Они несколько раз меняли показания. В последней версии указали, что у лежащего в наручниках мужчины «случился элепсический припадок» и они вызвали «скорую». Элепсический? Скорее, эпилептический. Или сердечный приступ. Связанный с хроническим заболеванием, но никак не с задержанием. Но тогда почему не были выдвинуты обвинения против Джона Эрла Маккларена? А если были, то почему их сняли? (Уничтожил лейтенант Девятого округа, непосредственный начальник этих двух копов.) Бад Хоули от имени Тома Маккларена напишет заявление, что его «арестованного» отца бросили на обочине дороги в бессознательном состоянии, с трудом дышащего, получившего инсульт в результате жестокого избиения полицейскими. Его подобрала «скорая» и привезла в отделение неотложной помощи, где ему спасли жизнь. Но от осложнений, связанных с побоями, которые двое полицейских нанесли безоружному, несопротивляющемуся мужчине шестидесяти семи лет, в результате он скончался. Сначала гражданский иск в Апелляционный совет. Затем уголовный иск против полицейских офицеров Шульца и Глисона по обвинению в убийстве, к коему привели несоразмерные действия. Хоули, конечно, понимал, что убийство – обвинение более чем серьезное и в процессе прений оно будет заменено на непредумышленное убийство (добровольная уступка). Последуют дополнительные обвинения в применении чрезмерной силы, в неправомерных действиях полиции. Том понимал: справедливость на его стороне. Но он также понимал: прокуроры, судьи и присяжные не желают признавать полицейских офицеров виновными в совершении должностных преступлений. Уайти почувствовал бы себя униженным! Уязвленная гордость – это даже хуже, чем физические увечья. Он ведь так гордился отношениями с хэммондской полицией, которые последовательно и очень дипломатично выстраивались двадцать лет назад, когда он был мэром. Уайти потребовал бы дисциплинарных взысканий для полицейских или даже увольнения. Возможно, начал бы уголовное дело с требованием отправить их в тюрьму. Но он точно не захотел бы взыскивать деньги с города, так как это были бы деньги налогоплательщиков, а не полицейского департамента. Только если уголовное преследование зайдет в тупик, Том подаст гражданский иск. Когда Уайти был мэром Хэммонда, большая компенсация была выплачена семье молодого камбоджийца, которого полицейские застрелили после отчаянной погони по пересеченной местности. Три патрульные машины, шесть копов гнались за ним со скоростью больше восьмидесяти миль в час. В результате «подозреваемый» погиб посреди кукурузного поля. В перевернутой машине не нашли ни наркотиков, ни оружия, ни контрабанды – ничего, кроме детской одежды и игрушек. «Подозреваемый» оказался двадцатисемилетним отцом маленьких детей, и он погиб от пуль хэммондских полицейских. Это не тот эпизод, которым Уайти Маккларен гордился, пока был мэром в течение двух сроков. Он выступал переговорщиком между неуступчивым шефом полиции и жаждавшим публичности адвокатом потерпевшей стороны. В конце концов, после года разбирательств и малоприятного внимания со стороны массмедиа, была достигнута договоренность о выплате неназванной суммы (один миллион и пятьсот долларов). А полицейских, виновных в погоне и смерти камбоджийца, отстранили от исполнения обязанностей и позволили им выйти на пенсию с бонусами. Никакого судебного разбирательства. Ни тебе присяжных, ни прокурора. Это трагическая ситуация. Мы не должны допустить ничего подобного в будущем. Уайти говорил со всей твердостью. Он дал немало пресс-конференций. Он ругал конкретных офицеров, но не подвергал критике полицейский департамент в целом, ни разу не покритиковал шефа полиции, своего (как он считал) друга. Он бы не захотел, чтобы его сын подавал в суд. Так полагал Том. Вскрытие так и не произвели. Зря Том не настоял. Он должен был объяснить матери, почему оно необходимо: чтобы потом подать иск против хэммондской полиции. Но ему не хотелось расстраивать ее еще больше, он поддался эмоциям момента. – Если вы рассматривали вероятность судебного преследования, вам надо было настоять на вскрытии, Том. – Я уговаривал мать как мог. – Вы должны были ей объяснить, насколько это срочно. – Господи! Вы думаете, я не пытался? В те дни он был вымотан. Мозг не работал четко. А теперь уже поздно. Никаких физических доказательств, если не считать неубедительного медицинского заключения, которое защита постарается минимизировать, и живого свидетеля, молодого Азима Мурти. Том до сих пор ничего не говорил сестрам. Ох уж эти неконтролируемые эмоции. И обсуждать ситуацию с Вирджилом не собирался. Когда же он очень осторожно заговорил на эту тему с матерью, то увидел, как Джессалин вся сжалась, а в глазах появился страх. Он вдруг с печалью осознал, что она все приписывает какой-то врачебной ошибке. А Уайти по большому счету не умер. Она не хочет ничего слышать. Не желает ничего знать. Зачем ты ее мучаешь? Но выбора у него не было. Пришлось объяснять. Не было никакой автомобильной