Пятилетняя малышка недоуменно заморгала. – Настоящий капитан подает пример. – Я постучал пальцем по ее макушке. – И он всегда думает головой, ясно? Когда-нибудь ты поймешь, что твоя жизнь может измениться в одно мгновение. Осторожность – это разумно, а разумные люди выбирают более безопасный путь. – Но как определить разницу между страхом и осторожностью? – спросил вдруг кто-то. Я выпрямился и увидел застывшего на пороге Дэймона. Он приоделся для сегодняшнего вечера – надел черные брюки и начищенные ботинки, уложил волосы. Но пиджак и галстук отсутствовали, а рукава белой рубашки были закатаны. – По опыту, – задумчиво ответил он за меня и подошел к стойке. Я невольно напрягся, поскольку методы воспитания являлись еще одной областью, в которой мы с Дэймоном сильно расходились во мнениях. Если бы дело касалось кого угодно, кроме членов моей семьи, мне было бы плевать, но Джетт и Мэдс привыкли к более строгой дисциплине, и мне становилось все труднее и труднее объяснять, почему детям Дэймона разрешают висеть на стропилах. – И опираясь на мнение опытных людей, – возразил я, когда Дэймон подхватил дочь на руки. Тот взглянул на Октавию, приподняв бровь. – Он имеет в виду людей, которые подчинились правилам и потеряли способности к воображению. Я прикрыл глаза. – Папа разрешает тебе самостоятельно переходить дорогу? – спросил я у девочки. Она потягивала сок через соломинку, даже в таком юном возрасте понимая, что не стоит ввязываться в глупые ссоры. – В общем, как я уже сказал… – Я горько улыбнулся Дэймону. – Нужно слушать людей, которые знают больше. – И как определить, кого стоит послушать? – спросил он Октавию, хотя на самом деле просто пытался вывести меня из себя. – Никак. Слушай себя, детка. – А пока ты это делаешь, – выпалил я, – не забудь напомнить себе, что выбор имеет последствия, с которыми придется жить всю оставшуюся жизнь. Но, прислушавшись к мнению мудрых людей, ты сделаешь лучший выбор. – Да ладно?! – Дэймон наконец взглянул на меня, и я сообразил, что он намекает на наше пребывание в тюрьме. Сукин сын. Он рос в плохой семье. Я – в хорошей. Но мы оба угодили за решетку. Боже, как я его ненавижу! То есть я бы определенно прыгнул с моста ради него, однако… Он покинул кухню с дочерью на руках. На его губах играла самодовольная ухмылка. Я боролся с желанием швырнуть что-нибудь ему в затылок. Я только что спас жизнь его ребенку. Или, как минимум, уберег малышку от переломов. Но нет… Для нее это был бы опыт, который бы пошел ей на пользу. Р-р-р! Широкими шагами я вышел из кухни. Приторный ванильный аромат печенья, кондитерских изделий и прочих сладостей наполнил все вокруг, когда официанты понесли подносы в столовую. Мэдден помогал Ивару зажигать свечи в канделябрах, неторопливо расхаживая взад и вперед, а я направился в бальный зал, но остановился, снова увидев Дэймона. Верхний свет погасили, на золотисто-красном полу расставили свечи, а праздничные гирлянды из вечнозеленых растений, омелы и чернослива висели на каминной полке справа, в точности повторяя украшения на перилах лестницы позади меня. Танцпол еще пустовал, если не считать моей жены, танцующей с братом. Помедлив, я скрестил руки на груди и почувствовал, как смягчаюсь, увидев их вместе. Ладно, ладно. Я не испытывал к Дэймону ненависти. Я не мог ненавидеть того, кто любил Бэнкс. Он заставил ее откинуться назад и закружился, а Бэнкс очень широко улыбнулась, после чего рассмеялась и обняла брата, пока он танцевал все быстрее и быстрее. Я тоже заулыбался, наблюдая