Хоули пояснил, что молодой врач-индус, их единственный «свидетель», не давал клятву в суде и нет никаких законных рычагов, чтобы заставить его участвовать в деле. Если свидетель передумывает, как правило, это означает, что на него надавили. Наверняка хэммондская полиция. – Мы можем настоять на принудительном приводе в суд. Но Мурти там заявит, что ничего не помнит – получил травмы, повлиявшие на память. И если они ему пригрозили, то мы не сумеем ничего доказать. – Но… разве нельзя опираться на его предварительные показания? Он пришел к нам, потому что видел своими глазами их разборки с Уайти. Пришел по доброй воле… – Мы не можем использовать свидетельские показания, если он от них отказывается. – Но почему, черт побери? Вы сами сказали, есть только одна причина, по которой свидетель может передумать, – на него надавили. Окружной прокурор все понимает, он слышал его показания. Как они обычно поступают в таких случаях? – Предлагают полицейскую защиту. Но в данном случае нашего свидетеля следует защищать от самой полиции. Какая ирония, тупик! Иногда ирония помогает справиться с болью. А у Тома сердце рвалось из груди. Глисон, Шульц. Он хорошо знал их имена. Убийцы, расисты. Они по-прежнему служат в хэммондской полиции, хотя им временно не разрешено носить оружие. Их не арестовали. Им не пришлось публично отвечать за свои действия. Внутреннее расследование «продолжается». Их адвокат озвучил откровенно лживые утверждения: действия полицейских против Джона Эрла Маккларена и Азима Мурти нельзя считать избыточными, они были продиктованы обстоятельствами, поскольку полицейские опасались за свою жизнь при столкновении с «агрессивными» и, возможно, вооруженными мужчинами. Ничто не может пошатнуть эту защиту. Кроме Азима Мурти, других свидетелей инцидента не было. Тело Уайти кремировали без предварительного вскрытия, что ослабляло позиции истца, все основывалось на записях в медицинской карте и фотографиях отца в мобильном телефоне Тома, которые можно интерпретировать по-разному. Том умолял мать, чтобы та дала разрешение на вскрытие, но Джессалин разволновалась и сказала «нет». Это вызывало у него оторопь – и тогда, и сейчас. Мать, которую он так любит, из-за своей наивности и непонятной сентиментальности ослабила их позиции в судебном деле, в деле Уайти, так почему она даже не попыталась вникнуть в ситуацию? Том винил и себя. Он не хотел с ней спорить, еще больше ее расстраивать. Хоули тогда предупреждал его: вы совершаете ошибку. Том все понимал, но не желал вступать в конфронтацию с матерью. И сейчас не станет ей выговаривать: мол, из-за какой-то женской щепетильности дело начинает разваливаться. Если вдруг зайдет разговор на эту тему, что бывает редко, он ей скажет про капитуляцию Азима Мурти. С нее хватит и этого огорчения. Судебная тяжба похожа на трясину, да так и есть: ты делаешь первый шаг по собственной воле, а дальше от тебя уже ничего не зависит, тебя засасывает все глубже и глубже. Все это Тому было известно, не дурак. Его профессиональная жизнь, как и отца, была связана с адвокатами. Невозможно делать большой бизнес, не окружив себя целой командой адвокатов, на которых приходится серьезно раскошеливаться. Том все же не терял надежды, что в большом жюри присяжных будут сидеть граждане Хэммонда, вроде самого Уайти, что они проявят милосердие и вынесут обвинительный приговор убийцам. То есть суд все-таки состоится. Дальше этого мысли Тома не заходили. Один внутренний голос торжествовал по поводу того, что Глисона и Шульца признают виновными в совершении убийства второй степени и приговорят к тюремному сроку; но другой внутренний голос, более трезвый и сдержанный, сомневался в таком исходе. Цель уголовного преследования состоит в том, чтобы хотя бы посмертно восторжествовала справедливость, чтобы хэммондская полиция была наказана за свою жестокость и расизм. А целью гражданского иска будет не столько получить большую компенсацию, сколько поставить полицию на колени. – Мне не нужны деньги, мне нужно, чтобы за смерть отца ответили виновные. Сколько раз за