— Так хочется посмотреть… А тебе? — забегая вперед, спросила Машка. Я пожала плечами. — Иногда лишние знания вредят. — Это ты про ненужных свидетелей? — загрустила она. — Ага, — кивнула я. — Знать бы, что с этой кассетой теперь делать. — Для начала посмотреть, что там. Но посмотреть было не так просто: видеокамеры у нас в наличии не имелось, равно как и видеомагнитофона. Забегая вперед, скажу: запись мы так и не увидели. Только через несколько лет я узнала, что было на пленке. В тот вечер мы вернулись поздно. Подойдя к квартире, услышали, что в прихожей надрывается телефон. Звонили нам редко, и такая настойчивость удивила, я поспешно открыла дверь, сняла трубку и.., едва не свалилась в обморок. Звонил Пашка. — Привет, — сказал он. Голос его звучал как-то странно, точно он запыхался после быстрого бега. — Ты? — только и спросила я. — Разумеется, я. Что это значит? — понижая голос, задал он вопрос. — Ты сказала, что была в доме… — Да, была. — В каком доме и почему я должен об этом знать? Его слова здорово меня разозлили. На самом деле меня, конечно, разозлило другое: Пашка и не собирался звонить, пока не узнал о доме, и сейчас позвонил вовсе не потому, что испытывал ко мне какие-либо чувства, — его интересовало, что там произошло. И я довольно раздраженно сказала в трубку: — Если ты звонишь, значит, прекрасно знаешь, о каком доме идет речь. Некоторое время он молчал, я тоже молчала. Машка рядом стискивала в волнении руки, усиленной мимикой пытаясь что-то донести до моего сознания, но совершенно напрасно. Я вслушивалась в Пашкино дыхание и в биение своего сердца. — Что ты видела? — наконец спросил он. — Я видела, как его убили. — О черт, — зло выругался Пашка и горячо зашептал: — Никому об этом ни слова. Слышишь? Никому. И Петровичу зря сказала, он может сообразить. Забудь о том, что видела. Эти типы настоящие убийцы, они психи, понимаешь? — Понимаю. Я даже смогла убедиться в этом. — Секунду я колебалась, стоит говорить или нет, и все-таки сказала: — Кассета у меня. Пашка вновь замолчал, но теперь пауза длилась недолго. — Как она оказалась у тебя? — Тот дядька успел выбросить ее в окно, а я нашла. — Тебя не заметили? — Нет. — Все равно будь очень осторожна. — Он помедлил и добавил: — Пожалуйста. — Что на этой кассете? — Бомба. Встретимся завтра, принесешь кассету с собой. Если заметишь что-нибудь подозрительное, сразу же уходи. Ты поняла? — Конечно. — Конечно… — передразнил он. — В прошлый раз ты тоже сказала «конечно» — и что из этого вышло? Кассету держи в кармане, в случае чего сразу от нее избавься. Встретимся в два часа на площади Победы, возле фонтана. Ты с Машкой? — помедлив, спросил он. — Конечно. — Передай ей привет. — Что значит «бомба»? — хмурилась Машка, вертя кассету в руках. — Это значит, что, если она попадет не в те руки, будет большой скандал. — А Пашкины руки те? — Откуда я знаю? Завтра идем или нет? Машка была изумлена вопросом. — Конечно. Ты же хотела его увидеть. Разумеется, я хотела. Но теперь очень сомневалась, что исполнение желания принесет мне радость. Скорее наоборот. Но на следующий день в 13.45 мы с Машкой были на площади. В этом смысле прошлый опыт ничему ее не научил — она категорически заявила, что пойдет со мной. На счастье, народу на площади было очень много. В основном, конечно, туристы. Жара стояла страшная, и народ старался держаться поближе к фонтану. Мы пристроились на зеленой травке, держа в поле зрения все четыре дорожки, что сходились у фонтана, и пытались не пялиться на часы каждые десять секунд. Ровно в два я поднялась и направилась к фонтану. — Вроде все спокойно, — шепнула мне Машка, чуть поотстав. Я шла не торопясь, стараясь высмотреть в толпе Пашку. Я