– Есть уже девушка, – так же покорно ответил я, не поднимая глаз. – Ой, ну вот не начинай! – Дело в том, что мы уже однажды с Бургомистром на эту тему разговаривали. Он считает, что благопристойный бюргер должен жить с пышнотелой женой и плодиться здесь и сейчас. А любовь – это чувство, которое после кружки меда чувствуешь к пиханной пальцем колбасе. – Не начинай, слышишь? Я тебя нормальной женщине порекомендовал. На все готовой! И что ты с ней сделал? – Как раз Кассандры касается вторая часть моего предложения. Я оставляю деньги. И оставлю библиотеку. Городу. Можете сделать ее бесплатной для всех. – Ага, щас! – выкрикнул Бургомистр. – Уже одну бесплатную разграбили! – Оставлю безвозмездно. Более того, еще и деньги вам даю. С одной просьбой. Пусть администраторшей библиотеки станет Кассандра. Ей работа нужна. Она неглупа, быстро изучит фонды. Вид у Бургомистра был такой свирепый, будто он хотел плюнуть на пол, но понимал, что плевок все же придется отмывать (секретарша Магдалена к такой работе была точно не приспособлена из-за античного склада характера). – Кассандра?! – Он крикнул еще громче: – Кассандра?!! Сообщаю, молодой человек, что женщина по имени Кассандра сегодня с продуктовым обозом вернулась в Народную диктатуру Кальварию. Скорее всего, чтобы снова стать там невольницей. – Как вернулась? – Я плюхнулся на стул, стоящий около стола, хотя Бургомистр мне этого не предлагал. – Вы же подарили ей гражданство! – Вольные граждане получают роскошь самостоятельно решать, что делать со своей жизнью. Пожертвовать свободой и стать рабами – их полное право. Я вспомнил, как кипело, млело и утопало в роскоши ее тело, на которое я не имел права даже смотреть. Мне хотелось сказать ей, что она сделала ошибку, что она не разобралась. Что свобода – это не страшно, что воля – лучше рабства. И что стоит лишь немного оглядеться, и она сама это поймет. Да только в нашем мире нет телефонов, по которым можно созвониться и объяснить. Молча сняв с кольца ключ от своего почтового ящика, я положил его на стол: – Я уйду завтра после утреннего звона. Ключи от квартиры и библиотеки оставлю в почтовом ящике. Бургомистр посверлил меня взглядом, наверное, надеясь, что образовавшиеся дырки ослабят мою волю и заставят изменить решение. Взял лист бумаги, быстро написал на нем что-то, приложил печать и информировал: – За ключами завтра пошлю! Книжника выберу из умных и достойных доверия. Ты свободен! Шею себе не сверни там, за стеной. Я вышел на улицу, включил налобник и разобрал написанное Бургомистром: «Идиоту, предъявителю данной бумаги, не оказывать никаких помех в однократном выходе в одну сторону из любых ворот Вольной муниципалии Грушевка». Должность, печать, всё. По пути домой я зашел на рынок, купил консервов для Герды. Свернул к рядам с металлическим ломом и механическими приборами, которые еще имелся какой-то смысл продавать. «Есть у вас в наличии компас?» – спросил в одном, втором и третьем месте. В первом молодой продавец не знал даже, что это такое. В последнем направили к старому кавказцу, у него на прилавке были выставлены медные приспособления для помола круп, ступки, латунные гирьки для весов, серебряные канделябры и подобная дешевая чепуха. – Компас? – рассмеялся торговец. Вопрос его развеселил. – Конечно есть! И не один! Он склонился над эмалированным ведром, где хранился весь его ни на что не годный хлам, поковырялся в часах и компьютерных микросхемах и выложил на прилавок четыре устройства разных производителей и разной степени обшарпанности. Один, самый новый компас, показывал, что север находится справа. Стрелки двух других указывали в противоположные стороны – вверх и вниз. Последний, весь поцарапанный, надежный советский «Азимут», сообщил, что север – слева. – Какой тебе? – Торговец удовлетворенно погладил свои усы. Я разочарованно буркнул и собрался уже уходить, когда он сказал: – Подожди, дорогой! Посмотри, фокус тебе покажу! – Он взял первый компас и крутанул его вокруг оси. Стрелка, описав круг несколько раз, остановилась не справа, а сверху. – Этот мир сошел с ума, – прокомментировал кавказец. – А если мир сошел с ума, то компас точно не поможет нащупать здравый смысл. Он не для этого предназначен. По дороге домой думал, как определить, в каком направлении находится юг, если этого сейчас не знает даже компас. Дома взял лучший бытовой фонарь, зажег его на полную мощность, не жалея батареек, и разложил на столе карту. Столица Белорусской ССР, город-герой Минск, был расчерчен рукой шахтера на многочисленные фрагменты городов-государств. Самое большое из них, «Матриархат Зеленый Луг», было подписано без сокращений. Более мелкие, «Груш.» или «Пушк.», – сокращенно или аббревиатурами. Места, которые Шахтер видел сам, он подписывал уверенно. Рядом с теми, про которые только слышал, ставил знак вопроса. Так, во всяком случае, я расшифровал его пунктуацию, не имея простых подсказок в «легенде» этой рукотворной карты. Из минских государств он не был только в Матриархате Зеленый Луг, что вполне объяснимо, учитывая то, что, по рассказам, делают с мужчинами в этом достаточно богатом полисе. Масштаб карты не позволял обозначить названия хотя бы каких-то минских улиц, да и смысла в этом не было: сейчас они изменили свои имена в зависимости от ценностных предпочтений государств, возникших вокруг площадей и переулков. Овальчик Грушевки был прилеплен к магистрали, которая направлялась в город Дзержинск. Копошащееся в голове смутное воспоминание подсказало, что проспект, чьи огни когда-то проглядывали через тополя, назывался именно именем Дзержинского – могущественного колдуна, который когда-то помог заворожить на долгие годы огромную страну. Дзержинск был размещен на карте в юго-западном направлении, а мне желательно было двигаться в юго-восточном. Я мог бы выйти на этот проспект через Ворота Зари и двигаться к кольцевой, с нее свернуть в направлении заброшенного города, обозначенного как Гомель. Если, конечно, дороги сохранились в проходимом состоянии. Если их не пересекают государственные границы полисов. Если, если, если… Я рассмотрел дороги более внимательно, проследив автострады в южном направлении. Из Шахтеровых обозначений следовало, что границы заселения условного Минска сжались до пространства, ограниченного кольцевой, далее человеческие поселения и города-государства попадались с большими промежутками. Между тем перед наступлением Тьмы столица простиралась до самых Смолевичей, Радошковичей, Заславля. Большая зона вокруг минских полисов сейчас была подписана как «пустоши» и «лесо-пустоши». Там-сям был нарисован неуклюжий и совсем нестрашный волк. Выходит, после катастрофы люди забросили удаленные от агломерации минских полисов жилища и перебрались внутрь кольца либо погибли. Аж до самых Осиповичей при дороге в гомельском направлении не было ни одной подписанной жилой локации. Зато прямо под Минском была старательно нарисована трапеция, похожая на плоские вершины Колорадо. Рядом стояло непонятное обозначение «Царь Горы». На уровне бывшего города Слуцка (рядом с ним не осталось ни одного современного государственного образования, где успел бы побывать – или хоть что-нибудь о нем услышать – Шахтер) проходила двойная пунктирная линия. Она тянулась горизонтально через всю карту и ограничивала плоскость около пяти сантиметров вширь. «Область туманов» – было написано тут. Земли севернее Ошмян тоже были прорезаны относительно ровной горизонтальной линией. Весь север карты выше этой линии был достаточно плотно разрисован значками, похожими на дерево, у которого ветки растут только с одной стороны ствола. «Перья, стоящие в воздухе», отметила рука Шахтера. Рядом с этой надписью стоял многократно обведенный знак вопроса. Под прошлыми «Брестом», «Пинском» и «Мозырем» были пририсованы стрелки, направленные вниз. Рядом с каждой имелось слово «скифы». Все три сопровождались вопросительным знаком. Шахтер допускал, что скифы живут на юге от этих городов-призраков, но он не видел их своими глазами – так я это понял. На восток от Гомеля было написано «савроматы», тоже с вопросительным знаком. Слово «невры» попадалось на карте четыре раза, рядом с не существующими уже городами Несвиж, Могилев, Барановичи и Лида. И каждый раз – с вопросительными знаками. Я не понял, означает ли это, что невры водятся только тут или же что они заселяют все пространство, которое не контролируется скифами и савроматами. Вообще-то, сейчас это не казалось самой большой проблемой. Я не до конца верил в оборотней, и тот факт, что рядом с упоминанием всех неведомых существ на карте стояли вопросительные знаки, только убеждал меня в том, что мир мог измениться не так сильно, как на том настаивала «Газета». Зато действительно насущным был вопрос, как ориентироваться в темноте по карте и без компаса. Рассчитывать на помощь дорожных указателей не приходилось. На рынке в Грушевке легкий треугольный столик из знака «Уступи дорогу» шел по десять цинков: хорошая замена для деревянной мебели, сожженной еще на заре нашей темени. Собираться в дорогу надо быстро. Это правило я усвоил, еще когда путешествовал в куда более благоприятные для путешествий времена. Собираться надо быстро, чтобы не успеть отменить уже принятые решения. Все, что ты можешь забыть, на самом деле тебе не нужно. Паспортом мне сейчас служила бумажка с печатью, в которой меня называли идиотом. Билетом – карта уже не существующего мира, поверх которой проступил мир, в чье существование не до конца верил даже тот, кто его картографировал. Сны в ночь перед путешествием всегда пророческие. Когда отправляешься в неизведанное, ценность пророчеств возрастает, потому что какие загадки может таить будущее человека, если он ходит по одному и тому же маршруту? Я ложился спать с надеждой на сновидения. Мне не повезло… Я не смог заснуть до самого утреннего