(Остановился помочь доктору-индусу… как бишь его? Мурта?.. которого били копы… а в результате избили его самого, еще страшнее. Вот что бывает с милягами.) Как тут не раскипятиться! Стив ее уже побаивается. До сих пор она была в его глазах неполноценной, неуклюжей и некрасивой, а сейчас она от него слышит: Бев, что-то не так? Почему ты на меня злишься? Бев. Она терпеть не может это обращение. Не имя, а что-то оскорбительное, невыносимое. Когда-то называл ее «дорогая». А сейчас произносит это с оттенком сарказма. Она сверлит его взглядом. Не отступает. И он еще спрашивает, чтó не так! – А то ты не знаешь, Стив. – Теперь в ее голосе звучит сарказм. Думаешь, я не вижу, как ты пялишься на девиц? Вот-вот потечет слюна. Да какая девушка моложе тридцати посмотрит в твою сторону, придурок! Только если ты ей заплатишь. Вот уж о чем лучше не думать. Злится на мужа, на дочерей-подростков. Эта злость вскипала в ней годами. Уже и дети от нее шарахаются. – Солнышко, мама тебя любит. – Наклоняется, чтобы поцеловать дочь, но та увертывается. Никак унюхала запах вина? Все ее уже достали. Облепили, как сосунки-мартышки. Неудивительно, что груди у нее висят, словно вымена, а ведь ей всего-то тридцать шесть… или уже тридцать семь?.. в общем, еще не старуха, блин. По дому муж ей не поможет, черта с два. Не моя юрисдикция, сказал он, и ей пришлось уточнять, что он имел в виду. Все эти годы она была слишком кроткой. Но теперь повязка с глаз упала. Но еще больше она злилась на брата Тома. Придурок похлеще этого. Изображает из себя начальника. Подал в суд на хэммондскую полицию, обвиняя ее в смерти отца! А как насчет ее мнения? Как эта публичность, эти угрозы отразятся на ее детях в школе? Что сделал бы Уайти? А то ты не знаешь! Он бы уволил распоясавшихся полицейских, дал бы им под зад. Но не стал бы привлекать внимание СМИ. И подавать в суд. Он бы включил свои связи и действовал бы по-тихому. Том желает предать дело огласке… «полицейская жестокость», «расизм»… а Уайти исходил бы из практических соображений. Судебное дело продвигается, но медленнее, чем хотелось бы. Так ей сказал Том. Сначала они выдвигают уголовные обвинения. А если их не примут, то подадут гражданский иск. И на сколько же? На миллионы? Да, мрачно ответил Том. Даже не сомневайся. Беверли спросила про двух копов, которые избивали Уайти и тыкали в него шокерами. Они остались на своих местах? Ответ был уклончивый. Не знаю. Не знаешь? Разве так трудно это выяснить? Том напрягся. Он терпеть не мог, когда его допрашивают. Беверли подозревала, что копов никто не отстранил от работы. Может, даже не вынесли им дисциплинарного взыскания. Она не ждала увидеть в свежей газете заголовок: «НА ПОЛИЦЕЙСКИХ, ВИНОВНЫХ В СМЕРТИ МАККЛАРЕНА, ЗАВЕДЕНО УГОЛОВНОЕ ДЕЛО». Не дай бог увидеть фотографию отца в газете или в «ящике». Какой скандал – Джон Эрл Маккларен был избит полицейскими, которые не знали, с кем имеют дело! Уайти терпеть не мог тех, кто подавал иски на городские власти, изображая из себя жертв. Зачем мне, покойнику, огромная компенсация? И вам, ребятки, эти лишние деньги ни к чему. Она слышит отцовский голос, как будто он где-то рядом. – Папа? Стив забрал мои деньги. Он положил их в чертов банк. Мои деньги! А зачем ты, солнышко, их ему отдала? Надо было сказать «нет». – Думаешь, все так просто? Мать-перемать! Вот это зря. Перебор. Она никогда бы не выругалась матом при живом отце. Его бы это шокировало. Уайти с женщинами разговаривал как истинный джентльмен. И при жене не сказал бы «фак», даже сквозь зубы. Уходящее поколение. Уайти любил шутить, что не заморачивается по поводу компьютеров, мобильных телефонов и всяких «электронных гаджетов». Мол, это временное увлечение. Беверли была немногим лучше. Ничего не знала про новые телевизоры, дурацкие пульты, DVD и прочую хрень. Дети выхватывали у нее из рук какой-нибудь гаджет с криком: Мам, да не так! Вот так! Гнев, словно желчь, подступает ко рту. Да пошла эта стиралка куда подальше. Надоела. Поднявшись наверх, она прополоскала рот и сплюнула в раковину. Кажется, мелькнуло что-то дегтярно-черного цвета. Налила еще бокал вина. Надо успокоить нервы. После смерти Уайти она обратилась к психофармакологу в Рочестере, и ей прописали антидепрессант «без побочных эффектов». Вот только алкоголь при этом ей противопоказан. Прекратить прием таблеток она не может, это привело бы к суициду. Отлеживается в постели и плачет, плачет, потом встает, переедает и набирает лишний вес. В декабре за одну неделю набрала восемь фунтов. Но пить не перестанет: для нее вино – это утешение, а не только опьянение. Сначала: мне это нужно. А теперь: я это заслужила. – Лорен? Мне надо с тобой поговорить. Позвони мне. Старается сохранять спокойствие. Закрылась в спальне. Растянулась на кровати, рядом на тумбочке бутылка, в одной руке бокал вина, в другой мобильник. (Когда дети придут из школы? Есть еще пара часов.) Ее бесило, что Лорен никогда не перезванивает. Работы выше крыши, блин! По окончании школьного семестра