Как дела? О’кей? О’кей. А у вас? Вирджил первым отворачивался. Дрожа и стискивая челюсти в улыбке. А Кезиахайя, уже забыв о нем, шел дальше. (Порой он что-то насвистывал. Вирджил напрягал слух, пытаясь определить мелодию, но тщетно.) А про себя думал: долговязый нигериец догадывается о том, что кое-кто за ним постоянно наблюдает? И есть ли ему до этого дело? Он купается в лучах славы или бежит от них подальше? По внешнему виду не определишь. Кезиахайя всегда держится с достоинством, даже несколько скованно. Вирджил переживал период со сменой настроения на сто восемьдесят градусов, и все созданное им оказывалось под угрозой уничтожения. Им двигала энергия, прозрение. И при этом недовольство собой, презрение к себе. То, чем он вдохновлялся на протяжении нескольких дней, вдруг отталкивало его в безжалостном утреннем освещении. Не выбросить, но переделать, переформатировать. Искусство – это правильная тональность. Тональность, духовное начало. Внешняя атрибутика всего лишь средство для познания внутренней сути. Он не знал, как это точно назвать. Чаще всего употреблял выражение «в работе», очень удобно, без названия, и произведение воспринималось иначе. Вроде как намек на потенциальную смертность, но и на трансформацию. Что-то вроде «Метаморфозы», но без претенциозности. Новые работы Вирджила вызывали у его друзей оторопь. Не сказать, что они отшатывались, нет. В основном разглядывали молча. Кто-то мог пробормотать: «Вау». Он не обижался. Его не ранила реакция тех, чьим мнением он не слишком дорожил, как и не окрыляла их лесть, а ведь из таких людей (по иронии судьбы) состояло практически все его окружение. Одна надежда: что его работы понравятся Кезиахайе. Но в это не очень-то верилось. Один раз. Второй. Третий: Чем-то помочь? Ну разве что загрузить обрамленные литографии и картины молодого нигерийца (кстати, немаленькие) в багажник своего пикапа и отвезти, как помогал другим коллегам в прошлом, на ярмарку художественных изделий в Чатокве. Работы Кезиахайи, как и его собственные, будут выставлены под большим тентом, за которым велено присматривать Вирджилу. Тут все: поделки, фотографии, скульптуры, картины. Вирджил постарался, чтобы нигериец выставлялся под «его» тентом. Надо верить в удачу, что двоим суждено сойтись. Но удачу можно и расширить. И ускорить. О’кей? Без имени: Вдова Края тента трепетали на ветру. Дождь, слава богу, кончился. По деревянным доскам, положенным на мокрую грязную траву, посетители неуклюже передвигались от тента к тенту под порывами на удивление стылого ветра. Вот и тент Вирджила… а вот и его экспозиция. Джессалин таращилась в ужасе. Что это? Она приехала на ярмарку, по обыкновению, одна, не зная, надолго ли. Какое счастье, что она не прихватила с собой подругу, или родственника, или одну из дочерей, – новые скульптуры Вирджила пугали, сбивали с толку, и это еще мягко сказано. Неудивительно, что он отказался показать их ей ранее. Экспозиция называлась «Тлен и звезды». Имя художника – просто Вирджил. Он давно уже подписывал свои работы одним именем, и за этим, как считала Джессалин, скрывалось невинное тщеславие. Он и в раннем детстве под своими рисунками, сделанными цветными карандашами, размашисто подписывался: Вирджил. («Мальчик считает себя Рембрандтом», – сухо заметил отец. Тогда Уайти еще не раздражало словечко artiste[21].) Она так и не смогла преодолеть свою озабоченность по поводу младшего сына. Страх матери, что ее ребенок оскандалился публично, притом что ребенок давно вырос и не раз ее заверял, что его не интересует публичная репутация, не говоря уже о том, чтобы этим зарабатывать. Но Маккларены замечали: их младший сын тихо гордится своими художественными поделками и тем, что они продаются, пусть и по скромной цене. В чем он, конечно, никогда не признается. Большинство скульптур в экспозиции представляли собой малорослых гуманоидов из грубого материала – пеньковой ткани, деталей манекенов, пенополистирола, воска, персонажи туго обмотаны бечевкой, проволокой, алюминиевой нарезкой, все обезличены. Серия вощено-бледных фигур с явственными мужскими гениталиями, сплюснутыми грубым бандажом, и только последняя, без бандажа, стояла на коленях, задрав похожую на яйцо гладкую лысую голову с полустертым лицом. Другая серия состояла из черных фигур примерно такого же размера, и последнее существо тоже стояло на коленях, с такой же головой и обезличенной физиономией. Джессалин пыталась это осмыслить. Тлен — да, понятно, но звезды? Может, стоящие на коленях фигуры с задранными лицами разглядывают (невидимые) звезды? – Что ты по этому поводу думаешь? Диковато, да? – Есть во всем этом что-то… извращенное. – С расовым оттенком. – Точно. С расовым оттенком. В этих подслушанных репликах Джессалин, по крайней мере, не услышала оттенка оскорбленных чувств, скорее недоумение. Другие проходили мимо, поглядывая вскользь. Подростки усмехались и подхихикивали. Какой-то ребенок отшатнулся в ужасе, и маме пришлось взять его на руки. – Вирджил Маккларен? Вот это? С отвращением, неодобрением. Две моложавые женщины, похоже знакомые с его более ранними работами, явно чувствовали себя обманутыми. – И куда я это поставлю? Даже в Хеллоуин, на крыльце, диковато. Такое увидишь только в Нью-Йорке, в художественном музее… или в этой, как ее… галерее Олбрайт в Буффало. – Да уж! То еще место. Женщины поглядывали на Джессалин со снисходительными улыбками, а она делала вид, что ничего не замечает. У нее