бы его ни за что не узнала, если бы не голос. Высокий, светловолосый парень в бейсболке задел меня плечом и шепнул: — Давай кассету. Я машинально сунула руку в карман джинсов, он перехватил мою руку, и на мгновение наши пальцы сплелись. А потом заорала Машка: — Сматываемся! — В разные стороны, — скомандовал Пашка, и мы разлетелись по площади горошинами. Точно помню: за мной бежали двое. Никогда — ни до ни после — с такой скоростью я не бегала. Я бежала, не разбирая дороги, то и дело натыкаясь на кого-то в толпе, выскочила на проезжую часть, чудом не попав под машину, пересекла дорогу, повторяя как заклинание: «Уйду, уйду…» Впереди начиналась старая часть города, с двухэтажными домиками, утонувшими в зелени. Я вбежала в чей-то двор, увидела калитку и оказалась в саду, легко перемахнула через забор, добротный и низкий, и побежала к реке. За спиной ни топота ног, ни криков. Тишина. Я еще бежала некоторое время, не веря в свое везение, а потом устроилась на скамье возле реки, смотрела на ровную гладь воды, на лодки, что спускались вниз по течению, и вдруг заревела. Потом подумала о Машке, и мне стало стыдно. «А если Машка не смогла уйти?» — с ужасом думала я, возвращаясь домой. * * * Машка бросилась ко мне, лишь только я повернула ключ в замке. Мы обнялись и некоторое время стояли замерев. — Пашка ушел, — сказала она, отступив на шаг. — Его кто-то в тачке ждал. «Вряд ли они не подумали о машине», — решила я, но промолчала. Несколько дней я ждала звонка от Пашки, изнывая от беспокойства. Потом убедила себя: его молчание вовсе не значит, что он оказался в руках этих типов. Пашка замешан в каких-то темных делах, и ему сейчас попросту не до меня. Скорее всего, и раньше я не занимала в его жизни особенно большого места. Так, юношеская любовь, которая проходит довольно быстро. Пашка изменился. И дело не только в светлых волосах. Я внезапно поняла, точно сподобившись откровения, что передо мной был совершенно другой человек. А может, это я другая? Такие мысли занимали меня недолго, всего несколько дней. Потому что в моей жизни вновь возник Никита Полозов, теперь уже основательно и надолго. Его появление было подобно появлению богов в греческой трагедии: внезапное и все же ожидаемое. Все это время меня мучило смутное беспокойство, и вот наконец оно обрело вполне реальные черты. Закончив работу, мы шли к остановке трамвая и в переулке увидели джип, а рядом с ним Ника. Он стоял, привалясь к капоту, и улыбался радостно и зазывно, точно Санта-Клаус в канун Рождества. — Привет, — сказал ласково. Мы с Машкой еще не успели испугаться по-настоящему, а откуда-то из-за спины появились его дружки, завернули нам руки за спины и запихнули в машину. Какое-то время мы пытались изображать дурочек, но я уже тогда, в первые минуты, поняла: этот тип знает, что мы были в доме. Не представляла, откуда и как, но он знает. Разумеется, Ник вытряхнул из нас все. На такие дела он мастер. А потом был кошмар, растянувшийся на сутки. Были семеро пьяных придурков, которые чувствовали себя абсолютно безнаказанными, точно им заранее отпустили все грехи. Я помню, как орала в душном подвале. Не от боли даже, а чтобы не слышать Машкиных криков. Истерзанные, еле живые, мы не очень-то верили, что выберемся оттуда. Но Ник предпочел оставить нас в живых, рассчитывая на то, что Пашка, возможно, свяжется с нами. Еще трое суток мы просидели взаперти. Иногда парни появлялись, тогда я стискивала зубы и закрывала глаза. От собственного воя закладывало уши. Но скоро они выдохлись, и фантазии их заметно поблекли, а колотили скорее по привычке. Поздно вечером явился Ник и сказал, что нас отвезут домой. Я ни на секунду в это не поверила. Я ехала умирать, потому