– Он бездомный. Это кого угодно сведет с ума. – Мама, ты хоть себя слышишь? Что сказал бы Уайти! В общем, в полицию они не позвонили. Стив настоял на том, чтобы остаться ночевать у тещи на случай, если бездомный вернется, а Беверли уехала домой и потом жаловалась, дескать, так была расстроена, что не могла уснуть. Больше всего (сказала она сестре Лорен и брату Тому) ее беспокоило то, что их мать явно не понимала всей серьезности ситуации и собственной безрассудности. – Ей было стыдно, и она извинялась перед нами… но не за то, что привела домой сумасшедшего, который мог ее убить, а просто за то, что совершила глупость, подняв нас с постели. Ей было стыдно только за это. – Ты видела этого сумасшедшего? – спросила ее Лорен. – Я уловила его запах! Запах дикого зверя. Лорен привыкла во всем не соглашаться с распаленной сестрой, но в этот раз, похоже, та была права. – Что ж… Нам следует лучше за ней приглядывать. – Нам? Я звоню ей по три раза в день. Я приезжаю к ней, если она не отвечает на звонки. А ты, черт побери, так занята, что тебе не до матери… Беверли с горячностью что-то говорила еще несколько секунд, пока до нее не дошло, что младшая сестра оборвала связь. Том, получив сообщение про бездомного, примчался к матери, вооруженный бейсбольной битой. Джессалин встретила его с повинной и сопровождала сына, пока тот обшаривал дом, гараж, старый сарай и все потаенные уголки, где мог прятаться незваный гость. – Том, прости меня за недооценку. Этот несчастный ни в чем не виноват. – Джессалин запыхалась, стараясь не отстать от разъяренного старшего сына, готового обрушить бейсбольную биту на пока отсутствующую голову. – Больше такого не повторится, я тебе обещаю. Внизу у речки Том обнаружил примятую траву, возможное свидетельство того, что там переночевал человек. – Мама, представь, что сказал бы отец! Ты ведь знаешь, как его раздражало любое появление чужака в наших владениях, даже канадских гусей! На следующий вечер Том снова прикатил, чтобы прочесать владения с фонариком. Но уехал ни с чем, и только на пересечении Олд-Фарм-роуд и Милл-Ран, в миле от дома, в сгустившихся сумерках вдруг заметил одинокую фигуру, взъерошенного мужчину с наплечной сумкой. Это совпадало с расплывчатым описанием матери. В этих местах странно было видеть пешехода. Ладно бы молодой джоггер. Значит, бездомный. Том затормозил и, опустив стекло, выкрикнул изумленному мужчине: – А ну, проваливай, откуда пришел! И чтобы я тебя здесь больше не видел. И бейсбольной битой показал направление. Он тяжело дышал, зрачки пылали. Взъерошенный мужчина не стал задавать лишних вопросов, а просто развернулся и побежал, прихрамывая, в ночь, и быстро пропал из виду. Покойный муж жаждет возвратиться к живой жене, вот только не обладает физическим телом, так как был кремирован. Существует ли вероятность или хотя бы возможность того, что в порядке целесообразности он воспользуется другим (мужским) телом, отдаленно напоминающим его собственное? Не дождавшись ответа, она очнулась от шлепка по лицу. Словно пучком мокрой травы, острой как лезвие. В постель, уютное гнездышко из простыней и стеганого ватного одеяла, Джессалин взяла потрепанный том Артура Кестлера «Лунатики: История того, как менялись представления человека о Вселенной». Одна из важнейших книг в библиотеке Уайти (в чем он сам признавался), откуда он любил цитировать начальную фразу: «Мы можем лишь добавлять что-либо к нашим знаниям, а вот отнимать – нет». И это должно внушать оптимизм? Джессалин никогда не ставила под сомнение истинность сего изречения, услышанного от мужа в 1959 году. А вот сейчас засомневалась. Один-единственный «удар» способен стереть в мозгу практически знания всей жизни, накопленные с таким терпением. А сколько наносных знаний мы теряем! Нетрудно себе представить социальные общества и цивилизации, пережившие своего рода удар и навсегда утратившие свою историю и память, как это случилось после ледникового периода. Она никогда не поднимала эту тему с Уайти, он не любил обсуждать «серьезные материи» с дорогой женой, в отличие от друзей и приятелей, разговоры с которыми ей порой приходилось слышать краем уха. Прочел ли Уайти все пятьсот с лишним страниц «Лунатиков», Джессалин