последние месяцы Том произнес эти слова! Этот иск стал его навязчивой идеей. Даже в офисе, несмотря на плотный график работы, он находил время на то, чтобы позвонить Баду Хоули и узнать, как подвигается дело. – Относительно неплохо. Как говаривал Уайти, «могло быть гораздо лучше, но и гораздо хуже». Самый дипломатичный ответ, чтобы выразить свою озабоченность и при этом ничего не сказать по существу. Но положение отчаянное, необходимо переговорить с Азимом Мурти. Том искренне не понимал, как Мурти мог их предать… предать Уайти, к которому испытывал благодарность, твердо веря в то, что тот спас ему жизнь. Хоули попытался отговорить Тома от прямых контактов с Мурти. Лучше вам и дальше общаться через меня, сказал он. Дело может кончиться разборками, и это будет ужасной ошибкой. – Если он не захочет с вами разговаривать, не давите. Не устраивайте за ним слежку. Том отчасти понимал адвоката. – Мурти запугали. Он боится за свою жизнь. Вначале он обратился к вам, для чего требовалось особое мужество, но тогда он был на взводе и проявил беспечность, а сейчас, месяцы спустя, ему приходится жить с этой данностью, что совсем не просто. Поэтому, еще раз, не надо его подкарауливать. Да пошел ты. Занимайся своим делом, тебе за это платят. Бешенство разливалось по жилам, отчаянно пульсируя, как расплавленный свинец. Том понимал, что после месяцев тщательного планирования у него из рук вырывают победу. Он страстно желал суда, публичного осуждения, на котором его отец снова оживет в памяти тех, кто знал Уайти Маккларена, и даже тех, кто его не знал. Он не сомневался, что этот день настанет – полицейские кругом виноваты, а Уайти поистине достойный и отважный мужчина. И не забудем о Мурти, молодом враче, которого они приняли за наркодилера и который стал ни в чем не повинной жертвой полицейской жестокости и расизма. Чем дольше Том думал об этом деле, тем больше ему казалось, что все произойдет так, как изначально планировалось. Вероятно, Хоули не так понял Мурти, тот по-прежнему на нашей стороне. Горячность, с какой доктор-индус говорил во время их первой встречи. Его благодарность Уайти за вмешательство. Его гнев в отношении копов… Это было так искренне! Тому хотелось его обнять как брата. Но сколько Том ни набирал номер телефона Азима Мурти, ответом ему было молчание. Он оставлял сообщения – не перезванивали. Его мейлы улетали, как ракеты, в пустое пространство. В конце концов Том подкараулил Мурти в больнице святого Винсента. Увидев его в коридоре, молодой доктор заметно отшатнулся. Он сразу понял, чего от него хотят, беспомощно замахал руками и нервно забормотал, что очень занят. «Я сейчас не могу. Извините». На лице печать вины и тоски. Но также и решимости. И Тому пришлось ретироваться. У него не было выбора: устрой он сцену, сразу вызвали бы охрану. Вместо этого, пару раз позвонив на стойку регистрации, Том выяснил режим работы Азима Мурти и уже на следующий вечер поджидал его у служебного выхода, откуда было рукой подать до парковки. Это называется «подкарауливать»? Том так не считал. Подкарауливают люди иррациональные, психически неуравновешенные. Чаще всего отвергнутые любовники. Увидев знакомца, Мурти попытался сдать назад, но Том его опередил, и они оказались лицом к лицу перед вращающимися дверями. Отталкивать человека, чтобы пройти, было как-то невежливо, и Мурти не стал этого делать. Как вы могли отречься от данного вами слова? Как вы могли предать Уайти? Том задал эти вопросы без обиняков. Он не обвинял Мурти в обмане, в его голосе звучало искреннее непонимание, и он рассчитывал получить внятное объяснение. Мурти уклончиво сказал, что ситуация сложная. Он уже не уверен, где истинная картина, а где его догадки, или выдумки, или видения. Он уже не готов поклясться в том, что видел, как Глисон и Шульц избивают и мучают шокерами отца Тома, не может со стопроцентной гарантией утверждать, что офицеры полиции, которых он видел на обочине автострады, – это те самые офицеры, которые будут сидеть в зале суда как обвиняемые. – Я ведь лежал на земле. Голова разбита, глаза