что у Машки была сломана нога, и удрать мы, при всем везении, не смогли бы. Но джип остановился возле подъезда, нас вышвырнули из машины, и парни уехали. Поначалу ничего, кроме изумления, я не почувствовала. А потом мы зализывали раны и нервно вздрагивали при каждом звуке. Мы боялись выходить на улицу и боялись оставаться дома, мы не могли спать по ночам и, прижавшись друг к другу, с тоской ждали рассвета, а днем просыпались от собственных криков, в который раз переживая все заново. На наркоту нас подсадил все тот же Ник. Он навещал нас время от времени и предложил лекарство от бессонницы. В то время мы, должно быть, мало напоминали людей: запуганные, без мыслей в голове из-за бессонницы, шатавшиеся от голода (есть мы тоже не могли, да и нечего было). Так что особо долго уговаривать не пришлось. И Ник стал нашим ненавистным спасителем, мы готовы были на что угодно, лишь бы удрать хоть ненадолго из этой реальности. Боль отступила, даже ненависть куда-то испарилась, осталось одно желание: избавиться от воспоминаний любой ценой. Почему Ник продолжал за нами приглядывать, более или менее понятно — наверное, все еще надеялся, что Пашка даст о себе знать. Но он не из тех, кто способен кого-то облагодетельствовать, так что очень скоро от нас потребовали отработать потраченные деньги. Впрочем, работа, по большей части, была несложной. Хотя довольно грязной. Так мы и жили, если это можно назвать жизнью, пока однажды… У Машки была ломка, а Ник не спешил ее осчастливить. Дразнил, как собачонку, заставляя то тявкать, то служить. Даже с мозгами, разжиженными наркотой, я почувствовала невыносимую боль. И тогда решила: я соскочу. И утром повторила это, глядя в зеркало. Я попробую. А если не смогу, убью Машку, а потом себя. Программа максимум. Как я буду убивать Машку, даже представлять не хотелось. Значит, надо соскочить. Если мне удастся, я ее вытащу. К моему величайшему удивлению. Ник отнесся к данному намерению скорее с любопытством, чем с сомнением или насмешкой. Иногда я ловила на себе его взгляд — он точно приценивался ко мне. В общем, как ни странно это звучит, в нем я обрела поддержку. Потом, уже через несколько лет, Ник в припадке откровенности рассказал, что когда-то тоже был наркоманом. И смог завязать. И тогда ему было интересно, что выйдет из моей затеи. — У меня есть домик на примете, в глухой деревушке. Заколочу ставни и дверь, чтобы ты выбраться не могла. Наберешь жратвы, воды побольше. Если месяц выдержишь, значит, есть шанс. Ну, так что? Рискнешь? И я рискнула. Уходя, Ник бросил мне мобильный на колени. — Будет тошно, звони, и я примчусь на крыльях любви. О том месяце у меня остались довольно смутные воспоминания, редкие отчетливые картины и снова провалы. Наверное, я все-таки звонила. Почти уверена, что звонила, но Ник не приехал. Он появился ровно через месяц, взломал дверь, и я вернулась в этот мир похудевшей на двенадцать килограммов, с руками, искусанными в кровь, с запавшими глазами и меня саму удивлявшей жаждой жизни. Еще через два месяца я смогла прийти в норму. А потом Ник принялся натаскивать меня. Кого именно он из меня готовил, сообразить было нетрудно, но в тот момент мне было на это наплевать. Меня занимало только одно: вытащить Машку. Ник вновь проявил удивительную покладистость: Машку отправили в хорошую клинику. Но, вернувшись оттуда, продержалась она недолго. Мне было горько сознавать это, но Ник ее сломал. В том чертовом подвале она потеряла все, даже инстинкт самосохранения. Страх, что жил в ней с тех пор, был сильнее. Она смертельно боялась Ника, хуже того — она боялась этой жизни. Жизни, где был он и ему подобные. И продолжала свой бег от них, теперь уже в одиночку.