не знала. А задавать такие личные вопросы она себе не позволяла. Полки мужа забиты справочной литературой: энциклопедии, исторические, научные, философские книги, литературная критика: «Космос», «Краткая история времени», «Идеальный шторм», «Мудрость мира», «Битва за Бога», «Великое поколение», «Команда соперников: политический гений Авраама Линкольна», «Эгоистичный ген», «Целеустремленная жизнь», «Искусство быть счастливым», «Краткая история почти всего на свете», «Хаос: создание новой науки». Каждый год Уайти собирался провести весь август в гамаке за чтением книг – к черту бизнес, к черту погоню за деньгами. Но как-то все не получалось. Уже через два-три дня вдали от конторы он начинал скучать, становился беспокойным и раздражительным и в результате возвращался к работе. Они смеялись над несчастным Уайти. А сейчас Джессалин кажется, что это было скорее грустно, чем смешно. Она предприняла по крайней мере одну попытку прочесть «Лунатиков» Кестлера, но не продвинулась дальше первой главы («Героические века»). Ее, тогда еще молодую мать, обступали маленькие дети в доме, где царил хаос. И вот теперь, в пустом темном жилище со светильником-нимбом над головой, она снова хватается за эту книгу как за спасительную соломинку. Тема «Лунатиков» кажется ей интересной: великие научные открытия делаются скорее интуитивно, чем рационально… во всяком случае, такой представляется Джессалин тема обстоятельной книги. Это такое ви́дение истории, где человек является проводником сил куда более мощных, чем он способен постичь. Я толком не знаю, чем занимаюсь с утра до вечера (любил говорить Уайти), но я знаю, что должен это делать, что это правильно. Джессалин никак не может сосредоточиться. Эйфория по поводу пережитого еще одного нескончаемого дня проходит. Из-за бессонницы она не спешит ложиться в постель, хотя это единственное место, где она чувствует себя в безопасности. Мозг опустошен и встревожен, словно ей угрожает реальная опасность. (Вдруг стены привычной комнаты сейчас растают и за ними обнаружится бескрайняя чернота, от которой ее до сих пор оберегал Уайти?) Она испытывает невесть откуда взявшуюся усталость и перечитывает каждую фразу, не в силах понять ее смысл. Наконец веки смыкаются. Она уже не в силах их открыть. Тяжелый том выскальзывает из рук и проваливается в красивую черную бездну. Дорогая. Он обнимает ее, дает защиту. – Вы мне дороги, Джессалин. Даже очень. Лео Колвин, как истинный джентльмен, пытается скрыть тремор в левой руке. Джессалин так и подмывает взять эту руку в свои ладони и как-то его успокоить, утешить. – Я надеюсь, вы это знаете… и вас это не удивляет и не гневит. Гневит. Уайти хмыкает. Дурацкое словцо. Джессалин не знает, что ответить Лео Колвину. От смущения она покраснела. Простофиля. Скажи ему что-нибудь. Не заставляй так долго ждать. – Я… я не знала, Лео. – Неловкая пауза. (А бывают ловкие паузы?) Она отворачивается, не желая видеть тремор. (Что сказать мужчине, который не вызывает у тебя ни оптимизма, ни пессимизма?) – Благодарю вас. Благодарю вас! Уайти хохочет. Но Лео Колвин, похоже, воспрянул духом. Он не из тех, кто впадает в уныние, не получив никакого ответа. В своей улыбчивой манере Лео вспоминает их «первую встречу»… как «много лет назад» их познакомили общие друзья, которых «уже нет в живых». Джессалин почти не слушает. Она вспоминает Мод Колвин, с которой если и не дружила, то приятельствовала. Мод, привлекательная состоявшаяся женщина, чуть постарше ее, по слухам, отказалась от перспективной карьеры адвоката, чтобы заниматься семьей в пригороде Хэммонда. Однажды она сделала доверительное признание: «Если со мной что-то случится, пожалуйста, будь с Лео поласковей. Он станет совершенно беспомощен без жены». Маккларены так часто приглашали Лео на семейные ужины, что внуки принимали его за родственника. Пожалуйста, не сажайте меня рядом с дядей Лео. Он всегда задает одни и те же глупые вопросы про школу. У Джессалин есть нехорошее подозрение, что старшие дочери – Беверли и Лорен, вряд ли София – надеются, что она и Лео Колвин станут парой. Так практично и целесообразно, такое облегчение знать, что о вдове кто-то позаботится, и для них это не станет проблемой, по крайней мере