заплыли. Одна из барабанных перепонок лопнула, и я почти не слышал. Я с трудом различал полицейских. Никогда бы не узнал их в толпе. Если дойдет до суда и меня станет допрашивать их адвокат, он может меня заставить пройти тест на проверку зрения, и я его провалю – у меня от нервов слезятся глаза, я толком ничего не вижу, не разбираю буквы. Они обернут все против меня, обвинят в лжесвидетельстве! Я заглянул в уголовный кодекс, там прописаны страшные вещи. Том, вы уж меня простите, но я… я не могу давать показания! Мурти говорил быстро, сбивчиво, при этом улыбаясь собеседнику, как если бы перед ним был осклабившийся пес, и, видя эту кривую улыбку, пес, скорее всего, зарычал бы с еще большей угрозой. – Азим, подождите. Давайте поговорим… – Хватит разговоров! Когда мы с вами говорили в прошлый раз, я не отдавал себе отчета в ситуации, в ущербности моих знаний. А сейчас осознаю. Я уверен. – Вам кто-то угрожал? Все дело в этом? Том нависал над хрупким индусом, нагоняя на него страх и не отдавая себе в этом отчета. Темные глаза Мурти расширились, заблестели, обнаружив белки над зрачками. Он уже не чаял свалить, почти бежал к своей машине на стоянке, а Том не отставал и все пытался его урезонить. – Если я вам пообещаю, что вас никто не тронет, вы измените свое решение? – Нет! Это все пустые обещания. До свидания! – Азим! Подождите. Вы знаете, что мой отец спас вам жизнь, не так ли? Как вы можете теперь его предать? Вы же его не предадите? Азим? – Пожалуйста. Я вам сказал… нет. Я тороплюсь, больше не могу с вами разговаривать. Все, что мог, я уже объяснил мистеру Хоули. Том надвинулся на щуплого индуса. Он испытывал непреодолимое желание сграбастать этого коротышку и по-братски хорошенько встряхнуть, чтобы тот включил мозги. Мурти вскрикнул от ужаса, отпрянул и, едва не потеряв равновесие, грохнулся на переднее сиденье своего автомобиля, при этом случайно нажав на клаксон. – Нет, нет, нет, нет! Я же вам сказал. Глаза у Мурти округлились, словно перед ним был монстр. Это кто монстр? Том? Но деваться некуда, и Том его отпустил. Не устраивать же физические разборки, публичную сцену. Он стоял, совершенно беспомощный, наблюдая за тем, как Азим Мурти, его единственный свидетель, можно сказать, брат-предатель, выруливает зигзагами с парковки на своем компактном серебристом «ниссане» и вскоре пропадает из виду. * * * – То, что я могу сделать, я сделаю. Освобожу мать от бездомного кота, вторгшегося в ее жизнь из ниоткуда. Том уже не первую неделю слышал от сестер, что Джессалин приютила приблудного четвероногого, получившего загадочную кличку Мэкки. Тому еще предстояло встретиться с ним лицом к лицу, поскольку, заезжая к матери, он не заставал кота дома; лишь однажды, зайдя на кухню и окликнув Джессалин, он вздрогнул от неожиданности: мимо него промелькнула размытая тень, донесся поспешный скрежет когтей по половой плитке, и тварь сбежала через полуприкрытую заднюю дверь. Остался лишь кошачий запах, который ни с каким другим не спутаешь. Он видел на газетках пластиковые миски для еды на кухонном полу. И миску с водой, куда котяра совал свою хамскую морду или даже залезал лапами. Какое постыдное зрелище! Мать словно устроила приношения в алтаре для дикого зверя. Впервые такое происходило в великолепном особняке восемнадцатого века на Олд-Фарм-роуд. Больше всего бушевала Беверли. Она позвонила Тому со словами, что их мать пригрела омерзительного и опасного, покрытого шрамами, наверняка заразного приблудного кота. – У диких котов чего только не бывает – лейкемия, паразиты, бешенство. А этот еще и психически больной! Меня прямо бросило в дрожь, когда он на меня посмотрел своим злобным желтым глазом. Его надо срочно увезти и усыпить, пока он не напал на маму. Лорен пожаловалась, что кот проявил к ней враждебность, когда она попыталась с ним подружиться. – Вообще, я не кошатница, но тут пришлось сделать над собой усилие ради матери. А он только скалил зубы и шипел. Мама его боится, я же вижу. Он ей все руки исцарапал. Его нужно усыпить, пока не случилось настоящей трагедии.