аварии, как им объясняли, Уайти не врезался в отбойник. А травмы, судя по всему, ему нанесли полицейские своими электрошокерами, после того как он съехал на обочину, чтобы помешать избиению молодого американского медика индийского происхождения. Эти травмы спровоцировали инсульт. А тот, в свою очередь, сильно ослабил иммунную систему, а дальше уже инфекция, которая его унесла. Его унесла. Эти слова пришли к нему неизвестно откуда. Джессалин попросила его повторить сказанное. Она внимательно слушала, часто моргая, как будто с трудом могла разглядеть его лицо. – Папин инсульт был спровоцирован нападением полицейских. У нас есть свидетель. Мы будем выдвигать обвинения в суде. (Что значит «мы»? Никто из Маккларенов ничего про это не знает.) – Но почему… они так поступили? – Голос ее дрожал. – Твоего отца… Уайти… его же все… – Кажется, она хотела сказать «любили». В глазах стояли слезы. Том ненавидел себя за то, что причиняет матери боль, но ничего другого ему не оставалось. – Потому что они глупы и невежественны. Потому что они расисты. Они остановили этого индийского врача, посчитав его черным. Отец попробовал вмешаться, и тогда они напали на него. Том взял мать за руку и крепко сжал. Какие холодные тонкие пальцы! Джессалин сильно похудела за несколько недель, и его это удручало. – Они не знали, с кем имеют дело, мама. Что перед ними Уайти Маккларен. Не забывай, он был мэром очень давно. – Но почему… почему они его мучили? Это было все равно что урезонивать ребенка. Том терпеливо повторил, что Уайти притормозил на автостраде, чтобы вмешаться. Он увидел, как двое полицейских избивают смуглого индийца на обочине. В результате он спас ему жизнь. – Азим Мурти – врач в больнице Сент-Винсент. Он родился в Индии, в Кочине. Он сказал, что выступит на суде нашим свидетелем. Если и когда мы обратимся в суд. Волосы матери, когда-то гладкие и блестящие, чудесного рыжеватого отлива, потускнели и были зачесаны, даже зализаны назад, подчеркивая череп. На бледном лице выделялись расширенные слезящиеся глаза. Сын вдруг почувствовал страх перед этой женщиной, страх и отвращение, пусть даже мимолетное. Она умоляла, протестовала. – Уайти… он бы не захотел скандала, Том. Это будет так ужасно выглядеть в газетах… по телевидению… так постыдно. Сам бы он назвал этих полицейских «горячими головами»… он всегда находил им оправдания. Ты забыл? Бедный Уайти! Он так не хотел идти в политику. Им манипулировали люди, которых он считал своими друзьями. Они говорили: «Уайти, полицию надо ставить на место», а он им отвечал: «У нас связаны руки. Мы имеем дело с очень мощным профсоюзом, который любого мэра поставит на колени. Мне не хватает мощной политической базы, чтобы дать им бой, иначе я бы это сделал, уж поверьте». Иногда он плакал у меня на руках. Ой, что я говорю? Ваш отец был отважным человеком. Ему было о чем волноваться. Его считали сильным и властным, даже не подозревая, как он боялся проиграть. Его страшили судебные иски, в результате которых платили налогоплательщики из своего кармана, а полицейский департамент ни цента… Еще никогда мать не говорила с ним в таком исступлении, до боли стискивая его руку. Но при этом он не услышал от нее четкого «нет». На вопрос Бада Хоули, следует ли ему продолжить судебную тяжбу, Том ответил: – Да. – И, подумав, добавил: – Да, мать их так. Выгодоприобретатель В кармане просторной и уже затертой куртки цвета хаки он носил отцовскую смерть. В куртке (когда-то купленной за девять баксов на церковной распродаже) было много карманов – какие-то на молнии, другие, побольше, на кнопках. Иногда отцовскую смерть он засовывал в глубокий карман на правом бедре, где мог бы оказаться компактный гвоздодер, будь он столяром. Иногда прятал в левом кармане, куда совал озябшую руку, и тогда случался легкий шок, отец как бы ему напоминал: Я здесь. А порой засовывал ее во внутренний карман, у самого сердца. И тогда напоминания происходили постоянно: Да, я здесь. Где ж еще? Он был бы рад оставить отцовскую смерть (например) на полке в чулане или на верстаке среди кисточек для красок и заляпанных тряпочек. То есть где-то подальше, но существовал риск (внешний страх вроде холодного проливного дождя) эту смерть потерять безвозвратно. Отцовская смерть изначально была громоздкой, навязчивой. И хорошего места для нее не найти, куда ни сунь. Он не знал, что последнее утро в отцовской палате окажется последним. В тот день он уехал из больницы на свою ферму. Планируя вернуться утром с флейтой из бузины и сыграть отцу. С такими мыслями: Если отец поправится, останусь ли я для него таким, как сейчас, или прежним? Между ними оставалось много неясного. Невысказанного, неспрошенного. Ему не хватало смелости задать отцу главные вопросы из страха услышать ответы. Если ты любишь меня сейчас, почему не любил раньше? Ты правда меня полюбил? Но все оборвалось – так вырывают страницу из книги. Пришла новость: он уже никогда не увидит отца живым.