на какое-то время. Джессалин уверена, что подслушала, как Беверли и Лорен шептались: Лео настоящий джентльмен. Папа вздохнул бы с облегчением. (Но как на самом деле отреагировал бы Уайти? Об этом лучше не думать.) Молодежь-то уверена, что в их возрасте – ее и Лео Колвина – сексуальное влечение невозможно. В лучшем случае романтические чувства. А старшие дети содрогнулись бы от одной такой мысли, для них это все равно что скрести ногтями по грифельной доске. Она себя ощущает как лампа, выключенная из розетки. Полная анестезия, онемение. Изредка во сне или в полусне, застигнутая врасплох, она испытывает где-то в животе пробуждение то ли желания, то ли надежды. Уайти, я люблю тебя! Но это как зажженная и тотчас погасшая спичка. – Джессалин, так вы всерьез подумали о моем… Речь идет о предстоящем мероприятии, на которое он будет ее сопровождать. Она, часом, не забыла? Лео не агрессивный, он, все говорят, добрый и отзывчивый, но его прямота давит на Джессалин, как такая большая губка, поднесенная к самому лицу. Его неизменная улыбка, его близорукий прищур, его покатые плечи и монотонный голос вытягивают из нее последние силы. К каждой новой встрече у него приготовлена очередная шутка; это он так серьезно относится к задаче ее «взбодрить». – Что получится, если скрестить дислексика, агностика и страдающего бессонницей? – Лео ждет ответа, но Джессалин лишь беспомощно улыбается. – Человек, который, лежа без сна, пытается понять, кто такие суси. Господи и суси. Джессалин не уверена, что правильно расслышала шутку… или это загадка? Ее зацепило слово «дислексик», так как Уайти в детстве страдал этим расстройством, а его учителям казалось, что он несообразительный, или не старается, или просто неусидчивый, невыдержанный. Дефицит внимания… тогда это выражение еще не стало модным. Или, правильнее, синдром дефицита внимания? Джессалин изображает на лице улыбку. А Лео, хохотнув, повторяет: – Человек, который, лежа без сна, пытается понять, кто такие суси. Господи и суси. – А, поняла. Суси. – Она толком не поняла, но услужливо посмеивается. – А вы слышали про оккультистов-дислексиков? Они убивали чернь и кожих. Джессалин напряглась. Чернь и кожих? Она должна смеяться? Полагая, что шутка отличная, Лео разражается хрипловатым смехом. Время уже позднее, одиннадцать вечера. Лео привез ее домой после ужина у друзей (уж не общий ли это заговор – чуть не каждую неделю сводить вместе вдову и вдовца? есть над чем задуматься), и Джессалин из вежливости пригласила его зайти. Всякий раз он так неохотно ее покидает, присовокупляя при этом: «Одна в таком большом доме». Никак нацелился въехать, шляпа? Уайти все это скорее забавляет, чем напрягает. Он, всю жизнь слывший альфа-самцом, не воспринимает Лео Колвина, жалкого эктоморфа, как серьезного соперника. Не пора ли уже гостю откланяться? Он ведь не раз упоминал, что «обычно ложится спать в половине десятого, а встает в шесть» (Почему некоторые считают, что их ночной режим должен быть кому-то интересен?). Джессалин понимает, что ведет себя невежливо, не предлагая гостю «на посошок» (глупое выражение! какой в нем смысл?), но, спроси он ее, пришлось бы объяснять, что вскоре после смерти Уайти она вылила все алкогольные напитки в раковину, опасаясь пристраститься к спиртному и окончить свои дни в неприглядном виде. (Запасы хорошего недешевого вина в погребе она пока не тронула. Уайти был бы потрясен столь необдуманным поступком и никогда бы ей этого не простил. Ей хочется думать, что однажды она устроит званый ужин и потребуется вино. И уж точно предстоят семейные застолья на День благодарения и на Рождество. В любом случае, чтобы открыть бутылку и напиться, от нее потребовались бы слишком большие усилия.) А Лео, похоже, не собирается уходить. Он ударился в воспоминания о своем «вхождении в политику»: лидер в школе и в колледже («чуть не стал президентом старшего класса в Колгейте, зато позже был избран вице-президентом университетского братства Сигма-ню»); образцовая служба в американской армии («разведка»); занятие бизнесом («сначала я себя попробовал в Нью-Йорке, но там не очень получилось, и тогда я перебрался сюда»). Его брак, дети и внуки мелькают, как пейзаж из окна скорого поезда.