она планирует поездку на Бали. Уже купила новую машину, потратив часть завещанных ей отцом денег, и поговаривает о внесении залога за квартиру в кондоминиуме в новеньком небоскребе с видом на реку. Больше всего Лорен обожает помыкать своими школьными учителями, особенно старшего возраста, которые рассчитывают на повышение. – Сучка. Эгоистка. С детства такая. Она готова на все, лишь бы получить высокие оценки: задабривать учителей, заниматься плагиатом (позаимствовала фрагмент из книги и пересказала своими словами). То, что она «хороша собой, как огнетушитель» (как остроумно выразился один из дружков Беверли), не мешает ей обзаводиться бойфрендами и подружками, проявляющими к ней (зачастую саркастический) интерес. Несмотря на маленький рост, она всегда преуспевала в спорте. Капитан школьной волейбольной и хоккейной команды. Вице-президент выпускного класса. С такой же осторожностью, с какой другие девушки избегали подхватить герпес или (того хуже) залететь, Лорен избегала учителей в школе и крутых профессоров в университете, теоретически способных поставить ей баллы ниже, чем А. В результате каким-то образом получила степень по «образовательной психологии» в государственном Университете Нью-Йорка в Олбани. От воспоминания, как Уайти ею гордился, Беверли всю передергивает. Теперь я должен обращаться к моей маленькой девочке «доктор»? Можно подумать, эта обманщица когда-то заслуживала подобного обращения: маленькая девочка. – Лорен, если ты мне не перезвонишь, я прямо сейчас приеду к тебе в офис и расскажу всем, что «доктор Маккларен» лицемерка и никудышная дочь. Я всем расскажу, какой ты фальшивый «педагог», тебе нет дела ни до учителей, ни до учеников. Плевать ты хотела на школу! Беверли пошевелила пальцами ног от удовольствия, представив себе, как у Лорен вытягивается лицо, когда она прослушивает эту запись. Через несколько минут она ей перезванивает. Притихшая, озабоченная. Редкий случай. – Бев, что случилось? Ты в такой… ярости. – Иди ты знаешь куда! В ярости! И это ты говоришь мне, жертве? Одна была так разъярена, а другая так огорошена, что какое-то время обе не могли говорить. Наконец Беверли прошипела: – Я жертва. Всю мою взрослую жизнь. Стараюсь сделать все как надо, помню каждый день рождения, покупаю всем подарки, принимаю непосредственное участие в семейных торжествах, отдуваюсь за всех, потому что вам наплевать. Тебя нельзя беспокоить, ты так занята. И Софию с Вирджилом, упаси бог. Чопорная женушка Тома раз в два-три года устраивает рождественскую вечеринку для друзей и приглашает нас, за что мы должны ее благодарить. Почему Брук смотрит на нас сверху вниз? Кто она такая? Из какой семьи? – Извини, Бев. Я сижу в рабочем кабинете. У меня мало времени. Что ты хотела мне сказать? – Вот только не надо, блин, со мной говорить снисходительным тоном. Не путай меня со своими запуганными училками. Я говорю о семейной ответственности. О тебе, Лорен. Сначала ты отбрехивалась дополнительной нагрузкой, чтобы получить повышение. Потом ты получила повышение и на тебя свалилась новая нагрузка. Как папа ушел, ты совсем не заботишься о маме. – По-моему, у мамы все хорошо. Когда я с ней последний раз разговаривала… – …по телефону! А когда ты с ней последний раз виделась? – Я… не так давно. С ней трудно связаться, она же работает волонтером в библиотеке. Помню, как она сказала… – Хватит! – Беверли грубо рассмеялась. – Остановись. Я тебе расскажу, какая сейчас ситуация. – Ситуация? Ты о чем? – Вчера я к ней приехала. Мама на звонки не отвечала, и я решила проверить, все ли в порядке. Подъездная дорожка завалена сломанными ветками и всяким мусором после бури на прошлой неделе; мама ничего не убрала, та еще картина. Папа самостоятельно все убрал бы на следующий же день. Ты помнишь, я тебе говорила, что мама отказалась от услуг Хильды? После двадцати лет она решила взять на себя всю уборку. Такого большого дома! Уайти был бы в шоке. Всегда казалось, что на нее можно положиться. – Беверли сделала паузу. Редкий случай: Лорен слушает ее и не перебивает. Это удовольствие следует растянуть. – Короче, вхожу я в дом и кричу: «Мама? Это я, Беверли!» Молчание. Слышен только звон ветряных колокольчиков. В доме холодрыга, меня уже знобит. В кухне не прибрано, как раньше. В раковине груда тарелок… может, их сполоснули, но как следует не вымыли. Посудомойка стоит пустая, я проверила. А почему, спрашивается? И странный запашок… протухшего мяса. Смотрю – на полу газеты, все в пятнах, а на них пластмассовые тарелки, где еще недавно была еда для животного… – Для животного? Ты хочешь сказать, что мама взяла в дом собаку или кота? – Подожди, всему свое время. Беверли не спеша подлила себе еще вина. Лорен слабо запротестовала: – Но она никому не говорила, что собирается взять приютского… – Не приютского, а приблудного. Огромный мерзкий уличный кот с одним глазом, спутанной шерстью и весом добрых тридцать фунтов. А еще он скалится. – У приблудного кота может быть целый букет болезней. О господи.