чернота. Мой разум представлял собой пустое полотно со случайными вкраплениями красочных воспоминаний. Мои веки были тяжелыми, и казалось, что я спала несколько дней. Я лежала в кровати, но не в своей собственной. Сквозь щели в занавесках пробивались крошечные нити солнечного света. Простыни были прохладными на моей коже, а голова опустилась на мягкую подушку. Я сжала плед в кулаке и прижала его ближе к телу, прижавшись к нему, как к одеялу безопасности и моргала, отгоняя тяжесть, пока все вокруг не начало мягко фокусироваться. Белое. Одеяло было белым. Я могла бы поклясться, что прошлой ночью оно было голубым. А стены были другого цвета. Они были более темного оттенка серого, чем те, на которые я смотрела сейчас. Все выглядело так по-другому. И ощущалось все по-другому. Потому что так оно и было. Это была не та комната, в которой уснула. По крайней мере, я это помнила. В этой комнате все было белым и голубым. Мягкие коричневые шторы из плотного бархата не пропускали почти весь солнечный свет. В одном углу у кровати стояло огромное кресло и пуфик, а в другом высокий трехдверный шкаф, выкрашенный в цвет слоновой кости и отделанный золотом. Над кроватью висела массивная хрустальная люстра. Другая комната казалась темной и загадочной, по крайней мере, из того, что я помнила. Эта комната казалась элегантной и официальной, даже благородной, словно здесь должна спать принцесса, а не я. Я огляделась вокруг, затем направилась к двери, пытаясь вспомнить, как сюда попала. Ничего. Только пятна. У меня были все эти отдельные кусочки, но я не знала, как сложить головоломку. Образы Каспиана промелькнули в голове в одном из самых ярких воспоминаний. Я вспомнила, как он взял меня, если это можно назвать взятием. Я предложила ему себя, я знала это. А он лишь принял. Эта часть вернулась ко мне ясно, как день. Он не был нежным. Не было никаких ухаживаний, уговоров или вопросов, все ли со мной в порядке. Он трахал меня, дико и яростно, как будто был полон решимости оставить свой след в моей душе. Впрочем, я и не ожидала от него меньшего. Каспиан всегда казался мне далеким и опасным, но в то же время он чувствовал себя в безопасности. Я знала, что с ним я защищена — от всего, кроме него. Он не заставлял меня чувствовать себя нежной или хрупкой, он заставлял меня чувствовать себя сильной и любимой одновременно. Мое тело пело для него. Я уже была зависима от его ощущений. Моя девственность никогда не была тем, на чем я зацикливалась, не то, что большинство девушек, которых знала. Лирик потеряла свою несколько месяцев назад, и я жила опосредованно через нее. Я никогда не испытывала желания броситься в ту неослабевающую потребность в разрядке, о которой она всегда говорила. Я никогда не хотела жаждать чего-либо так, как она жаждала секса. В моих глазах это было помехой. Танцы были моей страстью. Это было мое будущее. Я не хотела, чтобы что-то мешало этому. Но вчера вечером, находясь в Палате, выйдя за пределы своей зоны комфорта и попав в мир, который не вращался вокруг структуры и этикета, что-то всколыхнуло внутри меня. Это пробудило ту часть меня, о которой я даже не подозревала, что она спит. Было упоительное волнение в хождении по краю запретного. Именно таким был Каспиан. Он был запретным. Мой отец ненавидел его семью. Мой брат ненавидел его. Может быть, поэтому я хотела его. Всю мою жизнь меня воспитывали, чтобы я любила респектабельные вещи, говорила правильные слова, шла по правильному пути, была идеальным ангелом. Иногда нимб становился тяжелым. Иногда мне хотелось просто снять его и отдать себя во власть тьмы. Хотела бы я сказать, что это из-за алкоголя, но это было бы ложью. Между мной и Каспианом всегда был ток. Я просто никогда не знала, что это значит, до прошлой ночи. Я перевернулась, не веря, что найду его спящим рядом со мной, но все же чувствуя необходимость проверить. Кровать была пуста. Была только я. Что-то в этом заставило мое сердце почувствовать тяжесть. Было ли извращением задаваться вопросом, стоял ли он прошлой ночью на краю кровати и смотрел, как я сплю? И еще более извращенным было желание, чтобы он это сделал? Я откинула плед и вылезла из кровати. Боже мой. Все мое тело болело. Мои мышцы болели так, как после того, как я часами пытаюсь исполнить идеальный пируэт. А мои женские прелести… Боже. Я протянула руку вниз и провела ладонью по своей киске, ища хоть какое-то облегчение от пульсирующей боли. Как я могла сходить в туалет без желания заплакать? Как я вообще должна была ходить? Где, черт возьми, мои трусики? Голова пульсировала, а ноги с трудом удерживали мой вес, пока я кружила по кровати в поисках ванной. Я провела рукой по стене, пока не нашла выключатель. Мои ноющие мышцы чуть не вскрикнули от облегчения, когда я заметила глубокую садовую ванну в центре комнаты. С потолка над ванной свисала золотая люстра с хрустальными капельками, свисающими с каждой руки. Горячая ванна. Боже, как я хотела горячую ванну. Я стояла перед зеркалом и рассматривала свой внешний вид. Кроме того, что волосы были в беспорядке и на мне была только черная винтажная футболка Rolling Stones, я не выглядела иначе, чем вчера вечером, но чувствовала себя так, словно преобразилась. Я провела пальцами по своим длинным каштановым волосам, вспоминая, как пальцы Каспиана обвивали их, как он дергал и тянул, растягивая и наполняя меня, пока слезы не покатились по щекам. Должно быть, со мной было что-то серьезно не так, раз я хотела его так, как хотела, но я не могла заставить себя не хотеть его, не желать, чтобы он вошел в эту дверь прямо сейчас и снова разорвал меня. Воздух изменился, и на мгновение я подумала, что он действительно может это сделать, но, но когда вернулась в комнату, там никого не было, только белый сервировочный поднос на кровати. Моя одежда была аккуратно сложена на большом стуле. На белом подносе красовались яркие пятна — миска со свежими фруктами, чашка кофе, стакан апельсинового сока, два маленьких прозрачных пластиковых стаканчика — один с двумя таблетками внутри, которые я сразу же распознала как Адвил, а другой — с одной таблеткой, которую никогда раньше не видела, но предположила, что это от боли между ног. Рядом с фруктами лежала нераспечатанная зубная щетка и записка, написанная четким, аккуратным почерком. Прими таблетки. Все три. И внизу: Помни, маленькая проказница, твоя душа теперь принадлежит мне. Он оставил поднос. Почему? Зачем Каспиан потратил время на поднос и записку, даже прислал мне зубную щетку, если собирался просто игнорировать? Я проглотила таблетки, запив их апельсиновым соком, но оставила в покое фрукты и кофе. Затем взяла зубную щетку и свою одежду — за исключением корсета, потому что эту футболку я оставила себе — и отправилась в ванную, размышляя о том, чтобы понежиться в этой ванне. Ладно, может, и нет. Это было бы странно, верно? Определенно странно. Я мысленно вычеркнула из своего списка дел купание в ванне мужчины, который лишил тебя девственности. Мои мышцы застонали в знак протеста, что напомнило о том, что мне определенно нужно отменить урок балета на сегодня. Почистив зубы, я вернулась в спальню и натянула джинсы, минус трусики, потому что их не было. Я была настолько поглощена своими мыслями, что почти не услышала стука в дверь.