звона. Тетрадь вторая Раздел первый За прошедшую жизнь я привык считать свою родину стылым, непригодным для жизни местом, скучать по которому можно разве что попав в пекло. Да и по чему тут тосковать? По уродливой заводской трубе? По рынку, где у тебя под ногами вечно чавкает грязища? По обшарпанным хрущобам? Сейчас, идя через муниципалию в последний раз, я отметил, как много тут прекрасного. Как я полюбил застывшие лужи, половина из которых уже обрела имена. Или сугробы снега, которые никогда не растают. Или черные деревья – конфигурация их ветвей отпечаталась в моей самости, будто линии на ладони. Главным же вместилищем родины внезапно объявили себя мои книги. Тоска по ним взяла за сердце почти сразу после выхода из квартиры. У торговца медом я купил горячего чая в бумажном стаканчике. Свернув с проторенных тропинок, где нога знала каждую выбоину, включил налобник. Герда шла рядом с той эмоцией на морде, с какой дикторы в эру телевидения переходили к чтению сообщений, которые только что поступили в студию и не имеют режиссерских обозначений, и потому неясно, как их оценивать. Собака не понимала, что происходит, почему у хозяина огромный рюкзак за плечами, с какого перепуга от него несет неуверенностью и адреналином. И потому шла нейтральная и какая-то вся торжественная, словно бывшая девушка жениха на свадьбе. Мы углубились в тополиную рощицу, тянувшуюся вдоль стены. Когда-то при сильном ветре эти тополя скрипели, будто мачты огромного парусника. Теперь, когда ветер ушел вместе со светом, в рощице царила немая жуть. Скоро я нашел разбитый тракт, ведущий к пограничному КПП; оттуда тянулось множество передвигающихся звездочек, туда – ни одной. Дорога упиралась в два огромных недостроенных небоскреба; узкий проход между ними назвали Воротами Зари, обустроив там пограничный пункт. Нас приняли тепло. Когда до ворот оставалось двадцать шагов и в световом пучке моего налобника стали видны два стационарных пулемета на распорках, солдат, что терся рядом с одним из них, встрепенулся, повернул дуло на нас и щелкнул затвором. Он завизжал громко, срываясь на фальцет: – Что там? Что за нах..? Стоять на месте! Оружие опустить! Руки вверх! Стоять, я сказал! Одновременно с этим заревела механическая сирена и вспыхнул огромный галогеновый прожектор, мгновенно лишивший нас с собакой зрения. – Стоять! Ни с места! Стреляю! Оружие прикладом вниз на землю! – визжал уже осипший от крика голос. Одновременно откуда-то сзади раздавались более спокойные голоса. – Что за шухер? – Успокойся, мужик! – Смотрите, что это там за хрень? – ответил им визгливый голос. – Вот там вот! Что за монстр черный? Пасть зубатая? – Собаку не видел, идиот? – ответил ему бывалый. – Это ж наш Книжник. Со своей сучкой. Это собака. – А чего он оружие не бросил? – не унимался нервный солдат. Я решился осторожно поднять руку и прикрыть ею лицо: боль в глазах была нестерпимой даже при закрытых веках. – Нету у меня никакого оружия! – крикнул я. – Вот, видишь! – успокоил бывалый голос. И прокомментировал куда-то в сторону: – Набрали из Кальварии салаг! Собаку увидел – обоссался. – Как нет оружия? А чего тогда сюда притянулся? Я услышал металлический щелчок – солдат поставил пулемет на предохранитель. Прожектор погас, сирена стихла. В свете моего налобника проступила ошарашенная морда Герды, вся в слезах из-за слепящего света. – Я выхожу за стену, так как появились дела в пустошах. Есть разрешение на эмиграцию от Бургомистра. Предъявить? – Проходи! – Силуэт бывалого отпихнул солдата от пулемета. Сделав несколько неуверенных шагов, я приблизился к пограничной будке и узнал в бывалом Маньку. Он внимательно осмотрел меня и добавил: – Зря ты за стенку без ствола прешь. Купил бы хоть пугача какого. – Он подошел к боязливому солдату, бесцеремонно снял с него пояс с тяжелой пластиковой кобурой и вытянул здоровенный пистолет с длинным стволом. – Советую взять хотя бы это, – сказал Манька. – «Стечкин», староват, но ресурс еще не выработан. С десяти метров в зверя попадешь даже ты. Десять миллиметров, в магазине двадцать патронов. С кобурой и четырьмя дополнительными магазинами – тридцать цинкачей. Если сейчас нет – отдашь, когда вернешься. Я неспокойно посмотрел на оружие. Мысль о том, чтобы стрелять в какого-то «зверя», меня не привлекала. В конце концов, Герда тоже была зверем. Вся агрессия на свете возникает из-за недоразумений и неспособности договориться. Если у человека, выходящего в мир, есть приспособление для убийства, он превращается из путешественника в солдата. Больше мира на свете от этого вряд ли станет. Я собрался пройти пешком половину Земли, притом что карта у меня была только до бывшего Гомеля, а компаса не было вообще. Чтобы хоть чего-то достичь, имея такие планы, требуется большое везение. А везение – я был уверен в этом по опыту прошлых путешествий – напрямую зависит от твоих действий в дороге и настроя, в котором выходишь.