это инстинктивно вошло в привычку: со всеми соглашаться, улыбаться и кивать. Ей даже пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддержать их насчет диковатости. Ей стало жаль Вирджила. Эти скульптуры никто не купит. Главные аттракционы ярмарки – детское кукольное шоу, горшечник с вертящимся гончарным кругом и ткачиха с ирландским ткацким станком прошлого века. Всюду акварели и картины местных художников: пейзажи, закаты, отражения в воде, детские портреты. Глазурованные горшки, стенные украшения, ящички для комнатных растений из макраме, ювелирка ручной работы, подсвечники, вязаные и резные изделия. Самые популярные поделки выставлены под другими тентами, но это как-нибудь без нее. Она уже привыкла избегать встреч со знакомыми людьми, которые, она знала, критически о ней высказываются за ее спиной, а тут готовы радостно выкрикнуть ее имя – все равно как если бы ее, как рыбу, поймали на крючок и вытащили на берег. Ну как вы? Что-то вас давно не видно… Да, Джессалин Маккларен давно не видно на публике. Вопрос ее смущал, и она затруднялась с ответом. Для Джессалин было поучительно посмотреть экспозицию «Тлен и звезды» и попытаться понять связь между художником и ее сыном. Ничто в этих обнаженных истерзанных фигурах не указывало на Вирджила, которого она знала или думала, что знает. Ее сын никак не ассоциировался с таким Вирджилом, и ее это огорчало, как (вероятно) огорчило бы и Уайти. Оно и к лучшему, решила она. Мы все гораздо глубже, чем о себе думаем. Где-то в глубине сидит боль, и о ней мы (как правило) предпочитаем не ведать. Ранние работы Вирджила были веселыми, даже озорными. Он использовал яркие краски, чтобы оживить железный лом. Он искажал формы так, чтобы не оскорбить глаз смотрящего и не заставлять зрителя задумываться. Это было в целом декоративное искусство для украшения дома, что Джессалин и делала. А на этих гуманоидов страшно было даже взглянуть! «Сильные»… «необычные»… «ошеломляющие»… «заставляющие задуматься»… Джессалин пыталась для себя определить новые работы сына. Уайти ни разу, насколько ей известно, не посетил художественную ярмарку в Чатокве. Она многократно его приглашала хотя бы взглянуть на работы Вирджила, но все не до того. И слава богу, не в этом году. Если бы Уайти увидел экспозицию «Тлен и звезды», он бы открыто выразил свое презрение. И обеспокоенность. Извращенец? Вместе с Вирджилом и более серьезными местными художниками выставлялся нигериец с непроизносимым именем – Кезиахайя, о котором Джессалин никогда раньше не слышала. Его работы вызывающе пестрые и абстрактные. Он тоже создает чудны`е скульптуры то ли людей, то ли животных из необычных (африканских?) тканей. Посетителям нравились эти экзотические поделки, и они покупали маленькие скульптурки. Его литографии, изобилующие деталями, напоминали сновидческие картины… Анри Руссо? Джессалин обратила внимание на то, что Амос Кезиахайя живет в Хэммонде с 2009 года и что он в качестве приглашенного преподавателя ведет классы по художественному мастерству в государственном университете. Интересно, знаком ли с ним Вирджил. А еще интересно, что его привело в этот захолустный городок на севере штата Нью-Йорк. Окружен ли он друзьями или никого не знает и живет в одиночестве. Хотя… можно быть знакомым со многими людьми и при этом оставаться одиноким. Она вернулась к экспозиции сына, где уже никого не было. Сказалась материнская озабоченность: Вирджил почувствует себя раздавленным, если не продаст ни одного произведения искусства, хотя, конечно, в этом не признается. К счастью, он выставил несколько небольших поделок, пусть даже и лишенных прежней игривости. Сделанные из металлолома петушки, козлики, бычки и лошадки, выкрашенные в праздничные тона, всегда пользовались популярностью. Однажды он выставил человеческие фигурки с крылышками из лоскутного одеяла, которые сразу расхватали. Чудесные птицы, бабочки, летучие мыши, лягушки, жабы. У всех друзей Маккларенов хотя бы одна такая фигурка стояла на лужайке или висела в саду на стене. У Джессалин их, разумеется, было много. Не сравнить с этими лежащими на спине полутрупами, голыми и уязвимыми, спеленутыми, точно в смирительных рубашках. О чем думал Вирджил, заставляя зрителей таращиться на эти пугала? Смерть отца лишила его точки опоры. Вот ответ. Но чем может ему помочь мать, сама лишившаяся точки опоры? Когда они виделись, Вирджил часто казался возбужденным (не маниакально, хотелось думать; он признавался, что его мучит бессонница), по-хорошему, в преддверии новой работы. Он начал тратить деньги (это Вирджил, который ничего не покупал годами, кроме как на дешевых распродажах и блошиных рынках): купил джип-пикап и хорошие художественные принадлежности. Даже записался на прием к дантисту. (Интересно, сохранился ли его старый велосипед? Джессалин уже забыла, когда последний раз видела это уродство.) Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть спеленутых гуманоидов. Если приглядеться, можно заметить, что каждая следующая фигурка менее спеленутая, чем предыдущая, бандаж как будто расходится и под конец вообще спадает, последнего гуманоида можно считать «освободившимся». Не в этом ли замысел? От крепостной зависимости к зыбкой свободе? Глаза обращены к небу. Проблема в том, что никто не купит одну фигурку, тогда будет непонятен общий замысел, а все двадцать уж точно не купит. (Разве что какой-нибудь музей. Но если раньше не покупали, то вряд ли сделают это сейчас.)