Звонит телефон. На автоответчике звучит обиженный голос Беверли. Мама! Что ты натворила? Мама, возьми трубку! Бедный Лео Колвин ужасно расстроен. Ты обошлась с ним грубо. На тебя это не похоже, мама. Ты нас сильно огорчила. Ты наконец возьмешь трубку? Мама, возьми трубку! Пожалуйста! – Миссис Маккларен? – Да, это я. Новый доставщик цветов. Вообще фургон другой. Цветы от Геркулеса. Молодой доставщик, по виду латиноамериканец, смотрит на нее в сомнении. Это хозяйка дома? На Олд-Фарм-роуд? Растрепанные седые волосы до плеч, неряшливые брюки, бесформенный серый пуловер с замызганными манжетами, никакой косметики, босоногая… стоит на пороге солидного старинного особняка. Он принял тебя за домработницу, дорогая. – Я миссис Маккларен, можете мне поверить. Спасибо! Джессалин не хочется расписываться в получении, но она это делает. Есть подозрение, что это не от Лео Колвина. Единственная белая калла. Красивый восковой цветок на длинном изящном бледно-зеленом стебле напоминает скульптуру. Уже в кухне Джессалин аккуратно снимает хрустящий целлофан. С признательностью, Ваш друг Хьюго Хьюго? Кто бы это мог быть? Запоздалые соболезнования от какого-то приятеля Уайти. Видимо, только сейчас узнал о его уходе. (Но тогда почему с признательностью? – промелькнуло в голове.) Приятель, знакомый, бизнес-партнер, мало ли. Наверняка вдова с ним сталкивалась, может, даже не один раз, при встрече сразу узнает, когда этот Хьюго подойдет к ней в публичном месте, чтобы пожать ей руку и сказать, как его шокировало известие о смерти Уайти и как им всем будет его не хватать. Так она предпочитает думать. Джессалин ставит почти метровый цветок в высокую хрустальную вазу на рабочий столик в кухне, чтобы тот был у нее на виду. Вдова в основном живет теперь в двух пространствах – наверху в спальне и внизу на кухне. Эта калла особенная. Она источает тонкий и какой-то невыразимый аромат, сравнимый с чем-то смутным… то ли шепотом, то ли прикосновением. – Уайти, я так больше не могу. Она выходит из дому в одной из его курток и спускается с холма к речке. «А ведь ты этого не планировала», – оценивает она свое решение со стороны. Сама удивляется своей решимости. И ноги уже не подкашиваются, твердо шагает в крепких ботинках по мокрой траве сквозь туман, чем-то похожий на выдохи. Всю ночь дождь хлестал в окна. Раннее апрельское утро, пронизывающий холод, но небо уже светлеет, лучи пробиваются сквозь плотные тучи. Похоже на просвечивание яйца. Природа не может оставаться темной, если источник света достаточно мощный. С речки доносится кваканье древесных лягушат. Новорожденные, думает про себя Джессалин. Кажется, я никогда не видела этих диковинных существ. Она натягивает на голову мужскую куртку. Прядка ломких седых волос застревает в молнии. Сама не понимает, зачем вышла из дому под эти пронизывающие порывы ветра. Та еще ночка. Ее неизменно пугают предрассветные пробные птичьи крики. Протока, взбаламученная глиной, впадает в озеро в четверти мили от этих мест. Есть что-то буйное в этом бурлении, верчении, перекатывании, словно плетутся сияющие шелковые нити, – радость неуправляемого пенистого лунатика. В протоке, среди обломков, ей мерещится тельце какого-то животного. Уже унесло. – Уайти, вот и пришел мой час. Он не вправе от нее ждать, что она без него переживет эту весну. Зиму она пережила. Зимний паралич. Снегопад – отупляющий, успокаивающий. То, что время для нее не остановилось, кажется ей предательством. Вдоль забора зацвела форзиция, которую она посадила несколько лет назад. Уайти эти цветы нравились. Ей больно, что она их разглядывает, а он уже не может. Она почему-то не ждала, что снег растает, что сосульки под карнизом так быстро