за ними. Неподалеку Рика отплясывала с моей дочерью. Они обе смотрели под ноги, пока Рика считала шаги для Джетт. Черное платье обтягивало небольшой беременный животик, срок составлял около пяти месяцев. Дочки Уилла, Инди и Финн, вертелись вокруг танцующих, притворяясь балеринами. Черные перья в волосах Финн заставили желудок слегка сжаться при воспоминании. Казалось, будто еще вчера мы с Бэнкс стояли в бальном зале «Понтифика» и смотрели, как мать Дэймона, одетая в черные перья, передвигается словно призрак. Холодок пробежал у меня по спине. – Кай? – окликнул меня кто-то. Я оглянулся: Уинтер спускалась по лестнице, вцепившись в перила. Я протянул ей руку, чтобы помочь. – Ага, он самый, – ответил я. – Ты меня по запаху узнала? Как еще она могла определить, что это я? Уинтер засмеялась, остановившись со мной рядом. – Угу. От тебя хорошо-о-о пахнет. Я хмыкнул, изучая бальный зал. Сын куда-то пропал, а Иварсен присоединился к братьям, устремившись в столовую, без сомнения, к сладостям. За окном мелькнул свет фар, начали прибывать гости. – Октавия не хочет уходить сегодня вечером, – сказала Уинтер. – Тогда Мэдс к ней присоединится. – Ага. Так вот почему она сообщила мне – чтобы я был в курсе. Пока взрослые танцевали целую ночь напролет и принимали активное участие в разгуле, дети отправлялись в театр навстречу собственным приключениям. Во всяком случае, до полуночи, а потом они могли вернуться домой и открыть подарки. Уинтер старалась придать зимнему времени года особенное очарование. Она любила Рождество, но всегда испытывала горько-сладкие эмоции, ведь сезон праздников на этом заканчивался. Поэтому мы начали праздновать еще со дня солнцестояния, радуясь тому, что впереди еще много безоблачных месяцев. – Она – счастливица, – заметила Уинтер. – Многие души в ней не чают. Я кивнул, увидев тень, мелькнувшую на втором этаже. Мэдс укрылся в привычном убежище. – Она – искательница приключений, – ответил я. – Мэдс – нет. Но рядом с ней он оживает. – А ей нравится повсюду таскать его за собой, – добавила Уинтер, – и Мэдс никогда не обижается на нее. А братья Октавии… не такие покладистые. Ее братья – та еще проблема. Но, по крайней мере, Мэдс подавал им хороший пример. Динамики выключились, когда музыканты закончили настраивать инструменты. Тишина заполнила все пространство вокруг нас. – Мне нравится этот звук, – прошептала Уинтер. – Какой? – Сквозняк, гуляющий в старом здании и играющий с пламенем свечей, – пояснила она. – Ты слышишь? Я напряг слух и различил, как ветер завывает на верхних этажах, его порывы заставляли пламя трепетать. Волосы у меня на затылке встали дыбом. – Похоже на призраков, – пробормотала Уинтер. – В бликах огня все кажется прекраснее, правда? Я взглянул на Уинтер. Ее веки с длинными ресницами прикрывали глаза, которые больше не могли видеть прекрасное, но это не означало, будто что-нибудь могло ускользнуть от ее взора. Просто теперь Уинтер видела мир по-другому. Я бережно взял ее ладонь, а другой рукой обвил за талию и повел на танцпол. – Держись крепко. Губы ее растянулись в улыбке, и мы заскользили по полу. Я повел Уинтер в танце без музыки, завитые локоны упали ей на лицо. Черное платье развевалось, а красные ленты, вплетенные в волосы, трепетали. – Ты хорошо танцуешь, – сказала она. – Шокирована? – Ну… – Уинтер пожала плечами, не вдаваясь в подробности. Мы кружились и двигались все быстрее и быстрее, пока Уинтер не захихикала, но она ни разу не сбилась с шага и казалась легче воздуха в моих руках.