Они подходили к ней по одному, якобы желая ее утешить, а на самом деле за утешением. Она ведь сильная, кто ж еще. Ради Уайти. Все ее усилия, отчаянные сердечные порывы, помогающие ей кое-как выбраться из-под мокрых от пота простыней, пережить нескончаемый день, напоминающий бурлящий коллектор… все ради него. Она производила на детей впечатление натянутого лука, а ведь боялись, что мать раскиснет. А она раскинула над ними свои руки-крылья, взяла под свою защиту. И сердце ее билось ровно, не то что у них. Папа ушел. Даже не верится, что мы его больше не увидим. Они плакали в ее объятьях. А она их успокаивала, стараясь не проронить ни слезинки. Они не могли поверить в то, что она стала вдовой. Уайти еще совсем близко. Он же не мог вот так уйти и оставить ее одну. Он где-то рядом, смотрит, оценивает. Отпускает едкие ремарки, которые никто не слышит. Дети всецело зависят от тебя, Джесс. Им сейчас нелегко. Даже Тому, хотя он не подает виду. Поначалу они опасались, что мать развалится, как карточный домик. Или растает, как сахарная вата. Так думала Беверли. Тонкая паутина. Такая красивая и такая непрочная. То ли по невежеству, то ли из тщеславия они полагали, что им удастся ее утешить. В первые дни она только и делала, что прижимала их к себе. При этом говорила мало. Никаких привычных слов вроде Мы все снова увидимся в раю, хотя чего-то такого они от нее ждали. Так маленький ребенок ждет в утешение привычных слов, лишенных всякого смысла. Но ее хватало только на то, чтобы пробормотать: Я знаю, я знаю. И еще крепче прижать их к себе. Думать об Уайти пока рано. Он же где-то рядом с ней. Пока не может ее оставить. Если он при жизни вел себя как босс (эта мысль вызывает у Джессалин улыбку), то он и на том свете останется боссом. Те, кто близко знал Уайти Маккларена, не могут представить его себе другим. Не станет же он пассивно стоять в стороне, пока его обсуждают! Они всего несколько лет были женаты, когда умер отец Уайти, что стало для него страшным ударом. И молодой жене пришлось приводить его в чувство. Она сама была в шоке от того, как он горевал, как в нем перемешались печаль и протест. Любой взрослый превращается в ребенка, когда умирает родитель. В те дни она убедилась в том, о чем раньше догадывалась: ее муж совсем не такой сильный, каким кажется окружающим, и абсолютно уверенным в себе его не назовешь. Он похож на большое дерево с неглубоко залегающими корнями в мягкой почве – мощные порывы ветра делают его весьма уязвимым. Уайти держался где-то подле нее. Ему всегда была необходима физическая близость. Порой это вызывало у нее (легкий) дискомфорт. Но она понимала: такая подсознательная привычка. Вот и сейчас он отирается рядом. Конечно, он не оставит любимую жену. Ты же знаешь, как я тебя люблю. И пока мы вместе, я в порядке. Джон Эрл Маккларен. Родился 19 февраля 1943-го. Умер 29 октября 2010-го. Свидетельство о смерти. Плотная бумага, одна страница, печать штата Нью-Йорк. – Вам предстоит неоднократно делать с него копию, миссис Маккларен. Это станет рефлексом: всякий раз при виде полного имени – Джон Эрл Маккларен – Джессалин вся сжималась. Каждый сопроводительный документ она должна была заполнить и подписать: «Джессалин Маккларен, супруга». Сморгнула слезу так, чтобы никто не увидел. Это ее тайна: все происходящее она не воспринимает как реальность. Человека, которого она близко знала, звали Уайти, а не Джон Эрл Маккларен. Никакого Джона Эрла Маккларена не существовало. Родители и родственники называли его Джонни. И в школе так же. А когда волосы у него начали выцветать и приобретать необычный белый оттенок, один из спортивных тренеров окрестил его Уайти, и эта кличка закрепилась среди друзей. И сохранилась на десятилетия. Джессалин подозревала, что ему самому не очень-то нравилась эта кличка. Он из нее в какой-то момент вырос, как вырос из школьных