истекут и исчезнут. Вдоль дорожки к дому зацвели нарциссы, гиацинты и ослепительно-красные тюльпаны, которые она когда-то посадила (теперь-то понятно) для него. Крики лягушат, прежде радовавшие сердце, сейчас кажутся ей слишком резкими, раздражающими. Это уже перебор. Она стоит возле речки в нерешительности, засунув озябшие руки в карманы мужской куртки и глядя на проплывающих мимо в глинистой воде безымянных существ. Когда они только въехали в этот дом, Уайти построил небольшую пристань. Он редко пользовался гребной шлюпкой и байдаркой из-за своей занятости (как он утверждал). Несколько раз он вывозил жену на озеро. Шаткая байдарка наводила на нее страх. («Если будешь сидеть спокойно, лодка не перевернется», – шутил он.) Том больше других детей любил байдарку, на которой он часто плавал один или с друзьями. В одиннадцать лет он уплыл на озеро, несмотря на грозовые предупреждения. Когда разразилась сильная гроза, Уайти пошел вдоль берега, выкрикивая его имя, а Джессалин в трансе семенила за мужем. Хлестал дождь, сверкали молнии. Почти нулевая видимость. Они в ужасе думали, что байдарка перевернулась и их сын утонул, но, как выяснилось, он вытащил лодку на берег и пережидал грозу под деревьями. «Почему ты не зашел в соседний дом и не позвонил нам, что с тобой все в порядке?» – позже напустился на него отец. В ожидании худшего они позвонили в полицию. Спасатели доставили мальчика домой грязного и насквозь промокшего. Мать, рыдая, прижимала живого сына к себе, пока отец выговаривал ему за пофигизм и безответственность. (Конечно, Уайти тоже испытал облегчение и после прижал к себе Тома. Но Джессалин больше всего запомнились отцовские попреки и заикающиеся извинения продрогшего сына.) Как давно это было! Джессалин уже забыла, как она тогда выглядела (тридцать лет с небольшим), зато отчетливо помнит бешенство Уайти и виноватое лицо Тома. Ты себе не представляешь, как мы с мамой перенервничали. Ты ведь мог утонуть! Позже он никогда не вспоминал этот инцидент. Слишком болезненно. Вскоре ураган снес их пристань. Уайти ее отстроил заново, но через несколько лет сильнейший ураган ее разрушил. Он снова ее восстановил, вот только их дети уже выросли и больше не горели желанием грести к озеру. Нет, просто так я не сдамся! – мрачно шутил Уайти. Пристань выглядит побитой, но (хочется верить) надежной. Джессалин осторожно ступает на доски, глинистые волны почти достают до подошв. Озеро окутано туманом. Уже не вспомнить, когда последний раз Уайти брал ее с собой на лодке, не говоря уже о байдарке, чтобы увидеть закат. Какими мы были счастливыми! Даже негодуя и трясясь от страха. Бурлящая вода звучит в ушах все громче, громче. Лупит по барабанным перепонкам. Подкатывает мигрень. Она ее ждала, еще лежа в постели, переживая паралич раннего пробуждения в темноте, всего через несколько минут (ей так казалось) после того, как она наконец уснула, провалилась в счастливое забытье в объятьях Уайти. Осторожно приподняла голову над влажной от пота подушкой… только бы не разошлись ледяные лучинки, застывшие ночью в ее мозгу, только бы не растаяли, как запекшаяся кровь. Дорогая, даже не думай. Отступи. Вероятность опасности он видит раньше, чем она. Пристань ненадежная. Доски прогнили. Ты можешь провалиться, поранить ногу. Кровь, страдания, смерть. Только не это. Ты нужна детям. Всем нам. Дорогая, ты меня слышишь? Конечно. Она его слышит. Накатывает мигрень. Джессалин стоит под высокими деревьями, небо светлеет, тучи тисками сжимают виски. Древесные лягушки устроили оглушительный концерт. – Уайти, почему ты не даешь мне уйти? Я без тебя как потерянная. Я не могу одна. Она закрывает глаза рукой – вот эта слепящая головная боль.