толстовок и университетских свитерков. Эй, Уайти! – подобный выкрик из проезжающего автомобиля должен был восприниматься скорее как принижающий. В эру расовой напряженности не самая подходящая кличка для белого человека. Как, впрочем, и Джонни Эрл. Уж лучше так: дорогой, дорогуша. Папа, папочка. Еще долго после его смерти она все никак не могла заставить себя говорить о нем в прошедшем времени. Не могла произнести ушел от нас и тем более умер. В логике ребенка или не до конца проснувшегося человека, которому приснился путаный сон, она стала думать о покойном муже так: его сейчас с нами нет. Попробуем расшифровать: Уайти сейчас где-то, но (похоже) не здесь. Она передвигается, как ребенок, который учится ходить. Шажок, остановилась. Ухватилась за что-то. При этом продолжает успокаивать детей. Они так вымахали, что она с трудом может их обнять. Ребятки, как их называл Уайти. Они до сих пор не могут понять, как так получилось, что после всех бдений в больнице, после героических усилий больного, после их сплочения в одну команду из-за страхов перед возможным летальным исходом и (преждевременной) радости, что Уайти выздоравливает, их дорогой отец все-таки умер: губительная стафилококковая инфекция поразила сильно ослабленное тело, температура подскочила, все выше и выше, кровяное давление резко упало, аритмия, остановка сердца. Все произошло ранним вечером на двенадцатый день пребывания Уайти в больнице. В тот самый день, когда уже планировалось переводить его в реабилитационную клинику в Рочестере. Изменения происходили с необыкновенной быстротой. Горячка охватила больного, как языки пламени. От кожи шел ощутимый жар. Он слабел на глазах. Джессалин взывала о помощи. Он впал в беспамятство, затем потерял сознание. В тот момент рядом с ним были только жена и Беверли. Но их быстро увели из палаты. Остальных ждали к вечеру, но когда они приехали, в живых отца уже не застали. Ей так и не удалось подержать его за руку в момент ухода. В тот момент она не осознала, что Уайти умер. Ей казалось, что это временный кризис. Глубокий сон. Кома. Так ее заверяли. Он и не знал, что остался один. Не понимал, что с ним происходит. Ввели трубку. Сердце снова забилось, но жены рядом нет. Стафилококк так быстро проник в легкие и в кровь, что ни доктор Фридленд, ни главврач Мортон Каплан не успели приехать в больницу. Даже любимые медсестры, льстившие ему, что такого красавца-пациента у них еще не было, в последние минуты не оказались рядом. Джессалин заверили, что ее муж не успел понять, что же с ним произошло. Стафилококк. Пожирающие плоть бактерии. Проникают в легкие. Эффективного антибиотика нет. Остановить их невозможно. Она гадает, где теперь Уайти. Съежился до размеров булавочной головки, до световой точки в собственном мозгу, а затем и она погасла? Но что, если она не гаснет, а переходит в какое-то другое состояние, невидимое человеческому глазу? Отошел в мир иной. Во сне. Легкая смерть. Но постойте, ведь ему стало лучше? Его же собирались перевести в терапевтический центр в Рочестере? Так что, черт побери, произошло с Уайти Макклареном? Похоже, отец умер, как раз когда Том вернулся домой. Разворачивайся и поезжай обратно. Других вариантов нет. На очереди кремация. Он посоветовал матери запросить вскрытие, пока не поздно. Посоветовал растерзанной женщине запросить вскрытие… Джессалин аж передернуло от ужаса и отвращения. Нет! В завещании и прочих директивных документах Уайти говорил о кремации. Без дураков, как он любил выражаться. Вообще-то, Уайти неохотно обсуждал такие темы. Он был из тех (деловых, занятых людей), кому не до завещания, его пришлось урезонивать, и в конце концов он поддался на уговоры в уже довольно зрелом возрасте – когда ему было под шестьдесят. От вскрытия он бы отказался, не сомневалась Джессалин. – Я должна уважать его желания, – сказала она.